Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом Страница 75

Перонистская женская партия оставалась полностью независимой от мужской Перонистскойпартии; Эва лично была ее президентом, и у партии были свои собственные штаб-квартиры, разбросанные по всей стране. Накануне выборов штаб-квартиры Перонистской партии открылись в Буэнос-Айресе почти в каждом квартале, и их дублировали штаб-квартиры «партии Эвы» – как можно было с уверенностью назвать женскую партию. При свете дня они пестрели бело-голубыми вывесками, перонистскими гербами и многочисленными портретами Эвы, а по ночам ярко сияли огнями, хотя улицы, где они располагались, освещались весьма скудно. Почти все плакаты с изображением Эвы были одинаковы: ее голова грациозно наклонена, на губах играет приклеенная благосклонная улыбка; из-за ханжеского выражения лица эти плакаты очень сильно напоминали плохо выполненную рекламу жевательной резинки или зубной пасты и никак не воздавали должного ни красоте Эвы, ни ее элегантности. Маленькие портреты были вырезаны в форме сердца, подобно открыткам в День святого Валентина, и из них складывали сердца большего размера.

Поскольку избирательное право для женщин стало законным, женщинам пришлось пройти поголовную регистрацию – голосование в Аргентине было обязательным; им выдали маленькие книжечки для голосования, столь же необходимые для всякой работницы или бизнесменши, как мужские libreta de enrolamiento[32], чрезвычайно полезные в качестве инструмента контроля. В этих libretas не было упоминаний о возрасте, но они различались сообразно году рождения! Поскольку многие женщины не успели зарегистрироваться в установленный срок, Эва непосредственно перед выборами назначила новый; тех, кто воспользовался этим, долго выспрашивали, почему они вовремя не исполнили требования закона. Чиновники, которые работали на регистрации, не были членами Перонистской женской партии, но женщинам представлялось, что, скорее всего, это именно так.

Если новая избирательница и не вступала в партию, едва зарегистрировавшись, ей все равно не удавалось долго наслаждаться своей независимостью. В начале года Эва вместе с переписью населения организовала социологический опрос и массовую агитацию, и если домохозяек, которые не могли предъявить партийного билета, прямо не запугивали, то уже в самих повторяющихся визитах и опросах чувствовалась угроза, и все быстро поняли, что против каждого, кто продолжит упорствовать, будут приняты меры. В какой степени это понимание явилось результатом действий опрашивающего, а в какой – игры воображения тех, кого опрашивали, сказать трудно; но нет сомнения в том, что ни один человек не мог рассчитывать сохранить собственное дело, получать постоянный доход, если слишком упрямился. Домохозяйкам требовалось большое мужество, чтобы сопротивляться давлению, поскольку их зачастую опрашивали, когда они были одни с детьми в доме, а сплетни преувеличивали опасность; и тем не менее некоторые из них упорствовали, хотя их стойкость всячески подрывали родственники и друзья, которые, вместо того чтобы поддерживать их, говорили, что не подчиняться глупо. Тирания приносила плоды, и этому, к несчастью, весьма способствовали также и те, кто, опасаясь за собственную шкуру, умалял силу воли других.

Вместе со слухами об ожидаемом мятеже и о плохом здоровье Эвы прошел слух, что Эва собирается выставить себя кандидатом в вице-президенты. В начале года ГКТ начала организовывать демонстрации, призывающие к переизбранию Перона; каждый день в самых разных уголках страны собирались митинги и делегации рабочих, призванные в Каса Росада или в министерство труда, выражали свою «совершенную приверженность» Перону; Эва, будучи главой делегации Перонистской женской партии, лично прибыла в Каса Росада, чтобы подарить мужу золотые часы и умолять его оставаться во главе правительства; а персонал министерства социального обеспечения совершил паломничество в Лиджан, чтобы помолиться за переизбрание Перона. Но никакого официального объявления о кандидатуре Эвы не было сделано. Похоже, никто не знал, откуда возник этот слух, но он неожиданно стал общеизвестным фактом, и оппозиция, которая видела в этом залог возможного падения Перона, встретила его даже с одобрением.

Эва сообщила о своих намерениях в речи, произнесенной 1 мая с балкона Каса Росада. 1 мая отмечался в Аргентине как День профсоюзов, и Пласа де Майо была забита толпами с плакатами, выражающими верность Перону.

