Владимир Гопман - Любил ли фантастику Шолом-Алейхем? (сборник) Страница 20

Последний роман Морриса, «Разлучающий поток», Моррис диктовал, уже будучи смертельно больным. Книга осталась незаконченной – и потому, быть может, получилась слабее предыдущих. В ней много самоповторов, использование уже не раз отработанных ранее ходов: героиня, которую похищают и затем ищут; герой, преодолевающий в ходе поисков душевную раздвоенность. Очевидны также параллели с ранней прозой Морриса 1850-х гг.

Последние семь романов Морриса – вершина его творчества. В эти книги он вложил свои самые заветные мечты и чувства. Им присущи масштабность, эпичность действия, сюжетная изобретательность (по увлекательности они могут соперничать с работами таких мастеров неоромантизма, как Р. Л. Стивенсон и Р. Хаггард), глубина и точность психологического анализа, яркий язык. И, конечно же, богатство фантастического, придающего книгам незабываемый колорит.

Однако же реакция современной Моррису критики после выхода в свет одного за другим романов была сдержанной. Как правило, упоминания об этих книгах либо старались вообще избегать, либо же отделывались беглым отзывом скороговоркой, буквально в одну строку. Исключением можно назвать лишь несколько откликов. Из них выделим, прежде всего, рецензию Г. Дж. Уэллса на роман «Колодец на краю света» и статью Олджернона Суинберна, в которой говорится об этом же романе и о романе «Лес за пределами мира». Если, пишет Уэллс, и возможно сопоставление романа «Колодец на краю света» со «Смертью Артура», то лишь потому, что Моррис, по мнению писателя, вполне достоин быть названным Мэлори конца XIX в. Что же касается сравнения с Теннисоном, то, по словам Уэллса, Моррис – писатель одновременно «более древний и более современный» [135] . Завершает рецензию показательный вывод: «Книга словно сработана из прочного дуба – такая древесина безусловно выдержит все испытания и сохранит память об одном из самых поразительных людей нашего времени» [136] .

Суинберн считает, что Моррис – писатель уникальный, ни с кем, в том числе, и с Чосером, не могущий быть сравнимый, т. к. он – писатель единственный в своем роде [137] . Это мысль пронизывает статью Суинберна: «Самый скромный английский писатель наших дней, он при этом и самый величественный; и таковым его надо считать потому, что он обладает высшей простотой духа и языка. Если англичане в будущем не будут уж совсем безнадежно забывчивыми к своему прошлому (что заслуживает полного презрения), то им не понадобится памятник, чтобы напомнить: имя писателя – Уильям Моррис» [138] .

Книгами Морриса впоследствии будут восхищаться лорд Дансейни, К. С. Льюис, Д. Р. Р. Толкин, выражая ему свою признательность и называя его своим учителем. Недаром в издательской аннотации к роману «Повесть о Сверкающей Равнине», открывавшего в 1973 г. серию «Забытая фэнтези», сказано, что без Морриса не было бы ни Дансейни, ни Толкина.

По-настоящему глубокую оценку творчества Морриса и понимание значимости его вклада в развитие современной фантастики можно встретить только в работах ученых и писателей, связанных с миром фантастики – например, у К. С. Льюиса [139] .

Уильям Мэтьюз писал в книге «Фэнтези. Литература воображения»: «Уильям Моррис был среди тех крупных литературных фигур, кто внес наиболее значительный вклад в развитие фэнтези в XIX в.» [140] ; и еще: «Моррис был среди тех авторов, кто первыми начали уделять особое внимание географии и обстановке действия в фэнтези, и это потом было подхвачено и развито в книгах почти всех значительных писателей после него, от Хаггарда до Толкина и Ле Гуин» [141] .

Норманн Тэлбот в «Писатели-фантасты XX века» отмечает: «В своих последних романах Моррис создал современную фэнтези» [142] . Интересно, что Тэлбот указывает еще на один важный социокультурный аспект творчества Морриса, подчеркивая, что писатель не только «сотворил фэнтези, действие которой разворачивается в придуманной и псевдо-средневековой земле», но также «создал и аудиторию поклонников фантастического будущего, которая смогла бы оценить его творение» [143] .

В самом деле, после второй мировой войны начинается бум интереса к Моррису, в 1955 г. в Великобритании возникло общество его поклонников. Затем аналогичные общества возникли в США и Канаде. В настоящее время они ведут большую работу по изучению и популяризации творчества Морриса (преимущественно – в области фантастики), постоянно устраиваются семинары и конференции, по итогам их работы выходят сборники работ.

