Илья Шор - Дорога в будущее Страница 15

— «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе», — не говорил, а пел Вася.

И я не увидел, а скорее почувствовал, как сидящий рядом со мной белокурый Леша Артамонов, зашевелил губами, повторяя вслед за чтецом: — «В царство свободы дорогу грудью проложим себе».

Вася кончил. И пока зал аплодировал, пока Вася шел на свое место, на сцене появился уже другой чтец — Миша Сладков, из десятой группы. Словно продолжая боевую, революционную песню, он прочел стихотворение Маяковского «Комсомольская»:

Строит,          рушит,                    кроит                            и рвет,тихнет,         кипит                 и пенится,гудит,        говорит,                    молчит                               и ревет —юная армия:                  ленинцы.Мы    новая кровь                     городских жил,тело нив,             ткацкой идеи                                нить.Ленин —         жил,Ленин —         жив,Ленин —         будет жить.

Один за другим выступали чтецы. Они читали отрывки из книг, декламировали стихи, зовущие на подвиг. Я отыскал глазами Васю Бутенко. Он весь подался вперед, сжал ручки кресла и смотрел неотрывно в лицо чтеца.

Много интересного было на этом вечере. Особенно взволновало всех выступление маленького Жени Аверченко из группы слесарей-лекальщиков. Он прочитал стихотворение Исаковского «Слово к товарищу Сталину»:

Оно пришло, не ожидая зова,Пришло само, — и не сдержать его…Позвольте ж мне сказать Вам это слово,Простое слово сердца моего…

Женя читал проникновенно, с огромной внутренней силой.

Спасибо Вам, что в дни великих бедствийО всех о нас Вы думали в Кремле,За то, что Вы повсюду с нами вместе,За то, что Вы живете на земле… —

закончил Женя под гром аплодисментов. Ребята хлопали в ладоши изо всех сил, а растерявшийся Женя стоял на сцене, счастливо улыбался и не знал, куда девать руки. Он то поправлял волосы, то одергивал новую, праздничную гимнастерку, то разглаживал пальцами край кумачовой скатерти. Наконец, он пришел в себя, поклонился и спрыгнул в зал. К нему сразу же потянулись десятки дружеских рук. Я видел, как одним из первых пожал Жене руку Вася Бутенко.

Вечер закончился спектаклем. Наш драматический кружок поставил инсценировку по роману А. Фадеева «Молодая гвардия».

В перерыв, когда часть ребят расставляла по бокам зала скамейки, а струнный оркестр готовился играть танцы, вокруг Василия Гусарова собрались ребята из четырнадцатой группы.

— Вы видите, друзья, — говорил комсорг, — какой большой, мужественный путь прошел комсомол. А ведь и вы похожи на этих замечательных ребят. У каждого из вас такие же стремления, такие же чувства. У каждого — чистая совесть. Я уверен: любой из вас смело может повторить слова Николая Островского о том, что самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, смог сказать: вся моя жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества.

Я стоял возле этой группы и с интересом прислушивался к беседе. И вдруг я увидел, что Вася Бутенко при последних словах комсорга залился румянцем, взглянул на него, словно проверяя что-то, и потихоньку выбрался из круга. Помедлив, он нерешительно сделал шаг в мою сторону, остановился, потом медленно вышел из зала. Вслед ему с недоумением смотрели товарищи.

Мастера, воспитатели, да и сами ребята стали замечать, что после этого вечера в училище улучшилась дисциплина и успеваемость. Меньше стало появляться плохих отметок в классных журналах, почти совершенно исчезли из рапортов дежурных сообщения о том, что такие-то и такие-то ученики грубили мастеру, уходили куда-то вечерами, не посещали уроков, были не по форме одеты. Изменился и Вася Бутенко. Он уже не повторял своих выходок, аккуратно появлялся на поверке, вежливо разговаривал с воспитателем. Но попрежнему он был малоразговорчив. Видно было, что юношу что-то гнетет.

В классе и в мастерских он вел себя безукоризненно. Учился только на «отлично», любое задание выполнял быстро и хорошо. С ребятами вел себя по-товарищески, не отказывался помочь другому, если нужно было. Стенгазета «Электрослесарь», выходящая в четырнадцатой группе, благодаря Васе считалась самой лучшей в училище. В эти дни Вася выполнил поручение комсомольской организации, выступив на семинаре редакторов стенных газет с докладом о художественном оформлении газеты. Вечерами он просиживал над альбомом, в который рисовал портреты друзей, сцены из жизни училища и завода. Казалось, все обстояло благополучно. Но, по совести говоря, я мало верил в это благополучие и ожидал беды. И беда пришла, но совсем не с той стороны, откуда она должна была появиться.

