Виссарион Белинский - Сочинения Александра Пушкина. Томы IX, X и XI Страница 2

В превосходнейшей пьесе «Каприз» Пушкин художнически решает важный эстетический вопрос о причине унылости как основном элементе русской поэзии. Он находит ее в нашей русской природе и изображает ее красками, которых сила, верность и безыскусственная простота дыша г всею гениальностию великого национального поэта:

Румяный критик мой, насмешник толстопузой,Готовый век трунить над нашей томной музой,Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной;Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой.Что ж ты нахмурился? Нельзя ли блажь оставитьИ песенкою нас веселой позабавить?Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,За ними чернозем, равнины скат отлогой,Над ними серых туч густая полоса.Где ж нивы светлые? где темные леса?Где речка? На дворе у низкого забораДва бедных деревца стоят в отраду взора,Два только деревца, и то из них одноДождливой осенью совсем обнажено,А листья на другом размокли и, желтея,Чтоб лужу засорить, надут первого борея.И только. На дворе живой собаки нет.Вот, правда, мужичок; за ним две бабы вслед.Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенкаИ кличет издали ленивого попенка,Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.Скорей! ждать некогда! давно б уж схоронил{19}.

Пьеса «Ночью во время бессонницы» показывает, как глубоко вглядывался Пушкин во все явления жизни, как глубоко прислушивался он к ним:

Мне не спится, нет огня;Всюду мрак и сон докучный.Ход часов лишь однозвучныйРаздается близ меня.Парки бабье лепетанье,Спящей ночи трепетанье,Жизни мышья беготня —Что тревожишь ты меня?Что ты значишь, скучный шепот?Укоризна или ропотМной утраченного дня?От меня чего ты хочешь?Ты зовешь или пророчишь?Я понять тебя хочу,Темный твой язык учу{20}.

«Подражение Данту», для не знающих итальянского языка, верно показывает, что такое Дант как поэт. Вообще, у нас Дант какая-то загадка: мы знаем, что Шлегель его провозгласил чуть-чуть не наравне с Шекспиром;{21} наши доморощенные критики также много накричали о нем; были о нем даже целые диссертации, хотя немножко и бестолковые; переводы из Данта, еще более диссертаций, добили его на Руси{22}. Но теперь, после двух небольших отрывков Пушкина из Данта, ясно видно, что стоит только стать на католическую топку зрения, чтоб увидеть в Данте великого поэта. Прислушайтесь внимательным слухом к этим откровениям задумчивого, тяжело страстного итальянца, которого душа так и рвется к обаяниям искусства и жизни, несмотря на весь свой католический страх греха и соблазна:

И часто я украдкой убегалВ великолепный мрак чужого сада,Под свод искусственный порфирных скал.Там нежила меня дерев прохлада;Я предавал мечтам мой слабый ум,И праздномыслить было мне отрада.Любил я светлых вод и листьев шум,И белые в тени дерев кумиры,И в ликах их печать недвижных дум.Все – мраморные циркули и лирыИ свитки в мраморных руках,И длинные на их плечах порфиры —Все наводило сладкий некий страхМне на сердце; и слезы вдохновеньяПри виде их рождались на глазах.Другие два чудесные твореньяВлекли меня волшебною красой:То были двух бесов изображенья.Один (дельфийский идол) лик младой —Был силен, полон гордости ужасной,И весь дышал он силой неземной.Другой, женообразный, сладострастный,Сомнительный и лживый идеал,Волшебный демон лживый, но прекрасный{23}.. . . . . . . . . . .

Пьеса, названная «Отрывком» (стр. 183), есть целая поэма глубоко религиозного содержания, написанная библейским языком{24}. «Осень» – тоже целая лирическая поэма, отличающаяся верностию красок и богатством национальных элементов. Она особенно знакомит с личностию самого поэта, – и мы не можем не выписать из нее двух отрывков:

Дни поздней осени бранят обыкновенно;Но мне она мила, читатель дорогой:Красою тихою, блистающей смиренно,Как нелюбимое дитя в семье родной,К себе меня влечет. Сказать вам откровенно:Из годовых времен я рад лишь ей одной;В ней много доброго, любовник нетщеславный,Умел я отыскать мечтою своенравной.Как это объяснить? Мне нравится она,Как, – вероятно, вам чахоточная деваПорою нравится. На смерть осуждена,Бедняжка клонится без ропота, без гнева;Улыбка на устах увянувших видна;Могильной пропасти она не слышит зева,Играет; на лице еще багровый цвет,Она жива еще сегодня – завтра нет.. . . . . . . . .. . . . . . . . .И забываю мир – и в сладкой тишинеЯ сладко усыплен моим воображеньем,И пробуждается поэзия во мне:Душа стесняется лирическим волненьем,Трепещет и звучит и ищет, как во сне,Излиться наконец свободным проявленьем —И тут ко мне идет незримый рой гостей,Знакомцы давние, плоды мечты моей.И мысли в голове…И рифмы легкие навстречу им бегут,И пальцы просятся к перу, перо к бумаге;Минута – и стихи свободно потекут.Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге,Но чу! матросы вдруг кидаются, ползутВверх, вниз – и паруса надулись, ветра полны,Громада двинулась и рассекает волны…{25}

