Портреты эпохи: Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, Юрий Любимов, Андрей Тарковский, Андрей Кончаловский, Василий Аксенов… - Зоя Борисовна Богуславская Страница 7

умерла, ничего не успела сказать. Как жить? Что со мной будет? Я – нищая». А Ванга ей так спокойненько: «Не ходи ко мне. Все равно не приму. Твоя сестра два года болела, ты ни разу к ней не пришла. Она умерла в одиночестве, чужие люди были рядом. Теперь ты хочешь от меня узнать, куда она деньги спрятала? Не скажу. Уходи и не показывайся». Вот как она ведет себя! Другого просителя еще хуже отбрила: «Ты доносил на мать, на жену, избил ребенка, теперь хочешь отсудить комнату, да не знаешь, где бумаги».

– А как Ванга показывает, с кем хочет встретиться?

– Просто рукой: ты, ты и ты.

Мы входим к Ванге в комнату вместе с Дорой Боневой уже около семи утра, сразу погружаясь в полутьму комнаты. Свет чуть брезжит сквозь закрытые занавески, все как-то нерадостно, тускло. Сама Ванга тоже не впечатляет. Бледное, одутловатое лицо, стертое расплывчатым выражением равнодушия и усталости, редкие, с проседью волосы убраны в пучок под платком. Я протягиваю (обязательный для ее сеанса) кусок сахара, пролежавший ночь под моей подушкой, Ванга трет его, и вдруг сквозь безжизненные черты проступает осмысленное выражение.

– У тебя и твоего мужа живы все родители, – сразу же начинает она, – вы счастливые дети и счастливая пара. – Сосредоточенно, углубленно она продолжает мять в ладонях мой сахар. – Но вот отец твоего мужа серьезно болен. Что-то у него с головой и с ногой. А мать переживет его на десять с лишним.

Впоследствии в памяти стерся этот первый пассаж ясновидящей, острое любопытство требовало продолжения. Я была уверена, что наступит момент явных несоответствий ее прогнозов, «сахарная» информация слиняет под напором фактов. Однако Андрей Николаевич Вознесенский умер спустя полгода в возрасте 69 лет от инсульта, которому предшествовал острый тромбофлебит правой ноги. Антонина Сергеевна Вознесенская (в девичестве Пастушихина) умерла в возрасте 73 лет на глазах дочери, сестры Андрея Наташи, в собственной квартире, когда смотрела по телевизору творческий вечер дагестанского классика Расула Гамзатова – 10 марта 1982 года.

– …Твоему сыну сейчас 12 лет. У него неважно со зрением, он носит очки, – продолжила Ванга. Я согласно кивнула, поразившись источнику подобных сведений у болгарской слепой в селе Петрич. Если предположить даже, что кто-то собирал информацию о нас с Вознесенским, то подобные подробности о Леониде? Это было исключено. Но в следующее мгновение Ванга поразила меня еще больше. Неожиданно ее лицо исказила мучительная гримаса. – Я ошиблась, – пробормотала, устремив бельма поверх моей головы, – твоему сыну не 12, а 13 лет. Скажи ему, пусть всегда снимает очки, когда идет в воду.

В ту же минуту я осознала, что Ванга права. Во время нашего двухнедельного пребывания в Болгарии прошел день рождения Леонида, ему исполнилось 13 лет. Мне трудно подобрать слова, чтобы определить мое состояние от сказанного. Уточнение Ванги повергло меня в шок, показавшись абсолютно невероятным.

Затем она занялась мной. Ее резковато-хриплый голос разбрасывал сведения, от которых меня начала охватывать оторопь. Уже не в силах скрывать свое состояние, я вскочила, не умея скрыть охватившее меня волнение от противоестественности происходящего. Но вскоре, по мере ее откровений, мне все больше становилось невыносимо жаль ее. Существо, наделенное столь исключительным и опасным даром, существовало в нищенских безрадостных условиях, лишенное всего, чем обогащают нашу жизнь достижения современности. А мне она сулила так много: «Тебя перестанут преследовать, признает много интересных людей, и однажды ты пересечешь океан…»

И теперь, прежде чем продолжить рассказ о Ванге – небольшое отступление в будущее по следам ее пророчеств.

Итак, в том 1968-м предсказания ясновидящей казались абсолютной фантастикой. В течение шести лет я считалась «невыездной». Подписи в защиту Андрея Синявского и Юрия Даниэля – то, что не признали их «ошибкой», отдавались долго. Чтобы разрешить мне поездку даже в дружественную Болгарию, где была издана моя книга, понадобились усилия многих людей, да и срок давности «преступлений» вроде бы истек. В этих обстоятельствах представить себе «пересечение океана» – т. е. посещение США или Канады, было утопией. Поездки в эти страны разрешались в то время либо абсолютно благонадежным, либо под давлением Запада. Но в отношении меня все же сбылось предсказанное Вангой. Решающим оказалось приглашение посла Канады выступить в университетах страны. Господин Роберт Форд был в Москве дуайеном, то есть старейшим среди западных послов. Настойчивость г-на Форда в отношении меня (кроме врожденного чувства справедливости) объяснялась еще и тем, что он был поэтом. Он издал в Канаде небольшую книжечку стихов Андрея в своем переводе, в том числе поэму «Авось», которая легла в основу спектакля Ленкома «Юнона и Авось», и наблюдал ход событий, связанных с моей персоной. После бесконечных отказов наших высших инстанций при выяснении имени приглашенного визитера решающей стала совершенно неожиданная поддержка нашего тогдашнего посла в Канаде А. Н. Яковлева[10]. Абсолютно незнакомый мне дипломат написал в «шифровках» (как я узнала много лет спустя), что «поездка писателя-женщины новых взглядов по университетам крайне целесообразна». Так я оказалась одна в Канаде, с ужасом осознавая, что я гость их правительства, и моя программа – не более, не менее, как встреча со студентами в шести городах и университетах страны.

Жизнь вроде бы начиналась заново.

Сколько раз я вспоминала уже хрестоматийные слова Мандельштама, сказанные Надежде Яковлевне (Мандельштам – З. Б.): «Почему ты думаешь, что человек рожден для счастья? Он рожден и для страданий и несчастий. Быть может, в той же степени, если не в большей».

Я думала об этом, созерцая первозданную красоту заснеженных перевалов буйного Ниагарского водопада, лишившего жизни так много прекрасных юношей, ощущая непоказное гостеприимство университетской братии и студентов, столь горячо стремившихся узнать побольше о нашей литературе и жизни художественной интеллигенции. Впечатления захлестнули меня, и противостояние чему-то, оскорбительные объяснения с чиновниками (особенно усердно прошлись по мне Кузнецов[11] и Мелентьев[12]), казалось, отошли в прошлое.

Тогда же, «транзитом», после Канады я побывала в Штатах. Смешно, но первое впечатление по дороге из аэропорта произвела очередь. Было тепло, и люди медленно продвигались по тротуару.

– Что же, и здесь очереди? – спросила сидящую за рулем подругу Салли Петерсен[13]. – За каким же дефицитом они здесь стоят?

– Не за дефицитом, а за избытком, – улыбнулась она, – нуждающихся кормят бесплатным обедом.

– А как же они понимают, кто действительно голоден, а кто халявщик?

– Не имеет значения, – пожала плечами сверхобеспеченная шоферша, – если стоишь, значит, не от хорошей жизни. В основном это, конечно, приезжие. Кому приятно, когда тебя наблюдают в такой очереди?

Много позднее, когда я стану