Как-то у меня в кабинете собрались ребята из старших, выпускных групп — члены комиссии по проведению первомайских праздников. Ждали секретаря комсомольской организации и завхоза, чтобы обсудить план мероприятий. Ожидая, ребята разбаловались. Один из них подкрался к Толе Иванову и, пока тот рассказывал о первомайской демонстрации в Москве, которую он видел в кино, ловко вытащил у него из кармана кронциркуль. Толя так бы и не заметил пропажи, но тот, кто это сделал, смеясь показал ему издали свое «приобретение». Толя прервал рассказ на полуслове, нахмурился, ощупал карман и покачал головой.

— Ты что же, у Бутенко научился, что ли? — осуждающе сказал он.

— При чем здесь Бутенко? — насторожился я.

— Да так, это к примеру сказал, — густо покраснел Толя. Видно, мой вопрос застал его врасплох.

Я отодвинул книгу, которую читал до этого.

— Рассказывай! Что ты знаешь о Бутенко?

— Да что, — толин взгляд просил у друзей помощи. — Не я один… Все вот знают…

— Что знают? — спросил я.

— Да что Бутенко… раньше… до прихода в училище… воровал…

Так вот оно что! И я тотчас же спросил:

— Кто знает? Перечисли…

— Ну, кто… — багровел Толя. — Я, Мишка Петров, да Колька Воронов из нашей группы, да еще Васька Кирьянов из четырнадцатой. Да вот они, — он обвел взглядом ребят, сидящих в кабинете. — А больше никто…

— Вы и Бутенко говорили об этом?

— Один раз Кирьянов в столовой сказал… Чуть до драки дело не дошло…

— Когда это было?

— Месяца два назад… Да вот когда вы с ним во время поверки разговаривали…

— Вот что, ребята, говорить об этом больше не следует. Ты, Толя, передай это Петрову и Воронову. С Кирьяновым я сам поговорю. А теперь идите в комитет комсомола. Заседание комиссии состоится там.

Передо мной снова и снова всплывала сцена моей беседы с Васей Бутенко в комнате четырнадцатой группы, его странное поведение на вечере. Теперь я понял, что жгло его. Он старался забыть о своем прошлом, жил, как живут все наши воспитанники, чувствовал себя полноправным членом коллектива и вдруг его упрекнули… Да, нехорошо получилось… Очень нехорошо…

Своими соображениями я поделился с зашедшим ко мне Васей Гусаровым. Он задумался и вдруг широко улыбнулся.

— А знаете, с кем наш Бутенко знаком? Даже письма от него получает?

— С кем? — спросил я.

И тут Гусаров назвал известного поэта, лауреата Сталинской премии. Я решил, что ослышался, и переспросил:

— Да, да, — уверил меня комсорг. — Сам своими глазами видел письмо от него на имя Бутенко. Да оно, наверно, и сейчас лежит на столе, где обычно письма раскладывают.

Это было уже совсем непонятно. Я не знал, что и думать.

— Вот что, Вася, — сказал я, стараясь быть спокойным. — Скажи, пожалуйста, дежурному — пусть вызовет ко мне Бутенко: по оформлению праздничной колонны…

И вот он опять сидит передо мной, Вася Бутенко. Ему скоро восемнадцать. Над верхней губой уже намечается нежный пушок. Стрельчатые брови, словно углем, нарисованы на гладком высоком лбу. На лице спокойствие и невозмутимость. Перед нами — все та же каслинская «Тройка», да еще томик стихов поэта, от которого Вася получает письма… Взгляд Васи падает на книжку и мгновенно загорается любопытством. Куда девалась вся его невозмутимость!

— Так вот, Вася, — произношу я, исподтишка наблюдая за ним, — на первом лозунге мы напишем следующее…

— Разрешите посмотреть, — прерывает Вася, а рука его сама тянется в сторону книги. — Это новое издание, такого я еще не видел…

— Пожалуйста, — равнодушно говорю я и тем же равнодушным тоном спрашиваю: — Знаком с поэтом?