Внутренний СССР - Разгерметизация Страница 15

А.Спиридович тоже пишет об этих событиях. По его словам, Гапон, которого он знал лично, был очень честолюбивый человек.

«У честолюбивого Гапона кружилась голова. Он ведет народ к царю и находит у него защиту. Рабочие не ошиблись, они добились высшей справедливости и добились её от царя-батюшки. Царь поднят в глазах народа на недосягаемую высоту, и все это сделал он, вышедший из народа же, Гапон. Роль красивая, великая, и Гапон кипел в агитации. Среди рабочих царило необыкновенное воодушевление: к царю, к царю.

На окраинах были расклеены воззвания, их никто не срывал, о них знала полиция, и весьма естественно, что они считались разрешенными.» — ист. 97, с. 169, 170.

Поскольку опека со стороны аппарата градоначальника Фулона была чисто формальной, то многое определялось честолюбием Гапона и волей тех, кто при попустительстве преемников Зубатова играл на честолюбии этого попа; а это была группа Рутенберга, которые перехватили управление Гапоном-биороботом у Министерства внутренних дел, и под влиянием которых Гапон начал действовать как революционер-провокатор.

Далее А.Спиридович пишет:

«8 января Гапон явился к министру юстиции Муравьеву для переговоров о завтрашнем дне и для передачи ему заготовленной петиции, но Муравьев уклонился от обсуждения вопроса по существу и направил Гапона к князю Святополк-Мирскому [49].

Князь Мирский не принял его совсем и, как объяснил после одному из своих подчиненных, не принял потому, что не умеет разговаривать “с ними”. Министр приказал направить его к директору департамента полиции Лопухину, но Гапон отказался идти к последнему, заявив, что он боится говорить с ним и что он будет теперь действовать по собственному усмотрению.

Когда Лопухин узнал от Мирского, что последний уклонился принять Гапона, он понял, какую громадную оплошность сделал министр, и предпринял шаги, чтобы исправить её. Он обратился к митрополиту [50], думая через него раздобыть Гапона и поговорить с ним, но Гапон не пошел на призыв митрополита. Он, только что искавший случая переговорить с представителями власти, теперь упорно уклоняется от них. Всё это было очень двойственно и неясно. Гапон, как зарвавшийся азартный игрок, шел, что называется, очертя голову.» — ист. 97, с. 171, 172.

Тем не менее, и вполне естественно, что копия петиции рабочих заранее была доложена по команде и 8 января в Министерстве внутренних дел под председательством Святополк-Мирского было проведено специальное заседание по этому вопросу. С.Ю.Витте, бывший в то время председателем Комитета министров, как он пишет, на это заседание приглашения не получил и на нём отсутствовал. Но вечером 8 января к нему явилась депутация российской интеллигенции: академик Арсеньев, писатели Аненский и М.Горький и другие, кого С.Ю.Витте не называет.

С.Ю.Витте пишет:

«Они начали мне говорить, что я должен, чтобы избегнуть великого несчастья, принять меры, чтобы государь явился к рабочим и принял их петицию, иначе произойдут кровопролития. Я им ответил, что дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу; кроме того, до меня, как председателя Комитета министров совсем не относится. Они ушли недовольные, говоря, что в такое время привожу формальные доводы и уклоняюсь.» (Ист. 3, т. 2, с. 340 — 342, плюс примечания 49, 66, 67 в конце тома).

Интересная логика: ему докладывают, что министры и чиновники возглавляемого им кабинета ошибаются или злоумышленно провоцируют расстрел мирного населения в столице, а он в ответ, что это его не касается: не по должности дескать. Выше него в иерархии власти — только царь, к которому свободного доступа нет. Всё по Н.С.Лескову: Левша: «Скажите государю!!!…» — а те, кто имеет доступ к государю, делают вид, что это их не касается, либо государю это не интересно.

Причем, если сравнить поведение одного и того же человека — С.Ю.Витте — перед катастрофой в Борках («Вы делайте, что хотите, а я не позволю ломать моему государю голову») и накануне 9 января, когда расстрел толпы даст ход процессам, в результате которых всей правящей “элите” и династии будут снесены головы, то тот же С.Ю.Витте заявляет: «Дела этого совсем не знаю и потому вмешиваться не могу.»

