Мэри Мейн - Эвита. Женщина с хлыстом Страница 76

В Буэнос-Айресе перонистские плакаты зачастую разрисовывали и портили: «Нью-Йорк таймс» писала о том, что один шутник, которому надоели бесконечные надписи «Viva Peron!» заменил фразу на «Viva yo!» – «Да здравствую я!» – и вскоре то же самое можно было прочитать на всех улицах.

Оппозицию еще больше встревожило неожиданное объявление, что выборы передвинуты на 11 ноября, это изменение, как поначалу казалось, было сделано единственно для того, чтобы ввергнуть в замешательство, но, как выяснилось позже, оно имело целью проведение выборов до того, как страна будет переведена на карточки.

На ежегодном приеме для военных накануне 9 июля, Дня независимости, отсутствие Мерканте показалось многим подтверждением слухов о том, что Эва собирается занять его место кандидата в вице-президенты. Ходили разговоры, что он стал чересчур популярен в Ла-Плата, столице провинции Буэнос-Айрес, и проявлял недовольство существующим режимом.

За эти месяцы железнодорожники так и не смирились с ситуацией; двадцать семь их товарищей, арестованных в том же году, все еще ждали судебного разбирательства. Необыкновенно сильные дожди размыли землю и обнаружили тела десяти или двенадцати убитых, захороненных на мусорной свалке; полиция заявила, что не может установить их личности, и представила неправдоподобное объяснение, что это будто тела, украденные с кладбищ ради саванов; все это были мужчины среднего возраста, а все особые приметы были уничтожены. Их так никогда и не опознали, или, по крайней мере, эта информация не была опубликована, и ходили слухи о том, что то были тела убитых забастовщиков.

31 июля, в полночь, железнодорожные рабочие объявили всеобщую забастовку, на следующее утро в три тридцать на разных железнодорожных линиях гремели восемнадцать взрывов и был взорван мост. Взрывов могло бы оказаться и больше, если бы власти, которых, очевидно, о чем-то предупредили, не выставили охрану в стратегически важных пунктах. День или два Перон, казалось, был мало обеспокоен этими беспорядками – он, похоже, считал, что держит ситуацию под контролем, и до 3 августа не было принято никаких особых мер. 3 августа, поскольку машинисты не вернулись на работу в ожидавшийся срок, Перон снова объявил чрезвычайное положение и принудил железнодорожников прекратить стачку.

Забастовка была недостаточно хорошо организована, и рабочие не получили поддержки ни от студентов, которые совсем недавно выступали против исчезновения Браво, ни от военных, которые в то время планировали свой собственный мятеж. Перонистская пресса обвиняла во всем международный заговор, и «человек с улицы» до самого конца очень мало знал о том, что творится на самом деле.

С середины года Хосе Эспехо, глава ГКТ, начал приготовления к большим гонкам, которые должны были пройти 22 августа на Авенида де Хулио, которая разрезала город пополам так, как будто ураган проложил свой путь напрямую сквозь здания. Все вокруг понимали, что это мероприятие представит удобный случай для того, чтобы провозгласить кандидатуру Эвы. Хорошо вымуштрованные хоры «людей без пиджаков» уже добавили ее имя к своим молитвам о переизбрании Перона. Началась настоящая истерия, но она была спланирована искусственно; она включала в себя не только ежедневное паломничество в город провинциальных правительственных чиновников, которые были, без сомнения, искренне и лично заинтересованы в переизбрании Перона, но и прибытие множества профсоюзных делегаций и демонстрации рабочих по всей стране. Теперь даже дети были вовлечены в предвыборную кампанию, и на встречах со школьниками открыто происходило политическое усыновление восьми-, девяти– и десятилетних, как бы смутно бедняжки ни осознавали смысл этого мероприятия, и ради своих детей их родители не осмеливались прогуливать подобные собрания. В луна-парке в присутствии Эвы и Перона состоялось открытие детской железной дороги, а чтобы собрать толпу побольше, ребятам пообещали велосипеды и прочие призы. Тысячи детей, оказавшись без должного присмотра и страшно возбужденные мыслью о призах (многие из них боролись за место поближе к Эве, чтобы отдать ей письма с просьбами, доверенные им родителями), устроили настоящее побоище, в котором, согласно рапортам, двести пятьдесят детей были ранены и двое убиты.

