Кристиан Паризо - Модильяни

Кристиан Паризо. Модильяни

ВИА РОМА, ДОМ 38

Заходящая луна играла в прятки, ныряя в облака, раздираемые крепнущим сирокко на длинные махры, лохматящиеся белесыми кометными хвостами. Укачиваемый морем, Ливорно изнывал во влажной истоме и гулком молчании южной ночи.

В трехэтажном особняке семейства Гарсен-Модильяни, расположенном в центре города, на Римской улице под номером 38, супруга Фламинио Модильяни двадцатидевятилетняя Евгения, в девичестве Гарсен, на двенадцатом году замужества ожидала немаловажного события: рождения четвертого ребенка. Ее благоверный был на пятнадцать лет старше.

Душная ночь никак не кончалась, в голове роженицы роились видения, полные предзнаменований. Время от времени, пытаясь хоть как-то облегчить маету, Евгения вставала и шла к выходившему в сад окошку на кухне; перед самым восходом, малость освежившись под дуновением пахнувшего мятой, лавандой и розмарином ветерка, мадам Модильяни наконец задремала, несмотря на скрежет фиакров и стук деревянных сабо по мостовой.

Вот уже неделю, как ее родня из клана Гарсен, в большинстве марсельцы, съехалась в Ливорно; их разместили на втором этаже. Третий занимал сам глава семейства Фламинио Модильяни с женой и тремя детьми: двенадцатилетним Джузеппе Эмануэле, который впоследствии станет депутатом-социалистом, девятилетней Маргеритой, будущей школьной учительницей, и шестилетним Умберто — ему уготована карьера горного инженера. Все ждут не дождутся наступления счастливого события.

— А ну-ка, живо, разыщите все самое драгоценное, что только есть в доме, и положите на кровать мамочки! — грубовато-приказным тоном возглашает Фламинио.

Дело происходит в ранний утренний час. Внезапно разбуженные дети вскакивают и, еще не успев разогнать последние сонные грезы, торопливо повинуются родителю, с самым серьезным видом отыскивая все свои тайные сокровища, припрятанные глубоко в шкафах или в проемах между комодами. Родня, потревоженная поднявшейся возней, тоже торопливо карабкается по лестницам со второго этажа на третий, ежась от утренней прохлады и перешептываясь. Они присоединяются к детям, собирая по всему дому серебряные и золотые вещи, драгоценности, картины, кружева, чтобы потом положить это на покрывало или подсунуть под простыню кровати, на которой лежит Евгения. Но они-то знают, зачем все это: накануне Фламинио поведал им, что дела складываются не лучшим образом, его фабрика на Сардинии, снабжающая округу дровами и древесным углем, на грани разорения. Он поделился с близкими и другою дурной вестью: не позже, чем нынче утром, за ним должны явиться судебные приставы и большая часть накопленного добра просто-таки окажется на мостовой. Но ему был ведом один весьма предусмотрительный закон: ничего нельзя брать с кровати женщины, собирающейся родить. Он намеревался истолковать этот запрет буквально.

Час спустя частые глухие удары дверного молотка, сотрясшие парадную дверь, подтвердили опасения Фламинио. Жара и общая нервозность усугубили тягостность переживаемого момента. Фламинио побрел отпирать; все в нем помертвело: действительно, на пороге стояли два пристава. Один из них вытянул из кожаной папки связку бумаг и срывающимся фальцетом принялся что-то зачитывать, подвывая привычно монотонным и до смешного торжественным тоном, а тем временем второй приступил к исполнению кое-каких процедур, обычно предшествующих составлению описи. Меж тем Евгения в соседней комнате принялась стонать: ей уже требовалась помощь.

— Повитуху и врача! Живо! — скомандовал супруг.

Джузеппе Эмануэле кинулся к жившей неподалеку повитухе по имени Сара, когда-то принявшей троих старших детей Евгении. Та не замедлила примчаться на зов.

И даже прежде, чем пришел семейный врач, а именно в восемь часов утра 12 июля 1884 года, в большом доме номер 38 на виа Рома раздался крик младенца. На черной мраморной плите кухонного стола Евгения произвела на свет Амедео Клементе. А неделю спустя мохел, практиковавший при местной синагоге, совершил обряд обрезания, после которого младенец стал полноправным членом общины, и случилось это в лето 5644 года по иудейскому календарю.

СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ

Еврейские семейства Гарсен и Модильяни имели разную историю. Первые к тому времени еще держались на плаву, особенно благодаря одному из братьев Евгении, Амедею Гарсену, разбогатевшему на торговле недвижимостью и удачных биржевых спекуляциях, вторые обнищали настолько, что подверглись постыдному банкротству. Но так было далеко не всегда.