Кроме пьес, о которых мы сейчас упоминали, выписывая их вполне или отрывками, особенно замечательны: «Не дай мне бог сойти с ума», «Паж, или Пятнадцатилетний король», «Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила», «Подражание итальянскому», «К***» (стр. 153), «Подражание арабскому», «Романс» и «Альфонс». Всего менее можно быть довольну пьесою «Родриг»: это что-то недоконченное, вроде тех испанских баллад, которые давно уже прискучили; – «Отрывок» (стр. 168){26} есть не что иное, как известная пьеса «Люблю ваш сумрак неизвестный» в ее первобытном виде, неизвестном публике, и ее должно б отнести, вместе со многими другими, к особому разряду переделанных пьес. Посмертные пьесы, напечатанные в «Отечественных записках» и альманахах, помещены все до одной, кроме двух, выписанных нами в начале этой статьи. Также напечатаны все пропущенные в первых восьми томах (до пятнадцати числом).

Десятый том содержит в себе прозаические статьи: «Арап Петра Великого», «Летопись села Горохина»{27}, «Дубровский», «Египетские ночи» и «Сцены из рыцарских времен». Из них повесть «Дубровский» совершенно новая и доселе неизвестная публике. Это одно из величайших созданий гения Пушкина. Верностию красок и художественною отделкою она не уступает «Капитанской дочке», а богатством содержания, разнообразием и быстротою действия далеко превосходит ее. Она значительна и объемом своим, ибо заключает в себе 138 страниц.

Одиннадцатый том содержит в себе, кроме известных уже статей: «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая»«, «Последний из родственников Иоанны д'Арк», «Рославлев», «Недоконченные повести», «Анекдоты»;{28} «Записки бригадира Моро де Бразе»; – совершенно новые статьи: «Шоссе», «Москва», «Ломоносов», «О цензуре», «Русская изба»{29}, «Лорд Байрон» и вполне «Записки»{30} Пушкина. Из всего этого особенно интересна превосходная статья «Ломоносов»; примечательны статьи: «Шоссе», «Москва» и «Лорд Байрон»; но остальные (то есть «О цензуре» и «Русская изба») бледны, вялы и похожи на какие-то недоконченные очерки.

Во всяком случае, издатели выполнили свое дело совестливо и исправно. Если бы кому-нибудь показалось в этом издании что-нибудь сомнительным, тот может ожидать пояснения только от опеки, которая заведовает всем, оставшимся после Пушкина, и которая, вероятно, при последнем томе, если только она напечатает его, отдаст отчет публике во всем издании. Три последние тома изданы очень опрятно, даже красиво, а в сравнении с первыми восемью томами, великолепно и роскошно. Мы думаем, что за все это издатели заслуживают искреннюю благодарность со стороны публики.

Но не все так думают. Только что успело появиться объявление о прекрасном предприятии гг. Глазунова и Заикина, как уже и было встречено бранью одной газеты, которой мы не назовем теперь; когда же понадобится, укажем на № и страницу{31}. Благородное предприятие гг. Глазунова и Заикина, обрадовавшее всех, не понравилось этой газете, и она поспешила противостать даже объявлению о сем предприятии с такою запальчивостию, как будто бы дело шло о ее собственной жизни и смерти. Протест этот благонамеренная газета публиковала статьею, которая возмущает душу своим неуважением к имени величайшего поэта России и совершенным забвением всякого приличия. Послушайте, что сказала она:

За несколько лет пред сим принимаема была подписка во всех концах России, посредством местных начальств, на «Последние сочинения А. С. Пушкина». Мы думали, что получили все, написанное Пушкиным; но когда сочинения вышли в свет, оказалось, что в них пропущены были многие отличные стихотворения, бывшие уже напечатанными в собрании, носящем заглавие (:) «Мелкие стихотворения». Мало этого: после выхода в свет восьми частей сочинений А. С. Пушкина, в журналах начали появляться сочинения в стихах и прозе, приписываемые А. С. Пушкину, не напечатанные в вышедших в свет восьми томах, а теперь издаются три новые тома (9, 10 и 11), под заглавием «Последние сочинения А. Пушкина». Кажется, лучше бы издать все вместе, при первой подписке, а если не все было тогда собрано, то не лучше ли было бы подождать, но во всяком случае не размещать вновь найденных сочинений по журналам, когда намеревались издать их особо. Носятся слухи, что еще находятся в рукописи сочинения Пушкина, и между прочим материалы к жизни Петра Великого. Ужели и это должно сперва упитать журналы, а потом быть пущено в свет особо?{32}