Эдвард Форстер - Эссе Страница 12

Неясно, когда супругов Фэй ограбили и что именно у них украли; быть может, они просто понесли обыкновенные потери, неотъемлемые при любой посадке на судно на Востоке. Но само судно было ограблено, и очень сильно. Оно имело отношение к предыдущему злосчастному каравану, и правительство в своем замешательстве обчистило его. Не осталось ни одного стула, ни одного стола. И все же Фэй были счастливы очутиться на его борту. У них была хорошая каюта, капитан был с виду добродушным и вежливым, а их попутчики, некие мистер и миссис Таллок, мистер Хейр, мистер фуллер и мистер Мэнести, а также мистер Тейлор из каравана, казалось, обещали составить вполне безобидную компанию на время плавания по Красному морю. Будущее представлялось безмятежным. Но Элиза есть Элиза. И мы пока еще не видели Элизу в общении с другой женщиной. А также мы еще не видели миссис Таллок.

Красота Суэцкой бухты — а она действительно необычайно красива — никогда еще не была должным образом оценена путешественниками. Они слишком торопятся прибыть в нее или покинуть ее, их взор слишком страстно устремлен в сторону Англии или Индии, и им некогда любоваться этим прелестным проходом между беловатыми горами и сияющей водой. Они чересчур заняты собственными мыслями, чтобы осознать, что здесь, именно здесь и нигде в другом месте, находится коридор, идущий от Востока к тропикам. Все это относится и к миссис Фэй. Когда в приятный осенний день она вместе с мужем отплывала к югу, ее мысли то с гневом обращались к прошлому, то полные надежд — к будущему, и она совершенно не замечала окружающей природы. Из-за скуки, испытанной в Александрии, из-за испуга, пережитого ею в Каире, из-за национальной одежды, в которую местный фанатизм вынудил ее одеться («ужасная мода для человека вроде меня, которому для жизни кажется самым необходимым свежий воздух»), и, наконец, из-за Суэца, показавшегося ей «жалким местом, немногим лучше, чем граничащая с ним пустыня», — из-за всего этого она покидала Египет без единого доброго словечка. Даже ее библейские ассоциации отдают горечью. Она забывает о том, с какой радостью прибыл сюда Иаков, и вспоминает лишь о том, как Моисей{46} и Аарон стремились покинуть эту страну.

Элиза, довольная тем, что ей удалось вырваться, обращает свой взор внутрь — не внутрь себя, конечно (она не занимается нездоровым самоанализом), а внутрь судна и безжалостным оком изучает своих спутников. Письмо, в котором она их описывает, свидетельствует о ее таланте, энергии, ее вере в провидение и между прочим объясняет, почему она никогда не пользуется любовью окружающих и почему на борту сразу же образовались, как она выражается, «две партии»: одна состояла из самой миссис Фэй и ее мужа, другая включала всех остальных. Вражда, вначале мелочная, не осталась без серьезных последствий. «Теперь, дорогие друзья, вы ждете от меня, — так начинает она, — чтобы я рассказала что-нибудь о тех, с кем нас поневоле связала судьба; к сожалению, мой отчет будет не очень занимателен для вас, хотя и составляет интерес для нас — благо мы находимся здесь».

Смысл несколько ускользает. Но вскоре стиль все проясняет.

«Эта особа, миссис Таллок, к которой я с самого начала отнеслась с некоторым подозрением, принадлежит, как мне теперь стало достоверно известно, к самым низшим созданиям лондонских улиц. Она обладает таким развратнейшим характером, что причинять неприятности всем окружающим доставляет ей главное наслаждение. Было бы слишком большой честью для нее пачкать мою бумагу подробностями разнообразных хитростей, к которым она ежедневно прибегает для этой цели. К ее мнимому мужу, раньше бывавшему в Индии и напускающему на себя важный вид, все относятся как к очень влиятельному лицу, и никто не смеет его обидеть. Поэтому мадам предоставлена полная свобода проявлять свои зловредные таланты, муж не останавливает ее, хотя и прекрасно сумел поставить себя так, что она его боится. Иногда он прибегает к физическому воздействию. Вот обычное выражение этой леди: «Боже упаси, если бы я сделала это, Таллок бы меня просто избил как собаку». Я часто развлекаюсь, наблюдая за выражением лиц этой пары; дурной нрав в них настолько укоренился, что они, как мне кажется, и улыбаются-то только злобно.

