Михаил Загребельный - Павло Загребельный Страница 8

Раненого курсанта самолетом доставили в госпиталь Саратова. С тех пор и до начала 1990-х Загребельный был слеп на один глаз. Операция корифея украинской офтальмологии Николая Марковича Сергиенко вернула ему зрение.

«20 сентября я посетил, – отметит в мемуарах Гудериан, – 46-й корпус. Генерал Фитингоф доложил мне о трудностях, имевших место в течение последних дней при ведении боевых действий южнее Глухова. Особенно отважно воевали на стороне русских курсанты Харьковского военного училища под командованием своих преподавателей».

Танкисты лейбштандарта «Адольф Гитлер» в середине дня 8 октября после боя овладели Мариуполем. В романе «Зной» (1960) Загребельный опишет приключения моего дедушки Михаила Щербаня – в 1941 году директора нынешнего завода имени Ильича в Мариуполе. Михаил Щербань только отправил последний эшелон с рабочими и оборудованием в эвакуацию на Урал и собирался, упаковав секретные чертежи установок для «катюш», покинуть кабинет. Вдруг он увидел немецких мотоциклистов прямо во дворе заводоуправления. Просто бежать было нельзя. Уничтожить бесценные чертежи – тоже нельзя. Попробуй докажи своим, что оригиналы документов не достались врагу. Два месяца директор завода Михаил Щербань пробирался на восток. В спецовке за пазухой держал бесценные документы, а в кармане – «коктейль Молотова». Щербань готов был при первой же опасности ареста сжечь себя вместе с чертежами. Охотясь за ним, как за зверем, оккупанты повсюду, по всем окрестным селам, развесили его портреты. Красный директор победил, вышел из окружения, а затем всю войну руководил трубопрокатным заводом в Челябинске. В конце войны нарком Тевосян перевел Щербаня в Днепропетровск.

Осенью 41-го за Саратовом дорога солошинского путешественника, как уже упоминалось, пролегла в Среднюю Азию. А оттуда в составе полка горной артиллерии – в Иран. По Гауданскому тракту Ашхабад – Кучан с выходом на столицу Хорасана Мешхед. Юного странника зачаровал Восток. Ночью в пустыне над ним взошел молодой месяц. Он по-южному повернут рогами вверх и напоминает не серп, как в наших широтах, а серебристую призрачную лодку, которая плывет по черному океану неба, усеянному звездными островами.

К строкам великого поэта Персии Хафиза (1325 – ок. 1390), цитируемым в приключенческой повести «Марево» (1957), действие которой происходит в Иране, Загребельный обратится на склоне лет. Ими он завершит рассказ «Калахари» (середина 1980-х) и сам сборник «Неймовірні оповідання» (2008):

«Хафиз, надежду брось на счастье в этом мире,Нет блага в нем и все нам к скорби и вреду.

…Я не умел читать по-персидски, и в химерных рисунках чужих письмен увидел иное: серебряный ковш, две конские подковы, саблю, три розы, четыре звезды, текущую воду и неудержимый ветер, который вольно летит над всеми пустынями света».

В мае 1942 года красный командир лейтенант Загребельный прибывает в 61-ю армию Брянского фронта (с 29 июля 1942 года – Западного фронта). С мая 1942 года положение Красной армии катастрофически ухудшается. В мае 1942 года пала Керчь. В операции «Фридерикус» противник разгромил советские войска в Изюмском котле под Харьковом. Немцы летом 1942 года успешно наступают на Кавказ и Сталинград. 28 июля 1942 года Верховный главнокомандующий подписывает приказ № 227 «Ни шагу назад».

С целью захватить узлы железных и автодорог Сухиничи и Козельск 11 августа 1942 года группа армий «Центр» бросила против советского Западного фронта 400 танков в операции «Вирбельвинд» («Смерч»).

18 августа 1942 года Гальдер заметит в своем военном дневнике: «Наступление по плану «Смерч» все еще не может набрать нужный темп. Очень сильное сопротивление и труднопроходимая местность». В этот же роковой день 18 августа 1942 года Загребельный получает второе ранение. Местоположение своей противотанковой батареи он описал в романе «Разгон».

«Вы не знаете, что такое фронт и какие ситуации там возникали каждый день и каждый час, а то и каждую минуту… Попытайтесь вообразить себе такую картину. Наш полк занимает позиции в лесу над широким заболоченным яром, на той стороне яра, на возвышенности, укрепились фашисты, сидят там уже три месяца…». И грянул «Смерч». Из этого яра после дикой бомбардировки и артподготовки на красноармейцев поползли танки. Лейтенант Павло Загребельный защищал высоту 276 у Кирейково – Госьково, безымянного ручья, который впадал в реку Вытебеть, в Ульяновском районе Калужской области. За высотой прямо пролегал путь на Волхов, а правым флангом – на Шиздру.

«Мы успели один раз пальнуть из своей сорокапятки и перебить танку гусеницу. Он полоснул в ответ из крупнокалиберного пулемета, – возвращается Загребельный в август 42-го. – Меня зацепило, и я скатился в колодец блиндажа, а вот наводчика убило. Немцы отремонтировали гусеницу, подъехали и несколько раз выстрелили в проем укрытия, но ни одна пуля меня не зацепила. Тогда они бросили небольшую, почти как куриное яйцо, гранатку и решили, что мне конец.

Когда граната упала в блиндаж, я лежал на земляном возвышении и просто отвернулся от нее, инстинктивно прикрывая живот. Даже не подумал, что спину могло разорвать. Но все обошлось, только нагнало осколков в ноги. Часть их повыходила после войны, а некоторые сидят до сих пор».

17 августа 1942 года Верховный главнокомандующий подписывает директиву Западному фронту: «…Продолжают вести бои в обстановке окружения и, несмотря на неоднократные указания Ставки, помощи им до сего времени не оказывается. Немцы никогда не покидают свои части, окруженные советскими войсками, и всеми возможными силами и средствами стараются во что бы то ни стало пробиться к ним и спасти их. У советского командования должно быть больше товарищеского чувства к своим окруженным частям, чем у немецко-фашистского командования. На деле, однако, оказывается, что советское командование проявляет гораздо меньше заботы о своих окруженных частях, чем немецкое. Это кладет пятно позора на советское командование».

«Меня, умирающего, подобрала немецкая трофейная команда – пожилые, как мне тогда казалось, фрицы, лет 40-ка. Напоили кофе из солдатской фляжки, переправили в Волхов, потом в Орел. Там в бывшей тюрьме был огромный лагерь, – хранил Загребельный в памяти годы плена. – Не умер я только потому, что был молод и достаточно крепок. В ране в боку завелись черви, никто меня не лечил. Санитар из наших, добровольно сдавшийся, приходил в палату-камеру с металлическим планшетом, на котором россыпью лежали неизвестно какие таблетки. Те, кто мог двигаться, набрасывались на лекарства, а лежачие просили: «Дай мне синенькую», «А мне желтенькую»…»