Вот и думайте чем обусловлено такое разительное изменение : родственными связями с «тайной доктринеркой» Е.П.Блаватской и обусловленной ими эгрегориальной одержимостью; вступлением во второй брак с иудейкой, также одержимой сионистским эгрегором, любящей роскошь и оказывающей давление на мужа-подкаблучника и государственного деятеля одновременно; или же прямым посвящением в масонство и орденской дисциплинированностью [51]?

Тем не менее, после завершения совещания, по сообщению А.Спиридовича, 8 января происходило следующее:

«Министр внутренних дел поехал с докладом к его величеству, пригласив с собою и директора департамента полиции Лопухина для доклада государю на случай, если бы возник вопрос об объявлении города на военном положении. Министр не считал себя достаточно компетентным в этом вопросе. Вопрос этот, однако, не обсуждался.

Вот, что записал после этого доклада государь в своем дневнике:

“Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в сто двадцать тысяч. Во главе союза стоит какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал с докладом о принятых мерах.”

Очевидно государю не доложили правды, надо полагать, потому, что и сам министр не уяснил её себе, не знал её.» — ист. 97, с. 174.

Вообще-то Николая II 9 января 1905 г. в столице не было: он пребывал в это время в Петергофе, и потому напрасно шествие шло к Зимнему дворцу. Но это обстоятельство маловажно. В городе были развернуты войсковые части, им были выданы боеприпасы и они имели приказ открыть огонь на поражение [52], в случае неповиновения толпы.

Совещание в Министерстве внутренних дел 8 января изменило сценарий шествия: по первоначальному сценарию шествие должно было выйти на Дворцовую площадь и там верноподданно вручить петицию царю или администрации Зимнего дворца, но на совещании было решено воспрепятствовать выходу колонн на Дворцовую площадь, а в случае неповиновения — применить военную силу. Новый сценарий лишал толпу конечной цели шествия, поскольку колонны, подходя к Дворцовой с разных концов города, не могли собраться в одном месте, чтобы удовлетворить свои намерения: т.е. новый сценарий упреждающе программировал “неповиновение” толпы, за которым должно было последовать применение военной силы. Но он был, тем не менее принят, вопреки очевидной невозможности перепрограммировать толпу, предварительно настроенную на шествие к — Зимнему дворцу. То есть новый сценарий, выстроенный вопреки , и вопреки социальной инерции, программировал столкновение толпы с войсками.

С.Ю.Витте не сообщает, кто именно на заседании 8 января в Министерстве внутренних дел внес предложение об изменении сценария шествия рабочих и сопровождающих их любопытных и сочувствующих; и кто именно из числа участников заседания категорически выступил против такого изменения сценария, кто безучастно согласился, а кто энергично поддержал предложение не допустить толпу на Дворцовую площадь военной силой. Но если в архивах сохранились протоколы того заседания, то они могут пролить свет на персональную виновность чиновников за тот расстрел народа на улицах столицы России.

Тот, кто внес предложение [53] об изменении сценария, осуществил высшую антисамодержавную власть, каким бы мелким клерком в Министерстве внутренних дел он ни был. Сделано это было сдуру, из трусости перед высшим начальством, из-за опасения гнева по поводу нарушение воскресного отдыха царской семьи, или во исполнение масонских директив — вопрос особый.

Но кроме того, в шествии участвовали не только наивные рабочие и их семьи, шедшие к «царю-батюшке» искать защиты от угнетения своей жизни капиталистами, но в нем шли и провокаторы от революционных партий. Тема провокаций в истории краха Российской империи — это особая тема, не нашедшая освещения в учебниках истории советской поры, но такие провокации были. В частности В.В.Шульгин отмечает в своих воспоминаниях (сборник “Дни”, 1920), что когда он учился в Киевском университете, то среди студентов, с целью подстрекательства их к революционным выступлениям, под видом фотодокументов распространялись фотомонтажи, на которых изображались карательные акции правительства против народа: этот провокационный характер вовлечения молодежи в революционную деятельность ложью привел к тому, что В.В.Шульгин, по свойственной ему брезгливости ко лжи, обрёл репутацию “антисемита”, русского реакционера-националиста и контрреволюционера.