Что касается капитана, то он просто самонадеянный чинуша. Бывший второй помощник, он после смерти бедного капитана Вандерфилда и его первого помощника в роковой пустыне, неожиданно возвысился до должности капитана и в результате стал таким наглым и властным, что все его ненавидят. Вместо того чтобы обеспечить каждого пассажира теми немногими предметами первой необходимости, какие остались после учиненного арабами грабежа, он постоянно все присваивает себе. «Где серебряная ложка капитана? Бог мой, сэр, вы заняли мой стул; разве вы должны сидеть перед стаканом капитана?» — и еще очень многое в том же роде (это я привожу только для примера). И хотя негодяй чуть не морит нас голодом, он частенько сравнивает свой стол со столом на судне Ост-Индской компании, и мы не можем ему возражать, так как находимся в его власти».

Пища — тема серьезная. Элиза была непривередлива в еде и не привержена к чисто английской кухне; она с удовольствием пробовала блюда других стран. Но она требовала, чтобы эти блюда были обильными, сытными, и если дело обстояло иначе, то громки бывали ее протесты и решительны принимаемые ею меры.

«На протяжении первых двух недель нашего плавания помехой мне за столом была моя глупая вежливость, но я быстро усвоила мудрое правило — хватай, что можешь схватить. Длинная рука лучше кормит, вы не можете себе представить, каким прекрасным захватчиком я стала. Когда мне удается схватить какое-нибудь блюдо, то уж я не упускаю случая как следует использовать свою удачу: так как продукты совсем на исходе, мы стали настоящими дикарями — двое или трое из нас то и дело вступают в драку из-за кости, никакого уважения друг к другу мы не питаем. Негодяй капитан, хотевший получить от нас деньги за проезд просто так, ни за что, отказался запастись провизией в достаточном количестве. И если мы в ближайшее время не достигнем порта, только небо знает, каковы будут последствия».

Мистер Хейр, главный Элизин враг среди мужчин, не представлял опасности во время трапезы. Ей угрожала бойкость его ума. Когда она пишет о нем, ее перо бывает особенно острым, вообще это скорей не перо, а ядовитый зуб. Он вгрызается в претенциозность его манер, его снобизм, цинготные пятна на его лице и его маленькие бесцветные глазки. Однажды бедный молодой мистер Тейлор показал мистеру Хейру красивую шпагу с серебряным эфесом. Мистер Хейр любовался ею, пока не увидел на ножнах ужасную надпись: «Лондонская биржа». «Возьмите вашу шпагу, — сказал он, — удивительно, как человек вашего положения может совершить такую ошибку; и за пятьдесят гиней я не согласился бы носить вещь, на которой стоит название какого-то учреждения в Сити». И она поясняет: «Кто бы подумал, что отец этого утонченного господина занимался торговлей, а сам он воспитывался в том Сити, который он так демонстративно презирает? Тем не менее это подлинный факт».

Между прочим, откуда она это знает? Кто сказал ей? А также, между прочим, откуда она знает все про миссис Таллок? Но не следует задавать таких ужасных вопросов. Они колеблют основы веры.

«Итак, проявляемое этим господином обдуманное во всех мелочах внимание ко мне защищало его от всяких подозрений, пока ему не удалось достигнуть своей цели и создать партию против меня, в чем ему помогала эта подлая женщина, которая страстно желала восторжествовать надо мной, в особенности потому, что я неоднократно была вынуждена (ради чести нашего пола) осуждать ее привычку божиться и ее непристойное поведение. Поэтому я без особого удовольствия думаю об оставшейся части нашего путешествия».

Затем Элиза перечисляет своих союзников, или, вернее, тех, кто сохраняет нейтралитет. Они представляют собой слабую группу.

«Справедливости ради следует упомянуть о мистере Тейлоре как о любезном, хотя и унылом спутнике, и о мистере Мэнести, приятном молодом человеке лет двадцати. Мистер Фуллер — мужчина среднего возраста. Он, по-видимому, попал в руки каких-то шулеров и был полностью ограблен. Таких красивых глаз, как у него, мне никогда не приходилось видеть. Мистер Моро, музыкант, очень вежлив и внимателен».

От таких мелких сошек не могло быть никакой пользы. Им едва ли удавалось обеспечить себя как следует едой. Самую верную помощь Элиза находила в самой себе.

«Так как мы рано обнаружили заговор против нас, то из осторожности решили вести себя тихо, словно не видя всего того, что не в силах исправить. Никогда не вмешиваемся в споры, все их старания вовлечь нас в какую-нибудь ссору тщетны. Я слишком презираю их, чтобы на них сердиться».