Что же касается академического литературоведения, то оно крайне редко обращается к фантастической «составляющей» творчества Морриса. Чаще всего последние семь романов писателя остаются вне поля зрения исследователей. Если же эти книги и упоминаются, то примерно так же, как говорят в «приличном» доме о беспутном родственнике – понизив голос, пожимая плечами и сокрушенно вздыхая. Примеров тому немало, ближайший из них – уже упоминавшийся «Путеводитель по английской литературе»: «Он [Моррис – В. Г.] также написал несколько исторических романов из далекого прошлого северной Европы» [144] . И это все, что сказано об этих романах.

Отечественные исследователи удивительным образом солидаризуются со своими западными коллегами, словно не видя, что такой крупный писатель, как Моррис, в последние годы жизни написал внушительный массив прозы, по объему примерно равный тому, что он создал за предыдущие тридцать лет работы в литературе. Эти книги они не замечали, в лучшем случае походя упоминая о них, а чаще всего просто прибегая к фигуре умолчания. Можно считать, что ситуация изменилась только в последние десять лет, после публикации перевода романа Морриса «Воды Дивных Островов» с обстоятельным предисловием Н. Будур [145] .

Очевидно, что последние романы Морриса непохожи на «Вести ниоткуда». Почему же он начал писать в совершенно другой манере? Не потому ли, что не было больше у писателя прежней веры в социализм, убежденности, что только это учение спасет мир, что именно оно может быть идеалом общественного мироустройства? И не в этом ли причина того, что советское литературоведение так старательно не замечало эти книги?

Моррис написал эти семь объемистых романов менее чем за десять лет, «Разлучающий Поток» он закончил диктовать за месяц до смерти, как будто торопясь успеть выговориться, завершить то, что он считал своим главным делом. Он писал эти романы исступленно, урывками, в последние годы в основном по ночам, во время бессонницы.

Моррис отдал всю жизнь работе. Известно, что когда после смерти Морриса врача, находившегося у постели писателя, спросили, от чего он умер, тот ответил: «Он был Уильям Моррис». И добавил: «Один человек не может работать за десятерых» [146] .

Казалось, что силы Морриса беспредельны и он будет продолжать работать без перерыва, как вечный двигатель. О работоспособности Морриса, о его душевной – и физической! – прочности, надежности, готовности в любой момент прийти на помощь другу неоднократно с восхищением говорили все, кто знал писателя. Многочисленные высказывания словно подытожил Э. Берн-Джонс, назвавший Морриса «скалой защиты для всех нас, и замком на вершине скалы, и знаменем на вершине замка» [147] .

В последние годы жизни Моррис понял, что невозможно возродить «золотой век» средневековья, что недостижим идеал гармоничного общественного существования, который он искал в социализме. Но еще большим потрясением стало для него осознание того, что недостижим идеал и в семейной жизни, в домашнем круге, созданию которого (самой, быть может, его главной утопии) он отдал больше всего сил.

Джейн Берден представлялась ему в начале их знакомства идеальным созданием, воплощением романтического идеала. Безусловно, она была красива, у нее было много поклонников, и известны слова поэта Суинберна, сожалевшего, что «Моррису достанется эта поразительная и совершенная красавица, на которую он сможет смотреть и с которой сможет говорить. Сама идея его женитьбы на ней – сумасшедшие. Целовать ее ноги – самое большее, о чем могут мечтать мужчины» [148] .

В действительности Джейн была женщиной недалекой, ей было странно отношение мужа к любви как к мистическому союзу душ. И если поначалу рыцарски-почтительное отношение Морриса к ней (напомним – дочери конюха) льстило девушке, то потом она устала от чувств такого высокого накала. Она была готова подыграть в одной-двух мизансценах – но не хотела, а главное, не умела играть всю пьесу. И знаменитое стихотворение Киплинга «Дурак» написано словно о душевной драме Морриса: «Жил-был дурак, /Он молился всерьез, /(Впрочем, как Вы и Я). /Тряпкам, костям и пучку волос, – /Все это глупой бабой звалось, /Но дурак ее звал Королевой Роз, /(Впрочем, как Вы и Я). //О года, что ушли в никуда, что ушли, /Головы и рук наших труд – /Все съела она, не хотевшая знать /(А теперь-то мы знаем – не умевшая знать), /Ни черта не понявшая тут» [149] .

(Правда, герой Киплинга сумел освободиться от губившей его женщины. Но Моррис не сумел; или же – не захотел…)