В честь Дня труда и Дня верности Перону гонки организовывались ежегодно, но они не шли ни в какое сравнение с гонками 22 августа; говорили, что на них будет присутствовать два миллиона «людей без пиджаков», большинство из которых – приезжие. На проспекте соорудили сцену, вывесили портреты Эвы и Перона величиной с дом, на каждом фонарном столбе установили громкоговорители и повсюду развесили плакаты, наклейки, вымпелы и флаги. Желая выразить свою преданность, люди совершали самые экстравагантные поступки, многие из этих людей, без сомнения, рассчитывали привлечь внимание Эвы и получить некое вознаграждение, пропорциональное абсурдности подвига. Исполненные надежд люди приезжали в город из провинций, расположенных за сотни миль, одна пара привезла свою малолетнюю дочь, другой явился с мешком пшеницы на плечах, все несли с собой два имени-талисмана; один человек дотащил свой автомобиль в Лухан и обратно, другой проделал две сотни миль на вершине катящейся бочки; вся страна превратилась в цирк, и «Демокрасиа» провозгласила с торжеством, что расходы на гонки превзошли все ожидания. 22 августа по всей стране было объявлено выходным днем, но многие провинциальные города решили, что они будут праздновать несколько дней, чтобы дать людям возможность добраться до столицы и вернуться обратно. За сорок восемь часов до гонок весь общественный транспорт, поезда, самолеты, автобусы, речные катера были зарезервированы для бесплатного проезда тех, кто собирался примкнуть к демонстрации. Только из одного Росарио прибыло двенадцать специальных поездов, двадцать четыре автобуса транспортной системы Росарио, девять частных автобусов, зафрахтованных ГКТ, и шестьсот грузовиков. Вереницы богато украшенных частных автомобилей наводнили город, и, согласно сообщению «Демокрасиа», в Каса Росада ежедневно получали по десять тысяч телеграмм от тех, кто был не в состоянии приехать.

В кварталах, окружающих Авенида де Хулио, движение перекрыли; проезд на метро и в трамваях для тех, кто смог туда втиснуться, был бесплатным. На площадях устраивали барбекю, чтобы накормить толпы, шумящие как на карнавале; для большинства собравшихся это был просто повод для кутежа. Толпа не казалась чересчур яркой, поскольку аргентинцы одеваются обычно скромно, и только в костюмах провинции Андриан пестрели яркие краски инков; сельских жителей легко было узнать по простым и грубым одеяниям. Некоторые носили широкие хлопковые бриджи, другие были подпоясаны ремнями с серебряной чеканкой, в сапогах гармошкой и с шерстяным пончо, небрежно переброшенными через плечо. Некоторые надевали пончо, служившие селянам и одеялом, и верхней одеждой, прямо поверх городского платья. Только самые молодые и смелые из девушек надели ярко-розовое и голубое – вызывающий жест, попытка протеста против бесцветности жизни; женщины постарше были одеты в черное, они вели за руки маленьких детей и несли пакетики с едой или же спокойно сидели на крылечках или скамьях, держа младенцев на коленях, – плодовитость в Аргентине никого не смущала. Женщины и девушки, похожие на средневековых цыганок, которые появлялись только во время подобных особо торжественных праздников, несли на головах подносы с тушеным мясом. Уличные торговцы заполнили свои лотки флагами, пуговицами, эмблемами, розетками, булавками, бантами, и все это было украшено двумя магическими именами, а рядом покупателям навязывали портреты и открытки с изображениями правящей четы. Из громкоговорителей по обе стороны проспекта лились перонистские песни и марши, и толпы, шествующие группами под своими знаменами, подготовленными специально для этого случая, весело кричали и скандировали новый боевой клич: «Перон! Эва Перон!» Но, несмотря на то, что огромный проспект, казалось, был заполнен от стены до стены, ожидания ГКТ не оправдались: согласно подсчетам, здесь присутствовало не больше четверти миллиона человек, тогда как ожидалось два миллиона.