Илья Шор - Дорога в будущее Страница 14

— Нравится?

Бутенко не понимает вопроса, глядит на меня, молчит. Я повторяю:

— Нравится тебе, Вася, эта статуэтка? Хорошо сделана?

— Хорош-ш-шо, — выдавливает из себя Вася и снова хмурится.

Как бы не замечая его вызывающего вида, я продолжаю все тем же дружеским, спокойным тоном:

— Я знаю, Вася, что ты хорошо рисуешь. Не поработать ли тебе для нашего красного уголка? На первом плане можно изобразить лошадей, в гривах у них ленты, на дугах — колокольчики, а кругом — метель. Летит эта тройка, ничто ей не страшно… Чтобы чувствовалась в ней сила… Знаешь, у Гоголя в «Мертвых душах» есть лирическое отступление про птицу-тройку? «Летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства». Тройку эту Гоголь сравнивает с Россией. Превосходная картина получится. Попробуй… Краски и холст мы купим…

На лице у Васи — смятение. Он совершенно не ожидал такого оборота дела.

— Конечно, разрешить тебе работать над картиной можно только тогда, когда ты признаешь свою ошибку и исправишься. А то ведь что получается: ты совершил дисциплинарный проступок, а получаешь как бы поощрение. Так не годится…

Теперь уже Вася вовсе растерян. Куда делась его невозмутимость! Глаза блестят, щеки полыхают румянцем, руки беспокойно гладят статуэтку:

— А что я такое сделал? — вдруг выпаливает он и смотрит на меня широко открытыми глазами.

— Ты не выполнил приказа…

— Так я же — не солдат, — краснеет Вася.

— Знаю. И я не командир. И боевой обстановки у нас нет. Но, тем не менее, все мы находимся на фронте мирного труда. И дисциплина у нас должна быть железная… Ты понял меня?

— Понял…

— Ну и как же ты смотришь на свой поступок?

Вася молчит. Слышно только тиканье часов на столе. В коридоре осторожно, на цыпочках, проходит дежурный. Вася шмыгает носом, опускает голову и, почти топотом, говорит:

— Ничего я плохого не сделал…

Но я не верю ему. Я знаю, что упрямится он только для «порядка», что беседа наша оставит в душе юноши памятный след.

На прощанье я говорю Васе:

— Подумай как следует, Бутенко. Слышишь?

И он отвечает совершенно тем же тоном, так же неохотно, как и раньше, у себя в комнате:

— Слышу…

Поступок Васи Бутенко взволновал все училище. В комнатах, классах, мастерских судили да рядили: что-то теперь будет? Все ожидали, что Васе будет объявлен выговор, и мало находилось таких, которые бы защищали его поведение. Но прошел день-два, приказ не появлялся. Единственное, что изменилось, — фамилию Васи перестали называть в числе «передовых» на вечерней поверке. В остальном все, казалось, оставалось попрежнему. Словно и не было той из ряда вон выходящей сцены в комнате четырнадцатой группы.

Но отношение к Васе все-таки изменилось. Товарищи смотрели на него осуждающе, и он это чувствовал. Мастер Сидоров перестал хвалить его на практических занятиях и нанес тем самым жестокий удар васиному самолюбию.

Староста четырнадцатой группы, он же и ее комсорг, Вася Кирьянов рассказал мне, как во время обеда Бутенко сказал с обидой в голосе:

— Не хочет замечать и не надо…

— А ты, тезка, ему докажи, — посоветовал не без тайного умысла Кирьянов. — Будем проводить монтаж электрооборудования в цехе. Вот и вызовись: один, мол, оборудую пролет… Поневоле заметит…

— Верно, — обрадовался Бутенко. — Только поверит ли?..

После отбоя ко мне зашел Александр Николаевич Сидоров. Одного взгляда на его сияющее лицо было достаточно, чтобы понять — случилось что-то исключительно приятное для мастера.

— Нет, каков Бутенко, а? — с порога заговорил он. — Вот хитрый хлопец! Подходит и заявляет, да так важно: «Хочу, — говорит, — один на пролете электромонтаж производить. Разрешите только». — Это ты почему так решил, — спрашиваю. — «Да так, — говорит, — хочется силы попробовать». — Я ж его отмечать перестал, вот ему и обидно. И что ты думаешь, ведь доказал! Доказа-ал… Да еще как. Один за четверых работу сделал… Молодец!..

— А вы его похвалили? — насторожился я.

— А как же? — удивился Сидоров. — Перед всей группой так и сказал: молодец, мол, если бы, говорю, у тебя и с дисциплиной так дело обстояло, совсем было бы хорошо…

— Ну, а он что?