«Мои возлюбленные «люди без пиджаков», – начала Эва, – в этот традиционный праздник аргентинских рабочих, в этот удивительный день Первого мая, в который все рабочие отмечают триумф народа и Перона над врагами и предателями родины, я хотела бы говорить от души, будучи исключительной, абсолютной сторонницей «людей без пиджаков».

«Я хочу говорить для Перона, для рабочих, для мужчин и женщин всего мира, которые хотели бы разделить с нами славу народа, поднявшего флаг, на котором написано «справедливость, свобода и независимость», на всех флагштоках родины».

«Я хотела бы, чтобы вы наделили меня властью, отдали мне чудесную и вечную власть рабочих, власть всех женщин, всех униженных, одним словом – всех «людей без пиджаков»…»

Четыре раза произносила она в этой речи: «Я хочу, чтобы вы наделили меня властью…» – и каждый раз делала паузу, ожидая, конечно, не просто аплодисментов. Но толпа не ответила ей; и ни один человек не выступил с призывом избрать ее.

Примерно в это время на улицах, практически на каждой стене, появился аккуратно нанесенный по трафарету лозунг:

CGT

PERON CUMPLE

EVITA DIGNIFICA[33]

1952/58

Дата, разумеется, перекрывала следующий президентский срок. Слово «cumplir» означает «выполнять обещания» или «исполнять долг». Слово же «dignifica» – «благородная, облаченная саном» – выглядит несколько неуместным по отношению к Эве в то время, когда ее газета «Демокрасиа» готовилась напечатать истерические статьи, обвиняющие в исчезновении Браво истинных и воображаемых врагов.

Оппозиция была обречена на гонения, еще более жестокие, нежели те, от которых она страдала перед выборами 1946 года. Согласно новым декретам ей не позволялось сформировать какой бы то ни было коалиции, никакой новой партии, а всякая партия, которая не могла выставить своего кандидата, должна была быть распущена. Таким образом Перон не только лишил оппозицию возможности открыто объединиться против него – теперь ни одна партия не могла отозвать своего выдвиженца и убедить своих сторонников голосовать за какого-нибудь другого, более популярного оппозиционного кандидата. Радикальная партия, которая всегда была самой сильной из оппозиции, снова разделилась; одна фракция предпочитала кандидатов старой школы, а другая призывала искать новое, более энергичное руководство. Но каким-то образом они пришли к согласию, и были названы имена двух молодых депутатов: Рикардо Бальбина и Артуро Фрондизи. Обоим было за сорок, и до восшествия Перона они были неизвестными политиками, но открыто и мужественно противостояли ему и палате депутатов; они представляли наиболее либеральную часть радикалов. Но этот шанс был упущен; им не дали возможности выступать по радио – официально Перон провозгласил, что у них будет столько эфирного времени, сколько они смогут оплатить, но на самом деле ни одна станция не собиралась продавать им это время; только «Насьон» и выходящие нерегулярно подпольные листки сообщали об их выступлениях; никакие издательства не принимали их заказов, и они могли вывешивать только афиши, написанные от руки, и плакаты, которые печатали на собственных станках – в одном шаге от полиции, которая закрывала любую их типографию. Поскольку всякая критика правительства, невзирая на то, насколько ее подтверждали документальные доказательства, могла быть расценена как desacato, члены оппозиции после каждого собрания могли встретиться уже в тюрьме; Бальбин на протяжении всей предвыборной кампании то попадал за решетку, то выходил на свободу. Дома оппозиционеров были помечены позорными красными крестами. Доктор Паласос, который проходил по списку социалистов, заявил, что он собирается снять свою кандидатуру в знак протеста против невозможных условий, в которые поставлена оппозиция, но соратники по партии убедили его продолжать борьбу, поскольку, лишившись кандидата, партия на следующий день была бы распущена. Несмотря на все эти трудности, собрания радикалов в городе и в провинции посещались неплохо, в то время как Перонистская партия в некоторых отдаленных пуэбло облагала штрафами тех, кто уходил, не дожидаясь окончания ее митингов. Но люди не собирались голосовать против Перона, поскольку они слишком устали от постоянных посягательств на свое время и свой карман. Один из деревенских почтовых служащих выразил то, что чувствовали многие и многие: «Я не перонист, – сказал он. – Но что будет с пенсией, которую они мне пообещали, если я проголосую против?»