Лидия Герман - Немка Страница 67

Это была комедия, или лирическая комедия, имя автора я забыла. Перелистывая и понемногу читая, я заключила, что представление займёт час времени. Павел тоже так считал. «Возьми её с собой, я свою роль уже переписал. Если согласна, встретимся, может быть, во вторник в половине шестого?»

Свою роль я тоже переписала и вернула во вторник Павлу книжку. На его вопрос, нравится ли мне пьеса, я ответила да. В самом деле, это была интересная комедия, с юмором и остроумно и хорошо написана. По содержанию, может быть, немного банально.

Молодой человек, участник войны, получив после войны отпуск, отправляется на поиски дочери погибшего друга И. Степанова, который перед смертью попросил его позаботиться о его дочурке. Молодому другу же надо было со своим батальоном идти дальше на запад. Это было незадолго до окончания войны. У него был адрес друга, и он знал, что жену друга расстреляли во время оккупации Украины, а дочурка Валюша одна осталась. Он понятия не имел, в каком возрасте Валюша. Перед поездкой он заполнил свой чемодан детскими вещами на возраст, на всякий случай, от 6 месяцев до пяти лет. Так он появляется однажды в воскресное утро уже в третьем детском доме, где он надеется наконец-то найти Валюту. В комнате ожидания встретились они, будущий удочеряющий отец и дежурная медсестра. Между ними состоялся крайне напряженный, захватывающий и увлекательный разговор, который прерывался несколько раз телефонными звонками отца медсестры. В детском доме были две или три сиротки — девочки с фамилией Степанова и по имени Валя в возрасте от одного до 4-х лет, но ни на одной из них они не сошлись, ни одна не подходила к имеющимся данным. В заключение выяснилось, что друг Иван Степанов тогда остался живым, и теперь совсем бодро разговаривал по телефону, сначала со своей дочерью Валентиной — медсестрой — а потом и с самим молодым фронтовым другом. От неожиданности молодой человек не нашелся, что делать, кроме как крепко обхватить медсестру руками, приподнять и закружиться с ней по комнате и выкрикивать: «Нашел! И я её всё равно увезу!»

«Это мы еще посмотрим», — отвечает она. При этих словах занавес закрывается.

После нескольких читок начались репетиции на сцене. Инсценировка пришла сама по себе. Если действие происходит в одном лишь помещении и декорация состоит всего из 4–5 стульев, одного стола и одного телефонного аппарата на этом столе, то нет необходимости получать указания, когда тебе надо сесть, или встать, или взволнованно туда-сюда бегать.

Мы играли без суфлёра. На репетициях мы заканчивали представление без того, что он её обнимает. Со словами «Нашел! И я её всё-таки увезу!» он подходил ко мне, а я со словами «это мы еще посмотрим» отступала назад. Занавес закрывался. Так было на генеральной репетиции.

За два дня до представления я померила своё красивое «немецкое» платье. Люба была в восторге.

«Парни будут без ума!» — считала она. Мне же не хотелось в этом платье на сцене появляться. В детском доме, в местах, разрушенных войной, ходить на работу в таком платье — нет, Валентина не стала бы этого делать. Подошел день премьеры. Была суббота. На большой перемене я спросила Алю Савенко, не даст ли она мне одно из её платьев для представления на сцене. «А когда представление?» — «Сегодня». Аля не знала, что сегодня какое-либо представление будет. Мне тоже показалось странным, что никто из класса не знал об этом. «Хорошо, тогда я тоже приду и принесу тебе платье. Это платье». Аля глазами показала на платье, которое сейчас на ней. Это было тоже красивое платье, но не такое яркое и всё-таки не такое красивое, как моё.

Публика уже собиралась, когда Аля принесла мне платье. Среди зрителей совсем мало учеников, значит, представление для взрослых. Представление прошло, конечно, удачно, только финал получился иначе, чем на репетициях. При слове «Нашел!» Павел подскочил ко мне, обхватил руками, приподнял и прижал к своей груди с такой силой, что мне трудно стало дышать, он крутился со мной по сцене и говорил у самого моего уха: «И я всё равно её заберу!» Я колотила кулаками по его спине со всей силой: «Это мы еще посмотрим». Он меня не отпускал и крутился дальше, пока не закрылся занавес. Я остановилась перед ним.

«Ты-ы-ы», — говорила я едва слышно. В этот момент рывком открылась боковая дверь, и наш директор Иван Иванович взбежал на сцену со словами: «ну и молодцы, вы… оба». Он положил руку на мою голову, другую — на голову Павла: «Здорово! Вы лучшие актеры из всех, какие есть». Публика еще аплодировала.

Неделю спустя мы сыграли эту вещь еще раз, на сей раз для учащихся, среди них было много и взрослых. Это выступление оказалось последним на школьной сцене. Время для выпускного класса истекло, нам следовало концентрироваться теперь только на экзаменах. На смену нам приходит девятый класс.

И всё-таки пришлось мне еще раз побывать на сцене. Это было в начале марта 1948 г. Валентина Андреевна пришла в наш класс и сообщила, что 28 марта мы будем праздновать день рождения нашего великого писателя Алексея Максимовича Горького, его восьмидесятилетие, само собой разумеется, при широкой общественности. Наша школа ответственна за обширную программу вечера. Спектакль «На дне» подготовит, в основном, 9 класс, только две девочки из вашего класса, хотелось бы, чтобы участвовали. Она имела в виду Ольгу и Катю. Коротко с ними переговорив, она сказала:

«А ты, Герман, расскажешь сказку в стихах „Девушка и смерть“. Ты её выучишь наизусть». Текст я взяла в библиотеке и прочла его 2–3 раза. Когда на следующий день Валентина Андреевна пришла опять в класс, чтобы двум исполнительницам — Оле и Кате — что-то объяснить, я подошла к ней: «Валентина Андреевна, я не буду рассказывать эту сказку». «Почему?» — спросила она сердито. — «Потому что оно такое (слово „эротика“ в те годы еще не входило в общественное словоупотребление)… потому что мне стыдно». — «Что-о?» — Она отступила шаг назад, подбоченясь одной рукой: «Знаешь ли ты, собственно, как выразился товарищ Сталин о „Девушке и смерти“?». — «Нет». — «Он сказал: „Эта штука посильнее Фауста“!» При этом она так торжествующе на меня посмотрела, как будто я виновата в том, что великому немецкому поэту Гёте «Фауст» не так «сильно» удался.

Гёте мне был знаком со школьной скамьи в Мариентале. Мы декламировали: «Sah ein Knab ein Röslein stehn», «Das Mailied», «Ich ginge im Walde so fur mich hin» u.a. И «Erlkönig» я знала еще наизусть, он тогда еще входил в учебный план немецкого языка в русских школах. Содержание поэмы «Hermann und Dorothea» я знала поверхностно из рассказов моей сестры Марии. Что касается «Фауста», я его не читала.