Кондратий Биркин - Временщики и фаворитки XVI, XVII и XVIII столетий. Книга I Страница 67

— Пусть войдет, — отвечал король, — а то пожалуй скажут, что я гнушаюсь монахов.

Дежурный офицер ввел бледного, иссохшего монаха со впалыми, но огненными глазами и крючковатым носом. Широкая ряса, опоясанная веревкой, висела на его исхудалых плечах, как на вешалке; поступь монаха была медленная, но твердая. Смиренно преклонив колени перед Генрихом III, Иаков Клеман подал ему сверток бумаг и, когда король углубился в их чтение, мгновенно ударил его ножом в нижнюю часть живота…

Генрих оттолкнул убийцу, выхватил нож из раны, бросил его Клеману в лицо и, падая в кресла, изгибаясь от боли, закричал отчаянно:

— Убейте, убейте злодея! Он меня ранил!

Прибежавшие телохранители бердышами и мечами изрубили Иакова Клемана на части, труп его был сожжен, а пепел развеян по воздуху. Врачи, призванные на помощь к королю, объявили рану безусловно смертельной; мучения Генриха III, длившиеся целые сутки, были невыносимы… 2 августа 1589 года Генрих скончался, и с ним пресеклась королевская династия Валуа, владычествовавшая во Франции 261 год в лице тринадцати королей. Иаков Клеман был причислен к лику святых, орден якобитов гордился им и за громадные деньги продавал его изображение, несмотря на то, что один из тогдашних охотников до анаграмм, из букв имени его: FRERE JACQUES CLEMENT составил весьма позорную для его памяти фразу: CEST L'ENFER QUI M'A CREE /меня создал ад/. В дополнение характеристики Генриха III мы могли бы представить читателю множество выписок из летописей того времени, в особенности из дневника Л'Этуаля, но воздерживаемся, довольствуясь тем, что уже нами сказано о последнем Валуа.

Радость парижан при вести о его убиении не имела пределов; смерть короля праздновали иллюминацией и разгульными пиршествами. Госпожа Монпансье и герцогиня Наваррская в блестящих праздничных нарядах разъезжали по городу и в некоторых церквях, восходя на кафедры, говорили речи народу о всерадостном событии Преемником Генриха III, по закону престолонаследия, был король Наваррский — Генрих Турин; однако же корону французскую ему пришлось взять с бою… 31 октября им начата была достопамятная в летописях французских осада Парижа.

ГЕНРИХ IV. ГОСПОЖА ДЕ СОВ. ФОССЕЗА

ПРЕКРАСНАЯ КОРИЗАНДА. ГАБРИЭЛЬ Д'ЭТРЕ.

ГЕНРИЕТТА Д'АНТРАГ. ШАРЛОТТА КОНДЕ.

/1573-1610/

«Любовь есть страсть, которой все прочие обязаны повиновением»[44] .

Если читателю угодно иметь самое верное понятие об изменчивом и разнообразном образе правления, установившемся во Франции с 1789 года, ему стоит только представить себе стенной барометр с циферблатом, на котором слова — «великая сушь», «ясно», «переменно», «буря» — заме-jhphm символами республики, империи, королевской власти деспотической и ее же конституционной — фригийский колпак и красное знамя; орел и знамена трехцветные; петух и белое знамя с лилиями; опять трехцветные знамена и скрижали конституционной хартии. Более или менее продолжительная остановка стрелки этого политического барометра /вместо ртути налитого не менее живой французской кровью/ в прямой зависимости от терпения великой нации, а может быть даже и от перемен погоды, судя по тому, откуда ветер подует. Устроен этот барометр около сотни лет тому назад, но, по-видимому, прослужит Франции еще многие годы. Роковая стрелка на республике — Франция поет «Марсельезу» и строит баррикады; с политической революционной бури стрелка переходит на хорошую погоду империи, и Франция в медвежьей шапке наполеоновского гвардейца грозит Европе, напевая: «l'astre des nuits» или «partant pour la Syrie».[45]

Но вот наполеоновский орел /хотя и прирученный куском говядины в шляпе/, мало-помалу становится для Франции прометеевским коршуном: он клюет ей печень, высасывает из нее лучшие соки, и барометр падает, стрелка показывает перемену. Действительно, перемена костюмов и декораций! Франция меняет орла на петуха, трехцветное знамя на белое, заветный N и золотых пчел на золотые лилии и поет другую песню: «Vive Henri IV…» Надоедают ей, однако, и песня, и лилия, и петух, и белые знамена; видит Франция, что правление Бурбонов — видоизменение наполеоновского капральства, и добывает нового короля из запасной орлеанской династии и… после засухи деспотизма опять является буря на французском барометре.

Кроме знамен, гербов и символов, у каждого образа правления свой кумир. У легитимистов, любителей королевской власти, во вкусе renaissance, три идола, вроде индийских Брамы, Вишну и Шивы; трое королей-волокит, к которым легитимисты питают религиозное благоговение, окружая их мишурными ореолами незаслуженного величия, — Франциск I, Генрих IV и Людовик XIV. У каждого из этих трех кумиров своя фраза, если не бессмертная, то бессмысленная…

У Франциска I знаменитое «Все пропало, кроме чести» /о чем мы уже имели честь говорить с читателем/; у Людовика XIV «Государство — это я» /L'etat, e'est moi/ и «Нет более Пиренеев /II n'y a plus de Pyrenees/ у Генриха IV, самого популярного из трех: обещание курицы в суп беднейшему из своих подданных. Эту курицу ближе всего можно сравнить с газетной уткой; не дождался ее, да едва ли когда и дождется бедный холостяк, геральдический французский петух. Фраза Генриха IV превращается даже в ядовитую иронию, если вспомнить, что этот добрый король, осаждая Париж, морил его голодом. Хлеб, который он «будто бы» посылал осажденным, взращен в воображении поэтов и льстецов-историков. Ничего подобного не было; парижане во время осады, с мая по сентябрь 1590 года, вместо хлеба питались лепешками из толченого грифеля с примесью муки из костей скелетов, отрытых на городских кладбищах /pain de Madame de Montpensier/; падаль почиталась лакомством; до ста тысяч человек умерло от голода и эпидемий; вследствие тления непогребенных трупов в Париже появились ядовитые змеи[46]…

Незлопамятный народ французский, позабыв о голоде, которым его морил Генрих IV, помнит только курицу, им обещанную; народ-фразер за красное или «жалостное» словцо прощает многое, и курица Генриха IV мила французам не менее наполеоновского орла, и король велик, бессмертен, незабвенен. В Генрихе каждый француз видит себя самого, Генрих — тип истого сына великой нации, и вследствие этого — велик! Немного же надобно, чтобы во Франции удостоиться титула великого. Мы, однако, не можем примирить величия с теми пороками, которыми природа наделила Генриха IV в пропорции бочки дегтя к ложке меду. Его двоекратное отречение от кальвинизма, трусость, нетвердость в слове, плутоватость в игре, чтобы не сказать — склонность к воровству, наконец, сластолюбие, доходившее до забвения достоинства и человеческого, и королевского — все эти свойства характера Генриха IV с истинным величием как-то плохо ладятся. А чтобы читатель не принял наших слов за клевету, укажем на факты, записанные в истории.