Сергей Костырко - Простодушное чтение Страница 50

Чупринин:

«Вот поди ж ты: ни порядка в России пока еще нет, ни сытости, а молодые бунтари, ниспровергатели буржуазного порядка, буржуазной сытости, уже народились.

Причем, как у нас исстари заведено, народ, слава тебе Господи, безмолвствует, и воду мутит интеллигенция. В первую очередь так называемая творческая… <…>

Ей стало вдруг скучно. Ей снова потребовались потрясения. Или хотя бы встряска».

«Я плохо, признаться, верю в то, что проект по радикализации российского общественного мнения удастся».

Чупринин исходит из того, что наши литературные радикалы пытаются противостоять не только либералам-гуманистам, но и как бы нынешним общественным вкусам, общественному мнению.

То есть – страшно далеки они от народа.

«Уж каких только пощечин общественному вкусу они не…»

Они, кстати, и сами про себя, похоже, так думают. И потому становятся в гордую позу противостояния.

Но меня, например, занимают некоторые странности в этой позе.

Чем же именно наши радикалы пытаются противостоять обществу?

Борьбой за право изъясняться матом? Но мне трудно представить, что это может напугать наше общество.

Призывами к «сексуальной революции»? То бишь (в нашем варианте) к максимальному упрощению, облегчению всех и вся в этой сфере: траханье – оно и есть траханье, чего рассусоливать? А чего и кого здесь призывать-то?.. «Да ладно тебе», – говорит американке, которую, только-только познакомившись, заваливает в постель Данила, обаяшка-бандит из фильма эстета Балабанова, фигура для нынешних россиян культовая, объединившая в поклонении себе всех – от братков до «Идущих вместе», которые поставили душегуба Данилу в своей «первой тройке» рядом с Путиным и Плисецкой.

Или требованием, высказанным в соответствующем манифесте питерскими эстетами, негритоса называть негритосом (что, естественно, подразумевает также возвращение права гражданства в нашей публичной речи слову «жид» и наделение таким правом слов «чурка» и «черножопый»)? Да кто бы спорил! Социологический опрос, проведенный после царицынского погрома в Москве, засвидетельствовал симпатии к погромщикам у подавляющего большинства опрошенных. Не остановила даже реальная кровь.

Или кто-то думает, что можно всерьез шокировать нынешнее общество, проклиная Ельцина с Чубайсом, а 90-е годы называя «позорным десятилетием»? Или можно пугануть страну портретами Ленина – Сталина – Берии, Лукашенко или Гитлера?

Что там у них еще? «Убивать – это сладко», – у «экслибристов» и «Да, смерть!» – у нацболов? Этим что ли пугать общество (см. перечисленное выше)?

Ну и как быть с позой противостояния? Противостояния не кучке либералов-гуманистов, даже в среде интеллигентов-гуманитариев ставших белыми воронами (новая интеллектуальная мода на легкую фашизоидность соблюдается сегодня даже в самых респектабельных изданиях), а обществу в целом?

Гордую позу противостоящих я вижу. Не вижу противостояния.

Я вижу – нет, не бунтарей, куда таким в бунтари, – я вижу людей, торопящихся выполнить наметившийся социальный заказ.

Людей, которые переводят в де юре уже существующее де факто.

И которые при этом зачем-то сильно жеманятся и принимают героические позы.

И я бы не ставил в один ряд имена Ольшанского, Пирогова, Топорова и проч. с именами «угрюмых мыслителей» из «Спецназа России» – К. Крылова, например, или Е. Холмогорова, или М. Ремизова. Это люди серьезные, они не играют, не самоутверждаются, как первые, на фоне «трусливых обывателей» и «ретрансляторов общечеловеческих ценностей» – они делают серьезную работу: вырабатывают идеологию для грядущей Силы. Они очищают общественное сознание от мусора общечеловеческих ценностей. Ну, скажем, от понятий дореволюционного и отчасти советского – хотя бы на уровне деклараций – кодекса чести русского офицера или от понятий коллективной ответственности, общенациональной нравственности:

«Мерзейшая идея «национального покаяния», парализовавшая умы лучших русских людей и стоившая нам…

позора, унижения, насмешек и издевательств всех народов, была измышлена именно Солженицыным», – Крылов.

Они предлагают свой образ России, которому все это общечеловеческое, общегуманное противопоказано. Они последовательны; они знают, что дело их правое, и они победят – разного рода поведенческие и прочие табу, которые накладывает культура на общество, бывают обременительными, и освобождение от этих табу большинством всегда принимается с благодарностью.