— Смутился. Он, наверное, и сам себя проклинает за тот случай…

Я протянул Сидорову рапорт ответственного дежурного. В нем говорилось, что ученик четырнадцатой группы Василий Бутенко сегодня, так же как неделю назад, отказался выйти на поверку…

Изумлению мастера не было предела. Ему-то казалось, что Бутенко окончательно осознал свою вину, а тут… Александр Николаевич даже покраснел от досады.

— Ничего не понимаю… — вырвалось у него.

— Я тоже, — признался я. — Одно только ясно, Александр Николаевич: Бутенко — парень не испорченный. Сами же говорите, что обрадовался он, когда получил похвалу? Вот и здесь, в кабинете, краснел. Способности у него большие. Но откуда у него вдруг появилось такое упрямство? Вы не думали над этим?

— Как не думать, — ответил мастер.

— Мне кажется, мы не сумели понять, что творится в его душе. Что мы знаем о нем, кроме того, что Вася родился в Сальском районе, учился в школе, работал в колхозе. Место рождения не поддается сомнению — оно указано в документах. А остальное? Тут в васиной биографии существенный пробел. Думаю, что не ошибемся, если объяснение будем искать в его прошлом.

— Пожалуй, правильно, — задумчиво произнес Александр Николаевич. — Но как об этом узнать? Сам Бутенко о себе никому не рассказывает…

— Это-то и внушает тревогу. Надо заставить его разговориться, завоевать его доверие. Добейтесь этого. Поговорите с ребятами, пусть они приглядятся к нему.

А вечером я отыскал секретаря комсомольской организации Василия Гусарова. Он тоже был озабочен. Только что закончилось заседание комитета комсомола, на котором разбирался вопрос об усилении влияния комсомольцев на несоюзную молодежь.

— Вот что, Вася, — сказал я ему, — неплохо было бы провести тематический вечер… Такие вечера укрепляют чувство дружбы, товарищества… Обсудите с активом план, посоветуйтесь с воспитателями… Мне кажется, польза будет большая…

Через неделю во всех классах, в коридорах, даже в столовой, появились объявления:

«Во вторник состоится вечер на тему: «От Павки Корчагина — до Олега Кошевого».

На вечер пришли пятьсот человек — все учащиеся. Наш зал едва вместил всех.

Открывая вечер, Василий Гусаров сказал:

— Советский человек! Что может быть красивее этих двух слов. Каждый из нас произносит их с гордостью. Мы счастливы тем, что живем в великой советской стране, которая является знаменосцем мира во всем мире.

Молодежь нашей страны — ее слава, ее гордость. За книгой на полях, на стройках коммунизма, у станка — всюду трудится молодой советский человек. Он посвящает всю свою жизнь, все свои стремления делу коммунизма.

Вася говорил горячо, вдохновенно. И когда он закончил словами из письма комсомольцев и молодежи Советского Союза товарищу Сталину, зал разразился аплодисментами, да такими, каких здесь никто никогда не слышал.

На сцену вышел Вася Кирьянов в аккуратно выглаженных гимнастерке и брюках, в ярко начищенных ботинках. Весь он был какой-то торжественный, праздничный. Даже постоянно стоящий торчком чуб его на этот раз был приглажен, что немало удивило ребят, хорошо знавших старосту четырнадцатой.

— Я прочту, — начал немного глуховатым голосом Кирьянов, — отрывок из романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Отрывок называется «Первые комсомольцы».

— Тише, — пронеслось по рядам, и все замерли в чутком внимании.

— «Сегодня удары по городку все настойчивее, все чаще… — читал наизусть Вася. — С высоты заводской трубы видно, как, припадая к земле, спотыкаясь, неудержимо идут вперед цепи большевиков. Они почти заняли вокзал. Сичевики втянули в бой все свои резервы, но не могли заполнить образовавшийся на вокзале прорыв. Полные отчаянной решимости, большевистские цепи врывались в привокзальные улицы…»

И перед затихшими ребятами встала панорама маленького украинского городка, который бойцы Красной Армии освобождали от петлюровских банд. Вот Сережа Брузжак вместе с красноармейцами участвует в штыковой атаке. А вот Павка Корчагин мчится на лихом коне вместе с лавиной конников, ударивших по дрогнувшей белогвардейской цепи… Голос Васи Кирьянова уже не звучал глухо, как прежде, он звенел, бился о стены, будто тесно было ему в этом просторном зале… Но вот васин голос сник на секунду, помедлил, и из этой паузы родился торжественный суровый мотив…

— «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе», — не говорил, а пел Вася.