— А ведь когда-то Модильяни числились банкирами папы, — бурчал кто-нибудь из домашних в дни, когда концы с концами совсем не сводились. Так, по крайней мере, рассказывала позднее Жанна, дочь Амедео Модильяни.

Каковы же факты? Семейство Модильяни, взявшее себе фамилию от Модильяны, маленькой деревушки в Романье, что близ Форли, впоследствии переселилось в Рим: о том позаботился один из предков Фламинио, промышлявший ссудами под залог, после того как он оказал серьезные финансовые услуги какому-то кардиналу. Жанна Модильяни, сомневаясь в достоверности всей этой семейной мифологии, в одной из своих книг дала гораздо более простую версию случившегося: «В действительности все было куда незамысловатее: в 1849 году правительство Папской области поручило некоему Эмануэле Модильяни поставить некоторое количество меди для экстраординарной чеканки монеты на двух фабриках папского монетного двора». Как бы то ни было, но в обмен на оказанные услуги поименованный Эмануэле Модильяни вопреки законодательству Папской области, запрещавшему евреям приобретать в собственность землю, счел себя вправе прикупить виноградники близ озера Альбано. Однако весьма скоро церковные власти, естественно, попросили его отделаться от виноградников в течение суток под страхом более серьезных санкций. Тогда в ярости он якобы покинул Рим и переселился со всем своим семейством в Ливорно.

По другому семейному преданию, клан Модильяни вместе со всей еврейской общиной Рима сыграл большую роль в гражданской войне, поддерживая Гарибальди и триумвират правительства самопровозглашенной Римской республики, пришедший к власти 9 февраля 1849 года и настроенный против власти папы Пия IX. В первый раз местные евреи получили право покидать гетто и считать себя полноправными римскими гражданами. Но триумвират во главе с Джузеппе Маццини продержался всего полгода и капитулировал 2 июля под ударами французского экспедиционного корпуса, отправленного в Италию под командованием генерала Удино. Когда Римская республика пала, множество евреев, решив уйти вместе с Гарибальди, рассеялось по всей Италии. Что до Модильяни, они, как уже было сказано, покинули Рим и в конце того же года обосновались в Ливорно.

И в том же 1849 году, когда семейство Модильяни перебралось в Ливорно, Джузеппе Гарсен перевез своих домочадцев в Марсель.

Некогда Гарсены жили в Испании, но были изгнаны оттуда во время преследований некатоликов и перебрались в город Тунис. В XVIII веке один из Гарсенов, знаток и толкователь священных текстов, открыл там весьма известную по тем временам школу, готовившую просвещенных талмудистов. Затем семейство переселилось в Ливорно, где 6 февраля 1793 года и был рожден тот самый Джузеппе Гарсен, сперва, правда, названный Моисеем, но потом переименованный по старинному обычаю, призванному отвратить зло, послав его по ложному следу (причина была веской: мальчик переболел великим множеством детских болезней). Его родители Соломон Гарсен и Реджина Спиноза прожили в браке не слишком долго (впоследствии никто уже в точности не мог сказать, сколько лет), затем Реджина, овдовев, осталась одна, и на ее плечи легли все заботы о многочисленном семействе, ибо, кроме Джузеппе, у нее имелось еще два сына — Джакомоне и Исакко и три дочери — Анна, Эсфирь, Рахиль. Вдова Соломона Гарсена жила скромно, весь свой жужжащий детский улей растила в большой строгости и учила блюсти достоинство. Сыновей заставила учиться и с ранних лет отдала в работу. Джузеппе стал портным, трудился день и ночь и стал компаньоном некоего Москато, чью дочь Анну взял в жены. Красотой она не блистала, зато была добра, благоразумна и деловита. Их торговый дом в Ливорно процветал, но случилось так, что один клиент, бей из Триполи, задолжав им весьма значительную сумму, отказался платить, вернее, не то чтобы отказался, но, признав долг, объявил о своей неспособности его вернуть. Неудачный оборот событий поставил под вопрос семейное благополучие: такая большая денежная потеря вынудила Джузеппе ликвидировать дело, чтобы начать новое гораздо менее масштабное предприятие. Ему было не занимать ни смелости, ни предприимчивости, но все опять не заладилось. И вот тогда-то Джузеппе подвел черту под попытками снова встать на ноги в Ливорно и со всем семейством подался в Марсель, где у него от прежних дел оставались серьезные связи. На них-то он и рассчитывал, чтобы нажить новый капитал в замышляемых выгодных сделках с Тунисом.