Зинаида Гиппиус. Муза Д. С. Мережковского - Ольга Владимировна Буткова Страница 7

Тут собирается весь кружок художника «Мир искусства»: Лев Бакст, Константин Сомов, Александр Бенуа. Сюда приходят и балетмейстер Сергей Дягилев, и философ Василий Розанов.

Безусловно, Зинаиде Николаевне, сумевшей привлечь таких разнообразных людей, нельзя отказать в остром уме. Язвительные, злые ее замечания многих отпугивали, но в то же время и привлекали. Она была необычная, не такая, как все: смелая в суждениях, раскованная, беспощадно-насмешливая, любительница шокировать и ужасать обывателей. Запомнилось современникам и ее пристрастие к причудливым нарядам – впрочем, в эту эпоху чудили многие.

Дом Мурузи со стороны Преображенской площади. 1890-е гг.

Андрей Белый, у которого, похоже, был зуб на Мережковских, писал особенно зло:

«Тут зажмурил глаза; из качалки – сверкало; З. Гиппиус точно оса в человеческий рост, коль не остов „пленительницы“ (перо – Обри Бердслея); ком вспученных красных волос (коль распустит – до пят) укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико; пудра и блеск от лорнетки, в которую вставился зеленоватый глаз; перебирала граненые бусы, уставясь в меня, пятя пламень губы, осыпаяся пудрою; с лобика, точно сияющий глаз, свисал камень: на черной подвеске; с безгрудой груди тарахтел черный крест; и ударила блесками пряжка с ботиночки; нога на ногу; шлейф белого платья в обтяжку закинула; прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану».

«В 1898–1899 годах в нашем кругу появился и Розанов, о котором я уже упоминала (специально писала в моей книге). Это – с одной стороны, с другой же – мы близко стали к серьезному эстетическому движению того времени, не чисто литературному, но тому, где зарождался тогда журнал „Мир искусства“.

Однако Зинаида Николаевна могла быть разной – в зависимости от собеседника: это была немаловажная грань ее таланта, и сам Белый был вынужден признать ее способность к умелому перевоплощению. Например, в гостях у строгой семьи интеллектуалов, религиозных философов Соловьевых она совершенно преображается.

Десятки лет спустя писатель Георгий Адамович, как и многие другие, замечал, что Зинаида Николаевна всегда хотела «казаться тем, чем в действительности не была». Между настоящей и «литературной» Гиппиус всегда была огромная разница. Вот только когда она становилась настоящей?

«Одевалась она очень странно. В молодости оригинальничала, носила мужской костюм, вечернее платье с белыми крыльями, голову обвязывала лентой с брошкой на лбу».

Многие, ох многие писали о том, какой неприятно-высокомерной, претенциозной и неестественной была – а может быть, казалась – Зинаида Николаевна. Тем не менее все стремились попасть в салон Мережковских и проводили там вечер за вечером. Весьма характерен отзыв Александра Бенуа.

«Числа эдак девятого я, забежав к Соловьевым в обычный свой час, стретил Гиппиус; и – поразился иной ее статью; она, точно чувствуя, что не понравилась, с женским инстинктом понравиться, переродилась; и думал:

„Простая, немного шутливая умница; где ж перепудренное великолепие с камнем на лбу?“

Посетительница, в черной юбке и в простенькой кофточке (белая с черною клеткой), с крестом, скромно спрятанным в черное ожерелье, с лорнеткой, уже не писавшей по воздуху дуг и не падавшей в обморок в юбку, сидела просто; и розовый цвет лица, – не напудр, – выступал на щеках; улыбалась живо, стараясь понравиться; и, вероятно в угоду хозяйке, была со мной ласкова; даже держалась ровней, как конфузливая гимназистка из дальней провинции, но много читавшая, думавшая где-то в дальнем углу; и теперь, „своих“ встретив, делилась умом и живой наблюдательностью; такой стиль был больше к лицу ей, чем стиль „сатанессы“. Поздней, разглядевши З. Н., постоянно наталкивался на этот другой ее облик: облик робевшей гимназистки».

«Не могу сказать, чтобы это тогдашнее первое посещение Мережковских оставило во мне приятное впечатление. Это была пора характерного fi n de siècle (конца века), прециозность и передовитость которого выражалась в культе (на словах) всего порочного с примесью всякой мистики, нередко роднившейся с мистификацией. В частности, Дмитрий Сергеевич как-то особенно любил сопоставлять слова „г’ех“ (он не совсем ясно произносил букву „р“) и „святость“, „порок“ и „добро“. Особенно же озадачила нас супруга Мережковского „Зиночка Гиппиус“, очень высокая, очень тощая, довольно миловидная блондинка с постоянной „улыбкой Джоконды“ на устах, но неустанно позировавшая и кривлявшаяся; была она всегда одета во все белое – „как принцесса Греза“. Не успели мы с Валечкой с ней познакомиться, как она бухнулась на коврик перед топящимся камином и пригласила нас „возлечь“ рядом; первый ее вопрос отдавал безвкусной прециозностью: „А вы, господа студенты, в чем декаденствуете?“».

А. Бенуа на портрете Л. Бакста. 1898 г.

«Здесь же Мережковский в беседе с Половцевым сразу меня пленил всем своим энтузиазмом и своими многообразными знаниями, выливавшимися в пламенной и ярко красочной речи. Ничего подобного я до того не слышал. Беседа вертелась именно вокруг Юлиана, и потоком лившиеся слова Мережковского вызывали картины упадочной Греции, борьбы христианства с язычеством.

Меня поразил при этом какой-то оттенок прозелитизма, который звучал в его словах. Он чему-то как будто учил, к чему-то взывал, что-то тоном негодующего пророка громил! Слышать в кабинете чиновника министерства двора (от Половцева я узнал впоследствии, что Мережковский ожидал чего-то похожего на то, что и я от него ожидал) столь будоражившие речи было очень и очень странно. Половцев хоть и вторил им, хоть и пробовал отвечать в таком же тоне, однако, видимо, был несколько смущен и временами, при всей своей прециозности, чуточку шокирован, особенно когда Мережковский касался религиозных вопросов, о самом Христе отзываясь с совершенной свободой».

Кстати говоря, все сказанное выше не помешало Бенуа установить «самые дружественные отношения» с Мережковскими.

Разумеется, не только ради Зинаиды Николаевны шли гости в дом Мурузи. Все отдавали должное глубоким знаниям Дмитрия Сергеевича. Разговор с ним всегда был интересен. В то же время многих смущало то, что Дмитрий Сергеевич мнил себя не просто литератором, но пророком, провозвестником какой-то новой веры…

Религиозность была чертой, присущей Мережковскому с детства. Но он никогда не мог удовлетвориться тем, что предлагала церковь, – искал какого-то иного взгляда на христианство, стремясь каким-то образом объединить его с язычеством. И Зинаида Николаевна, впитавшая от бабушки традиционную православную веру, отнеслась к его исканиям с пониманием и жгучим интересом.

И все же она, прежде всего, была молодой и красивой взбалмошной женщиной. И уже через несколько лет после свадьбы в ее жизни возникают новые увлечения, которые ее серьезный супруг замечает далеко не сразу. Но и заметив, он всегда прощает Зинаиду Николаевну. Что бы она ни делала, супруги остаются единомышленниками. Возможно, обоих вполне устраивает свобода, которую они предоставляют друг другу.

Говорили, что она не гнушалась романов с женатыми мужчинами, от которых требовала весьма серьезной жертвы – отдать ей обручальное кольцо.