Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны Страница 13

Потомственные дворяне могли занимать вакансии в гвардейский полках (это давало хорошие возможности для карьерного роста), но последнее слово оставалось за офицерским собранием. Малейшее пятнышко на репутации, и о гвардии следовало забыть навсегда. Специальные делегаты приезжали в училища беседовать с желающими стать гвардейскими офицерами. «Наш командир роты капитан Ткачук, – вспоминал П. А. Нечаев, – часто, не стесняясь, возмущался этими “разговорами” с юнкерами. “Это лошадиный смотр! Что же я, командир роты, не могу выбрать, кого можно послать в гвардию? Это возмутительно!”»

В феврале юнкера заказывали портным офицерскую форму. В описании Б. М. Шапошникова это выглядело так:

«Составлялись списки, кто и у какого портного хочет себе шить, и затем само училище сообщало этим портным списки юнкеров, желающих обмундироваться у них. Мы же шли к этим портным, выбирали сукно, с нас снимали мерку и постепенно приступали к выполнению заказа. Каждому юнкеру на обмундирование отпускалось из казны 300 рублей. На эти деньги обычно шили мундир с шароварами, сюртук с двумя парами длинных брюк, шинель, два летних кителя, фуражку, барашковую шапку, две пары сапог, пару штиблет. Из этой же суммы заказывались эполеты, погоны и докупалось оружие – шашка и револьвер. Белье также входило в этот расчет. Кроме того, заказывался так называемый офицерский сундук для перевозки обмундирования».

Во время войны набор офицерских вещей изменился, хотя на него отпускалось казной все те же 300 рублей. Отправляясь на фронт, прапорщик был обязан иметь: две пары галунных и две пары суконных погон, суконную фуражку с козырьком защитного цвета, папаху серого каракуля, шинель солдатского сукна и образца (с крючками вместо пуговиц), защитный китель-мундир, темно-зеленые диагоналевые шаровары с красным кантом, две пары сапог (походные и выходные), ременное снаряжение. Кроме того, в его походном чемодане-кровати должны были быть: непромокаемый плащ, защитная суконная гимнастерка, к ней такие же шаровары, двубортная кожаная куртка, кожаные перчатки, шерстяной свитер, три пары нижнего белья, полотенца, носовые платки.

Понятно, что эти предметы обмундирования уже не шили на заказ, а покупали готовыми либо в магазинах офицерских вещей, либо на «ярмарках», которые устраивали поставщики в училищных манежах. Там юнкера могли подобрать себе предметы обмундирования нужного качества и по подходящей цене. Если комплект обходился дороже трехсот рублей, юнкер доплачивал из своего кармана. Если дешевле – получал разницу деньгами, которые, как правило, тратил на покупку памятной вещи: часов-браслета, портсигара или училищного нагрудного знака.

Еще сто рублей полагалось на покупку шашки, револьвера, бинокля и компаса, но эти вещи военное ведомство выдавало «натурой», получая взамен подписи в соответствующих ведомостях.

Такой порядок был установлен после безобразий, творившихся в первые дни войны. Когда сотни офицеров, призванных из запаса, кинулись приобретать оружие и снаряжение, продавцы немедленно взвинтили цены. Так, «Московский листок» писал в июле 1914 года: «…в некоторых магазинах, торгующих офицерскими вещами, запрашивают с запасных за шашку, стоящую обыкновенно 7–8 руб., по 40 руб., за револьверы Нагана, стоящие с патронами по 25 руб., – по 75 руб. За фуражку требуют 4 руб. 50 коп., тогда как она стоит 1 руб. 50 коп. За кобуру для револьвера требуют 5 руб., за брезентовую накидку – 30 руб. и т. д. Офицеры решили обратиться к г. главноначальствующему с просьбой о защите их от разнузданности продавцов, запрашивающих такие сумасшедшие деньги».

«Московские ведомости» того же периода называли действия торговцев, поднявших цены почти на 400 процентов, «развратом» и «злым лихоимством». А как еще можно назвать продавца, который за саблю, вчера стоившую 13–16 рублей, дерет вчетверо дороже? И с кого – с офицера, отправляющегося на фронт!

Но если шашки поставляли со Златоустинского завода, то с цейсовскими биноклями (а других не было) дело обстояло совсем плохо. Цена их с 40 рублей взлетела до 200. Так что не каждый офицер мог купить этот предмет снаряжения. Гласный Городской думы А. Н. Шамин даже вышел с обращением закупить за счет города штук 50 биноклей и послать их в действующую армию.

