Коллектив авторов - Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья Страница 74

Фрагмент из письма Виктора Викторовича Половникова супруге, написанного на следующий день после рождения сына, 5 февраля 1944 г. Из архива П.В. Половникова

С вершины черемухи за нашими картофельными огородами была видна наша 112-я школа, на другой стороне Английского проспекта – „красные дома“ (позднее оштукатуренные и ставшие желтыми) семейных общежитий Ленинградстроя.

В юго-восточном углу сада к брандмауэрной стенке прилепились два ветхих сарая, в одном из них сохранились во время войны, а в 1957 году были вывезены в садоводство интересные архивные материалы, собранные отцом.

На небольшом просвете за стенкой стояла бревенчатая прачечная, которой пользовались жители близлежащих домов. На юге за забором нашего сада вытянулся двухэтажный деревянный дом по Козловскому переулку. Западную границу сада охраняли два солидных зеленых сарая, обитых железом. Они принадлежали хозяину по прозвищу „Кувшиное Рыло“, работавшему завхозом в какой-то школе. Что находилось в сараях, было загадкой: его содержимого никто никогда не видел.

К зеленым сараям примыкал сарай „Петьки-энкаведешника“, занимавшего квартиру во втором этаже. В сарае каждый год откармливался поросенок, и было очень печально, когда его лишали жизни. Спинами к этим сараям стоял коровник Лисовских. К нему примыкали сараи таинственного каменного четырехэтажного дома с бетонным балконом, нависавшим над Козловским переулком[77]. За свой внешний вид это сооружение именовалось в народе „дом-столб“. По преданию, этот дом посещал Григорий Распутин. Может быть, все это и неправда, но такие легенды бытовали.

Примерно в 1952–1953 годах вокруг нашего сада появился забор. Все жильцы нашего дома, в том числе и дети, принимали участие в строительстве этого забора. Его соорудили на деньги, вырученные от продажи на ближайшем Светлановском рынке букетов сирени, которая росла в нашем саду. Сирень была очень необычная: одна темно-фиолетовая (такую я видел только в питомнике Лесотехнической академии), а другая – белая махровая. При продаже она шла нарасхват…

Прекрасно помню наш Английский проспект – булыжная мостовая, с двух сторон – широкие канавы, глубиной не меньше метра, с пологими откосами. Зимой по этим канавам прокладывали лыжню, а весной в некоторых местах они наполнялись водой, в одной из них я едва не утонул, когда мне было четыре года. А когда высыхали, то в мае зацветали ковром одуванчиков, из них мы сплетали венки и делали свистульки.

Хорошо помню, что недалеко стояли дома, о которых ходили легенды. Про один дом в начале Английского проспекта говорили, что якобы в нем до революции был публичный дом и знаменитую „Яму“ Куприн писал именно „по следам“ этого заведения.

Из окон нашей квартиры через Английский проспект на север было видно желтое здание „дома малютки“, фасадом выходящее на 2-й Муринский проспект. Перед его оградой пустовало заброшенное земляное заброшенное продуктовое хранилище. На его пологом южном склоне уже ранней весной появлялись зеленая трава и первые цветы мать-и-мачехи. Зимой же все это 150-метровое пространство до „землянки“ заметалось глубоким снегом, по нему я в пять лет проложил свою первую лыжню.

Одним из самых загадочных мест были мощные железобетонные сооружения в парке Лесотехнической академии. Зимой их выступавшие над землей вершины становились естественными снежными холмами, с которых мы катались на лыжах.

Питомник ЛТА был в то время доступен (не помню замкнутой ограды), и мы обследовали в нем полуразрушенный летний дворец с белыми деревянными колоннами, стоявший, по-видимому, для маскировки над одним из железобетонных сооружений. В первом этаже был проем для спуска по лестнице в подземный ход, там стояла вода по колено, а дальнейшее движение преграждала металлическая решетка. То же самое было и в других местах выходов наружу подземных ходов. Естественно, непознанное и таинственное вызывало огромный интерес, но мы не могли узнать – что там, за решетками…

Многообразны были наши детские забавы 50-х годов теперь уже прошлого века. Носили они эпидемический характер: если один что-то придумывал, сразу же подхватывала вся округа. Конечно, маленькие играли в дочки-матери. Чуть-чуть подрастали, и занятия становились совсем другими.

Сразу вспоминается катание обруча от бочки или велосипедного обода – одно из самых невинных занятий. А вот катание в автопокрышке, где надо было свернуться в позе эмбриона, – это было уже гораздо серьезнее. Голова кружилась, дух захватывало!

Катались и на самодельных самокатах. Жили скромно, купить самокат было дорого, поэтому делали их своими руками. Подшипники доставали с Кушелевской металлосвалки. Катались там, где асфальт, в ту пору он покрывал только проспект Энгельса и Новороссийскую улицу – остальные магистрали были еще булыжные.