Соседство же на страницах одного издания («Консерватор») «угрюмых мыслителей» – «спецназовцев» и наших радикалов-игрунцов выглядело необыкновенно выразительно. Прочитайте хотя бы помещенные на одной газетной полосе (№ 18 (34), 2003) упомянутую выше отповедь Крылова Солженицыну и его бредням о национальном покаянии, ну а следом почитайте извилисто, говорливо, с оглядками и приседаниями написанное послесловие-комментарий к этой статье Ольшанского, и вы почувствуете, у кого позиция, а у кого – позиционирование. Кто выступает как часть грядущей Силы, а кто – ее обслугой. Кто готовит почву для «нового сильного оппозиционного лидера», должного сменить нынешних, «милых», но «никчемных», а кто путается у них под ногами с зудом литературного самоутверждения.

«Опасность, которую несут свободные радикалы, угрожает не столько обществу, сколько искусству, вернее, общераспространенному представлению об искусстве».

В своей статье Чупринин не цитирует,

«как положено, художественные книги наших свободных радикалов.

Причина проста: таких книг нет. Или… почти нет».

Те же, которые есть,

«не только цитировать, но и читать не интересно.

Отчего?

Да оттого, простите, что эти авторы… средне-, а чаще так и вовсе малодаровиты».

Рассуждение выстроено таким образом, что можно предположить за автором спокойную уверенность в отсутствии какой-либо опасности художественной практики наших радикалов для реального развития собственно литературы.

Дай бог, чтоб коллега не ошибался.

Мы знаем ситуации, когда полуграмотное, претенциозное и «малоодаренное» в искусстве, став актуальным отнюдь не по причине своих эстетических достоинств и продержавшись в поле зрения масс достаточно долгое время, уже тем самым входит, как минимум, в историю искусства. Начинает работать патина времени. Уже сегодня, в шедеврах, скажем, русского кино уже начинают числить «Веселых ребят» и «Волгу-Волгу» – добросовестную кальку голливудских мюзиклов. Или, например, архитектурный шедевр, изуродовавший исторический центр Москвы – претенциозный комод Щусева, здание гостиницы «Москва», нынешние искусствоведы рассматривают как ценнейший памятник архитектуры. И, похоже, таковым он и становится в качестве выразительного образчика дикой советской эклектики 30—50-х. И ему, этому «большому стилю», начинают подражать современные, отнюдь не бездарные архитекторы.

Опусы же наших средне– и малоодаренных радикалов имеют – и вполне приличные, на мой взгляд, – шансы не только остаться в литературном обиходе, но и реально повлиять потом на новые литературные поколения. То, что, по мнению Чупринина, сославшегося на точное замечание Агеева («движет ими великий соблазн творить не тексты, а историю»), как бы исключает самую возможность их присутствия в литературе, как раз и способно обеспечить для них определенный запас прочности, компенсировать отсутствие таланта.

Миллионы моих сограждан в нескольких поколениях читали как современную литературную классику «Разгром», «Молодую гвардию» и «Повесть о настоящем человеке», – ну а самым же выразительным в этом ряду я бы назвал феномен романа «Что делать?», действительно ставшего в нашем сознании частью русской литературной классики. И как раз по той самой причине, что человек не литературу делал, а историю.

А чем хуже, скажем, Шаргунов или Сорокин со своим «Голубым салом»? – хуже, конечно, но не настолько, чтобы не осилить этой задачи.

«Они ведь – и Ольшанский, и Быков, и Шаргунов, и Пирогов, и иные многие – не вполне ведь всерьез говорят то, что говорят. А чтобы самим упастись и нас упасти от скуки и интеллигентной рутины».

То есть поза. Игра. Так? Вроде, да. Они ерничают, они откровенно издеваются над простодушным своим читателем вроде меня. Наконец, время от времени и сами они высказывают что то вроде: ну чего взъелись на нас за «Гексоген» Проханова – мы провели очень даже полезную провокативную акцию.

Все так.

Но, при всей неоднозначности, скажем так, моего отношения к нашим лево-радикалам, вот тут я им верю с трудом. В противном случае мне пришлось бы усомниться в их умственных способностях. То есть я должен был бы предположить, что мир вокруг себя они мыслят чем-то вроде бесконечного продолжения московской и питерской литературной тусовки. Что им никогда в голову не приходила мысль о существовании своего читателя и многомиллионного телезрителя, которые не знают, да и знать не обязаны о нынешних правилах позиционирования в литборьбе, которые слушают их как вполне вменяемых людей, способных отвечать за свои слова. И которые потом будут, вольно или невольно, оформлять свой образ мира и определять свое поведение в нем с помощью формулировок, услышанных с телеэкрана от того же Быкова. Литературная игра – игра только для их круга. Для остального мира она – реальное дело.