Зинаида Гиппиус. Муза Д. С. Мережковского - Ольга Владимировна Буткова Страница 8

«Было ли в самом деле что-нибудь предосудительное, я не знаю, но Зиночка тогда позировала на женщину роковую и на какое-то „воплощение греха“ и была не прочь, чтоб ореол сугубой греховности горел вокруг ее чела. Да и Дмитрий Сергеевич не только терпел то, что в другом супружестве могло создать весьма натянутые отношения, но точно поощрял в жене те ее странности, которые могли оправдать прозвище „белой дьяволицы“, данное ей чуть ли не им же самим. Ходил даже анекдот, будто, войдя как-то без предупреждения в комнату жены и застав ее в особо оживленной беседе с Волынским, он отпрянул и воскликнул: „Зина! Хоть бы ты закрывала дверь!“»

В своих дневниках Гиппиус беспощадно-сурово судила себя и свои влюбленности. Но каковы на самом деле были отношения между нею и ее многочисленными поклонниками, сказать трудно.

Говорили, что она никогда не допускала никаких плотских отношений с ними, кроме поцелуев. Но стихотворные ее строки были иногда беспредельно чувственными.

Зинаида Гиппиус. 1910-е гг.

В гости к Леонардо

В 1896 году Дмитрий Сергеевич работает над романом о Леонардо да Винчи. Супруги отправляются в путешествие по Италии, компанию им составляет литературный критик Аким Волынский, тот самый, о котором упомянул Бенуа. Волынский был человеком талантливым, но излишне самоуверенным, порой даже грубоватым. Однако как редактор журнала «Северный вестник» он был Мережковским весьма полезен.

Вся беда была в том, что между Зинаидой Николаевной и Волынским именно в это время вспыхнуло страстное чувство. И это отравило всю поездку.

Мережковский, кажется, вовсе ничего не замечал – радовался путешествию, красоте Италии, обилию интересных и нужных для работы материалов. А прямо под носом у него разворачивалась любовная драма. Зинаида Николаевна ссорилась со своим возлюбленным, они третировали друг друга, а Дмитрий Сергеевич только пожимал плечами, видя, что спутник их в каком-то странном расположении духа, а потом решил, что работа – лучшее средство от хандры, и даже посоветовал Волынскому заняться какой-нибудь научной темой, «например, Макиавелли». Тот демонстративно начал ходить повсюду с толстым томом Макиавелли. В конце концов Волынский уехал. И супруги сразу вздохнули с облегчением и повеселели. Им казалось, что они путешествуют не только в пространстве, но и во времени.

По возвращении в Россию Волынский стал вести себя столь некрасиво по отношению к Дмитрию Сергеевичу, что отвратил от себя Зинаиду Николаевну. Волынский исключил Мережковского из числа сотрудников возглавляемого им журнала «Северный вестник», отказался печатать его роман и в конце концов присвоил себе некоторые материалы и наработки Дмитрия Сергеевича. После этого Гиппиус порвала отношения со своим возлюбленным.

«Остановились в маленьком городке около Флоренции, откуда путь уже не железнодорожный, в местечко около Монте-Альбано, где находится деревушка Винчи. Этот путь мы совершили дважды: второй раз с профессором Уциелли, тогдашним знатоком Леонардо. В этой деревушке сохранился домик, где жили (в то время) потомки семьи Леонардо, рыжебородые крестьяне, и даже чудом сохранился старинный камин, на который нам с торжеством указал Уциелли. Мы с ним пешком перешли через гору Альбано, в другую долину, где находится другой городок, откуда уж и вернулись во Флоренцию. Гора Альбано лесистая. Молодые дубки (это было в мае) еще не потеряли прошлогодних листьев, из-под них пробивались новые. На этой горе (Белой – Albano), названной так неспроста, мы видели то, чего, кажется, нигде больше видеть нельзя, – белую землянику. Рассказы о ней мы считали выдумкой, пока не собрали ее собственными руками (и во Флоренцию даже привезли). Спелые ягоды, не бледные, не зеленоватые, а снежно-белые, с розоватыми крапинками-семечками, как на землянике. Кроме цвета, от земляники самой обычной, лесной, она не отличается. Нас уверяли, что на Monte Albano водятся белые дрозды… но их мы не видали».

Религиозно-философские собрания

«Это были глухие годы. Перелом назревал, но переломы внутренние не совершаются по часам, происходят „неприметно“», – писала Зинаида Николаевна о рубеже XIX – ХХ веков. Даже в среде духовенства, не говоря о светских интеллектуальных кругах, в эту эпоху брожения назревали стремления к каким-то духовным переменам. По словам Бенуа, многим хотелось освобождения православия «от гнетущего верноподданичества и от притупляющей формалистики». Так начались Религиозно-философские собрания, душой которых были конечно же Мережковские. Как это началось, Зинаида Николаевна поведала с присущей ей обстоятельностью:

«В октябре тысяча восемьсот девяносто девятого года, в селе Орлине, когда я была занята писанием разговора о Евангелии, а именно о плоти и крови в этой книге, ко мне пришел неожиданно Дмитрий Сергеевич Мережковский и сказал: „Нет, нужна новая Церковь“.

Мы после того долго об этом говорили, и выяснилось для нас следующее: Церковь нужна, как лик религии евангельской, христианской, религии Плоти и Крови.

Существующая Церковь не может от строения своего удовлетворить ни нас, ни людей, нам близких по времени.

После того мы поехали в Петербург. Но медлили говорить с другими».

Д.С. Мережковский. 1900-е гг.

Смелость замысла восхищала и пугала. Нужно было начинать общественную дискуссию о церкви и религии – о необходимости произвести изменения в них. Но для этого необходимо было привлечь к дискуссии духовенство. Союз интеллигенции с церковью, прошедшей путь перерождения, – в этом Мережковскому виделось духовное спасение России. Мережковский, Философов, Розанов отправились к самому всесильному обер-прокурору Святейшего синода Константину Петровичу Победоносцеву. И – о чудо! – было дано разрешение проводить собрания и дискуссии в зале Географического общества.

В углу этой залы, по иронии судьбы, стояла огромная статуя Будды. Как с иронией вспоминала Гиппиус, ее во время собраний чем-то закутывали, чтобы не смущать пришедших.

Бенуа, присутствовавший на заседаниях, правда, запомнил не Будду. Он заметил, что из-за классной доски в углу залы торчит что-то, напоминающее рога. Заглянув за доску, он испугался: там было настоящее чудовище с клыками. Разумеется, это был языческий идол, привезенный одной из экспедиций Географического общества. Но чуткий Бенуа сразу почувствовал присутствие «силы мрака».

Собрания сразу же вызвали необычайный интерес. Помещение с трудом вмещало всех участников. Здесь были и архиереи, и студенты, и художники, и дамы.

Годы спустя Андрей Белый вспоминал о революционных намерениях Дмитрия Сергеевича с иронией.

«– Иль – мы, иль – никто!» – восклицал Мережковский, грозяся пожаром вселенной; ходил по Литейному, будто в кармане он держит флакон с эликсиром; глотни – и заплавятся души, тела. Мережковский тогда был в зените: для некоторых он предстал русским Лютером».

Несмотря на желание «изменить» церковь, интеллигенция не видела в ней врага, противника. Мережковские и Розанов в это время стали частыми гостями в Александро-Невской лавре. И среди высшей церковной иерархии Религиозно-философские собрания поначалу вызвали огромный интерес. Поднялся, по выражению Гиппиус, «железный занавес», разделявший духовенство и интеллигенцию.

Религиозно-философские собрания продолжались