Хорошо помню наши катания на трамваях. Набиралась ватага ребят, и мы отправлялись путешествовать по городу. Ведь только трамвай в то время связывал Лесной с центром. У нас ходили трамваи № 9, 18 и 40.

Кроме „любознательного“ катания было еще и „спортивное“. Для него годились только вагоны старого образца, имевшие открытые площадки. В этом отношении „американка“ была неинтересна: на нее не вскочить на ходу и не выпрыгнуть. Бытовали также особые понятия: „насаживать“ означало впрыгивать на подножку, а „осаживать“ – спрыгивать на ходу. Причем „насаживать“ следовало на подножку задней площадки последнего вагона.

Занимались этим делом на изгибах участка трамвайной линии около станции Кушелевка, до сих пор именуемого студентами-политехниками за его необычную форму „интегралом“. Еще одним местом „насаживания“ и „осаживания“ являлся поворот, перед которым трамваи № 18 и 40, идущие под уклон с Политехнической улицы мимо дома Котлова, притормаживали и поворачивали на 2-й Муринский.

Конечно, катались и на трамвайной колбасе. Причем не столько из-за жажды острых ощущений, сколько вынужденно. Ведь после окончания рабочего дня трамваи по 2-му Муринскому проспекту шли переполненные. Народу было битком, люди висели на подножках, на „колбасе“ и даже между вагонами. Трамваи были словно обвешаны свисавшими с них гроздьями людей…

Зимой, когда было скользко, катались на коньках (и без них тоже) за грузовиками, ухватившись на их задний борт руками или специальными крюками. Одно время увлекались ходулями. Делали их из жердей, прибивали к ним упоры и подножки. На ходулях воевали, сваливали друг друга.

Участники лыжного первенства Выборгского района, 1954–1955 гг., у школы № 103 на Бассейке. Крайний справа – П. Половников. Из архива П.В. Половникова

Из других игр и развлечений запомнились игры в прятки, казаки-разбойники, выручалочки, прыжки с крыш сараев в сугробы, игра в „тарзана“ (после выхода трофейного фильма „Тарзан“) – лазание по деревьям, городки, лапта, классы, игра в фантики, „гигантские шаги“, изготовление свистулек из рябины. Опасными развлечениями были стрельба из луков, рогаток и самострелов, бои на самодельных шпагах. В нашем саду одно время процветал бокс, а поскольку настоящих перчаток не было, то надевали на руки зимние шапки. Были у нас и игры на деньги. Играли в „пристенок“, а настоящей весенней эпидемией была игра в биту (чхэ).

Конечно, кроме уличных игр были и домашние занятия. К примеру, в нашей семье моя тетушка, Ольга Викторовна Половникова, устраивала литературную игру под названием „квартеты“. Благодаря ей запоминались названия произведений…»

«НАС ПОСТОЯННО ВОЗВРАЩАЕТ НА МЕСТА ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ»

Не скрою, получать письма от читателей со словами благодарности очень и очень приятно. Тем более вдвойне приятно, если в этих письмах можно найти еще одну неизведанную и уникальную страницу истории. Именно такое письмо автору книги посчастливилось получить от Евгении Ривкиной.

«Я являюсь жительницей района Лесной – Гражданка в пятом поколении. Моя бабушка Ираида Романовна с удовольствием дополнит историю этих мест своими воспоминаниями. Ее дед – единственный мастер завода Эриксона, которого не вывезли в тачке за ворота в октябре 1917 года, построил совместно с тремя евреями-стоматологами дом на Яковской улице на четыре квартиры. Вскоре после постройки врачи разделили свои квартиры пополам и продали, причем тоже евреям. Раз в неделю они садились на крыльцо и пели… Дом, а по слухам и саму улицу, прозвали еврейским.

Моего дедушку, жившего на Петроградской стороне, на лето вывозили в Сосновку к троюродному брату, где он и познакомился с бабушкой. Ему было семь лет, а ей – пять, и их дразнили женихом и невестой.

Дом на Яковской расселили в середине 1950-х, а снесли только к концу 1960-х. И удивительным образом все соседи бабушки, расселенные в район Светлановской площади, сейчас живут на Гражданке. И какая-то неведомая сила постоянно возвращает нас на места „прошлой жизни“. Бабушкины друзья во время блокады учились в 123-й мужской школе, и бабушка ходила к ним на выпускной вечер; спустя полвека в эту школу пришла работать я. После пожара 123-ю школу перевели в здание на улицу Александра Матросова, и теперь на нее смотрят окна квартиры, где одно время жили родители моей бабушки. А здание на Новолитовской отдали еврейской общине, совсем недавно в нем открыли синагогу, где мы столкнулись… с соседкой бабушки по Яковской улице!