Волошинские чтения - Владимир Петрович Купченко Страница 8

И если встали между нами

Все гневы будущих времен —

Мы все же грезим русский сон

Под чуждыми нам именами.

          («Русская революция», 1919)

Русской вольности, бескрайной и безбрежной, противопоставляет поэт ограниченную, узкую европейскую «псевдосвободу». Знаменательно, что характеризуя в статье «Поэзия и революция» стихотворение Блока «Скифы», Волошин ведет его родословную от Пушкина («Клеветникам России») и Вяч. Иванова («Скиф пляшет», 1902). Волошин считает неудачным выбранный Блоком эпиграф («Панмонголизм, — хоть имя дико, но мне ласкает слух оно». В. Соловьев), предлагая заменить его строками стихотворения Вяч. Иванова:

Нам — нестройным — своеволье!

Нам — кочевье! Нам — простор!

Нам — безмежье! Нам — раздолье!

Грани — вам! И граней спор! (с. 18).

Волошин увидел в «Скифах» Блока отражение «глубокого чисто русского состояния духа, в котором перемешаны и славянофильство, и восхваление своего варварства в противовес гнилому Западу, и чисто русская антигосударственность» (с. 20).

Эти же особенности присущи и ряду стихотворений Волошина первых послереволюционных лет. Отдал он дань и «скифству», по-своему преломляя идеи В. Соловьева и Вяч. Иванова. «Дикое Поле» (1920) — само название этого стихотворения Волошина воскрешает облик вольной причерноморской степи, бывшей пристанищем беглых холопов, скрывающейся от плетей и кабалы голытьбы.

Волошин вспоминает в этом стихотворении и Разина, и Ермака, воспевает русскую вольницу, не подвластную никому.

Эх! Не выпить до дна нашей воли,

Не связать нас в единую цепь…

Широко наше Дикое Поле,

Глубока наша скифская степь.

Часто Волошин связывает события современности с историей, смотрит на настоящее через призму былых времен, стремясь глубже понять смысл происходящего. Так, в стихотворении 1919 г. «Неопалимая купина», эпиграфом к которому служит указание точной даты самого последнего события («В эпоху бегства французов из Одессы»), Волошин обращается памятью к славным победам России в прошлом:

Каждый, коснувшийся дерзкой рукою,

Молнией поражен:

Карл под Полтавой; ужален Москвою,

Падает Наполеон.

Помню квадратные спины и плечи

Грузных германских солдат.

Год… и в Германии русское вече:

Красные флаги кипят.

Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,

В русскую водоверть!

Не прикасайся до наших пожарищ!

Прикосновение — смерть.

В русской революции видит поэт проявление мятежных, стихийных сил, воплощение извечной прометеевой силы огня. Само по себе сравнение революции с огнем или вихрем было типично для литературы тех лет. Причем раздавались и предостерегающие голоса — а вдруг Россия погибнет в этом огне. Волошин никогда не связывал крушение старого строя, русской государственности с гибелью России. Само понятие государственности во многом казалось ему враждебным свободе человеческого духа и творческой самодеятельности масс.

Волошин верил, что огонь революции, сокрушая старое, разрушая устоявшееся, не тронет главного — самого духа, самой сути России. Более того, поэт верил, что мятежный огонь поможет возродить человека к новым, более совершенным формам бытия:

В крушеньях царств, в самосожженьях зла

Душа народов ширилась и крепла:

России нет — она себя сожгла,

Но Славия воссветится из пепла!

          («Европа», 1918)

Не случайно не только одно стихотворение, но и всю книгу своих стихотворений, над которой он работал до 1923 г., поэт назвал «Неопалимая купина».

Мы погибаем, не умирая,

Дух обнажаем до дна…

Дивное диво — горит, не сгорая,

Неопалимая купина!

«Не сами ль мы, подобно нашим предкам, пустили пал?» — восклицает поэт в стихотворении «Китеж» (1919), не мысля и себя вне охватившего Русь пожара («Я сам — огонь. Мятеж в моей природе»).

Высокое назначение человека поэт видит в том, чтобы трудный, может быть, мученический путь пройти со своей страной. Призывая к этому, Волошин готов на самопожертвование. С большой силой убеждения он скажет в стихотворении «Готовность» (1921):

Верю в правоту верховных сил,

Расковавших древние стихии,

И из недр обугленной России

Говорю: «Ты прав, что так судил!»

Надо до алмазного закала

Прокалить всю толщу бытия.

Если ж дров в плавильной печи мало,

Господи, — вот плоть моя!

И такая обычная, уже стершаяся метафора — горение человека — приобретает в поэзии Волошина свой первоначальный, прямой смысл. Поэт верит в цельность, стойкость, несгибаемость, нетленность человеческого духа.

В 1918 г. Волошин работает над поэмой «Протопоп Аввакум». Рожденный, по словам Волошина, «по подобию небесного огня», Аввакум и сам стал «огонь, одетый пеплом плоти». «Огненного» проповедника и бунтаря не могут сломить ни царь, ни лютующие бояре, ни его злобные недруги — духовные отцы, ни даже казнь на костре.

Построен сруб — соломою накладен:

Корабль мой огненный — на родину мне ехать.

Как стал ногой — почуял — вот отчалю

И ждать не стал: сам подпалил свечей.

Еще один поэтический вариант, подтверждающий дорогую для поэта мысль: сила огня не властна над человеком твердого духа, не убивает его, а ведет к возрождению, к воскресению — звучит и в «Сказании об иноке Епифании»[47] (1929), идейном сподвижнике Аввакума. Вот кроткий созерцатель Епифаний «поднялся в пламени божественною силой вверх к небесам…».

Во время революции пожаром охвачена вся страна:

Вся Русь — костер. Неугасимый пламень

Из края в край, из века в век

Гудит, ревет… И трескается камень.

И каждый факел — человек.

          («Китеж», 1919)

«Из века в век» животворящая сила огня и нетленность человеческого духа являются для поэта символом всего здорового, просветленного.

В поэме «Россия» (1924), вспоминая о долгом пути русского разночинца, поэт скажет:

Почти сто лет он проносил в себе —

В сухой мякине — искру Прометея,

Собой вскормил и выносил огонь.

«Горит свечой, всходя на эшафот», Достоевский; «сквозь муки и крещенья совести, огня и вод» идет каждый, кто хочет быть со своей Родиной в годы революции.

Стихии огня посвящен ряд строк в цикле «Путями Каина» (часто называемом поэмой), над которым поэт работал в 20-е годы. Это интересный и оригинальный образец философской и научной поэзии Волошина, в котором