А пока отцы города решали, руку помощи офицерам протянули нижние чины. На фронте появился вид промысла: хождение к противнику за биноклями. По ночам солдаты лазили во вражеские окопы, откуда за скромное вознаграждение (в пределах довоенных цен) доставляли офицерам желанные оптические приборы. При этом интересовались: «Вам, ваше благородие, какой бинокль добыть: офицерский или унтер-офицерский?»

Но вернемся к рассказу о разборе вакансий. После выпускных экзаменов юнкера получали на руки два документа. Один был присланным в училище перечнем вакансий в воинских частях, другой – списком выпускников, расставленных в зависимости от успехов в учебе: сначала фельдфебели и портупей-юнкеры, затем просто отличники, далее – по нисходящей. Чем меньше средний балл, тем ближе к концу списка. Вот в этой очередности и выбирали юнкера будущее место службы.

«Всего только три дня было дано господам обер-офицерам на ознакомление с этими листами и на размышления о выборе полка, – описывал А. И. Куприн волнение, охватывавшее юнкера в тот момент. – И нельзя сказать, чтобы этот выбор был очень легким. (…)

Хотелось бы выйти в полк, стоящий поблизости к родному дому. Теплый уют и все прелести домашнего гнезда еще сильно говорили в сердцах этих юных двадцатилетних воинов.

Хорошо было выбрать полк, стоящий в губернском городе или, по крайней мере, в большом и богатом уездном, где хорошее общество, красивые женщины, знакомства, балы, охота и мало ли чего еще из земных благ.

Пленяла воображение и относительная близость к одной из столиц; особенно москвичей удручала мысль расстаться ненадолго с великим княжеством Московским, с его семью холмами, с сорока сороками церквей, с Кремлем и Москва-рекой. Со всем крепко устоявшимся свободным, милым и густым московским бытом.

Но такие вакансии бывали редкостью».

О том, как судьба послала ему первое место службы, вспоминал Б. М. Шапошников: «Из составленного мною списка 13-й гренадерский Эриванский и 1-й Восточно-Сибирский полки были взяты фельдфебелями, таким образом, я оказался будущим подпоручиком 1-го стрелкового Туркестанского батальона со стоянкой в Ташкенте».

В тех же мемуарах описан типичный подход к выбору полка со стороны выпускников, стоявших в конце списка: «…юнкер, старательно вычеркивавший много взятых перед ним вакансий, смешался, и когда его вызвали и спросили, в какой полк он желает выйти, он назвал один из полков, который уже был взят. Узнав об этом, он долго молчал. Когда все же от него потребовали сказать, какой же полк он берет, то юнкер заявил: “Безразлично какой, лишь бы фуражка была с белым околышем!” Под дружный хохот аудитории наконец в списке нашли ему такой полк, и на вопрос начальника училища, почему именно ему захотелось идти в этот полк, юнкер ответил: “Фуражку уже такую заказал!” Раздался еще более громкий хохот».

Во время войны в разбор вакансий добавился элемент неопределенности. Выходившие в пехоту могли выбирать лишь запасной батальон, откуда вместе с пополнением уходили на фронт, не зная заранее, в какой полк они попадут. Немного легче было отличникам, которые расхватывали назначения в специальные войска, и тем, кого ожидали именные вакансии.

Как в мирное время, так и в военное самым радостным моментом жизни для юнкеров было производство в офицеры.

До войны александровцы и алексеевцы встречали весть об этом, находясь в летних лагерях близ Ходынского поля. Почтальона, доставлявшего поздравительную царскую телеграмму, традиционно одаривали деньгами. По другой неизменно соблюдаемой традиции горнист вместо обычного трубил «офицерский» сбор, за что так же неизменно шел под арест.

Выслушав текст телеграммы и прокричав «ура», юнкера бежали переодеваться в офицерскую форму. С этого момента они из нижних чинов превращались в подпоручиков. Быстро разбившись на компании, молодые офицеры отправлялись в московские рестораны праздновать первые звездочки на погонах. Отмечать это радостное событие (опять же по традиции) разрешалось три дня.

У юнкеров ускоренного курса производство происходило иначе, но не менее волнующе. Вот как оно сохранилось в памяти выпускника Алексеевского училища:

«С утра мы все, юнкера старшего курса, одеты во все свое, офицерское: защитного сукна гимнастерки и шаровары, только с юнкерскими погонами. Все казенное обмундирование сдали каптенармусу.

Наконец приказ строиться, и нас в последний раз строем юнкеров ведут на молебен в церковь. Краткая церковная служба, нас снова выстраивают перед церковью, появляется начальник училища генерал Хамин с Высочайшей телеграммой и поздравляет нас с производством в прапорщики. Радостное, несмолкаемое “ура!” служит ему ответом, подается команда, и мы, уже не строем, перегоняя друг друга, весело мчимся в свои роты, чтобы как можно скорее переменить погоны и надеть шашку.