Федор Грецкий - Следы всегда остаются Страница 16

Стук в дверь так и застал ее с заплаканными глазами у окна. Мать быстро вскочила и торопливо побежала открывать дверь. И какое было ее удивление, когда вместо Николая она увидела прокурора.

— Вам кого? — нерешительно спросила она.

— Кучерову Клавдию Ивановну.

— Я, а что? — не находя нужных слов, отвечала мать.

Я видел, что силы покидают женщину.

— Да вы не волнуйтесь! Ничего особенного не произошло. Разрешите войти?

— Пожалуйста…

Клавдия Ивановна пропустила меня вперед. Она схватила первый попавшийся стул, передником смахнула с него пыль и предложила сесть.

— Дом собственный? — рассматривая небольшую комнату, поинтересовался я.

— Да где там, комнатушку снимаем.

— А кто же у вас в семье есть?

— Я и Николай.

На стене висело много фотографий. Мое внимание привлекла одна — крепкий, усатый человек в военной гимнастерке.

— Муж, — поспешила объяснить Клавдия Ивановна. — С фронта присылал.

— Николай-то на него как две капли воды похож.

Клавдия Ивановна согласно кивнула головой и ждала, бледная, взволнованная.

— А что делает Николай после работы?

— Да, что? Нет его сейчас… А всегда — придет, покушает, потом дома сидит или в город пойдет.

— Зачем?

— Кто его знает. Об этом он мне ничего не говорит. Да я у него и не спрашиваю.

— А из города возвращается под хмелем?

— Бывает и это, но редко. Зарплату-то он мне всю отдает.

— А дома что делает?

— Спит или так лежит.

«Скучно живет парень», — подумал я.

В комнату вошла хозяйка квартиры. Она рассказала то, что и мать Николая. «Тихий, скромный, да он лишнего слова не скажет, — и для убедительности добавила: — Вся улица вам это сказать может». О чем же дальше спрашивать?

Извинившись за причиненное беспокойство, я направился к выходу.

— Для чего вы все это о Николае спрашивали? — тихо спросила Клавдия Ивановна. — Наверное, натворил что?

— Немножко есть. Жив, здоров, но вот домой, наверное, не придет и сегодня, и завтра.

— И что же с ним будет? — с трудом сдерживая себя, спросила мать.

— Не знаю. Посмотрим, — ответил я неопределенно. — Но вы не волнуйтесь. Ошибся ваш Николай, а теперь надо исправлять ошибку.

Можете себе представить, что появление прокурора в комитете комсомола цеха явилось полной неожиданностью. Ведь раньше, бывая на заводе, мы заходили к директору, в партийное бюро, а вот в комсомольский комитет цеха зайти всегда не оставалось времени.

— Давно нужно было к нам, — вместо ответа на приветствие раздался чей-то недовольный голос.

— Критику принимаю, — ответил я, согласившись с комсомольцами.

Комната комсомольского комитета была расположена в здании цеха. Посредине стоял небольшой письменный столик, к которому был приставлен длинный стол, покрытый красной скатертью. Подшивки газет, шахматы и шашки лежали на столе и подоконниках. Стены были увешаны диаграммами, лозунгами, плакатами и «колючками». Был перерыв, и в комитет, как обычно, пришло много ребят. Со всех сторон раздавались задорные шутки и звонкий смех. Но с моим появлением все стихло.

— Что это вы пожаловали к нам? — поинтересовалась Таня Семендяева, секретарь комитета. В комитете еще никто не знал, что Кучеров задержан милицией.

— Пришел поговорить о Кучерове.

— О Николае? — раздались с разных мест голоса. — А что случилось?

Я рассказал присутствующим о поступке Кучерова.

— Не может быть!

— Это на него не похоже!

— Он не мог этого сделать! — неслось отовсюду.

Те, кто сидел, повскакивали со своих мест.

— К сожалению, это так. Но нас сейчас интересует другое, почему Кучеров совершил этот недостойный поступок. Об этом я хочу с вами поговорить.

Комсомольцы молчали, не зная, что ответить. Говорить хорошее никто не решался, понимая, что хорошее к плохому не приводит, а плохого за Кучеровым раньше никто не замечал.

— Что же вы молчите? Говорите.

— А что говорить? — ответил Коля Филимон. — Николай был хороший парень, а почему он это натворил, кто его знает.

— В нашей бригаде он работает около двух лет. Норму всегда перевыполняет, — добавил Сергей Гаркавый.

— Это все хорошо, — заметил я. — А что он после работы делает, какое участие в жизни комсомольской организации да и всего цеха принимает?

Комсомольцы вновь замолчали, посматривая друг на друга. Я долго ждал ответа, но никто не осмеливался отвечать на поставленный вопрос. Тогда я взял список и начал называть фамилии. Один за другим поднимались ребята и каждый рассказывал, что знал. Одни говорили, что Кучеров отдан сам себе, что есть в цехе кружки художественной самодеятельности, секции спорта, библиотека, но Кучеров не принимает участия в работе кружков, держится как-то обособленно.

— Значит, закончит работу и домой бежит?

— Так получается, — ответили с разных мест.

Начальник цеха и секретарь партийного бюро тоже были удивлены моим сообщением о задержании Кучерова.

— Парень как парень, — говорили они. — И чего это он свихнулся.

Я терпеливо выслушивал каждого. Скажу по правде, хотелось мне сейчас упрекнуть и младших, и старших работников цеха…

— Мне кажется, в этом повинны прежде всего вы сами. Заботы о нем вы никакой не проявляли. Работает хорошо, ну и ладно. Забыли, видимо, о том, что ему еще двадцати нет, воспитывался без отца. Живет на частной квартире в негодной комнате. Как будем с ним поступать? Я думаю, у вас хватит силы самим разобраться в его поступках.

— Конечно, хватит, — дружно ответили все.

В огромном здании механического цеха собралось до тысячи человек. Судьба Николая Кучерова глубоко взволновала всех. Молодой комсомолец, неплохой производственник, хороший товарищ, каким знали его многие, совершил хулиганский поступок. На большом щите, который висел перед входом в цех, так и было написано:

«Сегодня после окончания работы первой смены состоится общее собрание рабочих и инженерно-технического персонала цеха с повесткой дня: «О хулиганском поступке слесаря Николая Кучерова».

Под конвоем Кучерова ввели в цех и посадили впереди всех на ящик из-под каких-то деталей. Он поминутно оглядывался, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Увидя знакомых ребят, заискивающе улыбался. Ребята посматривали на него с любопытством, но холодно: некоторые отворачивались.

Когда все были в сборе, я поднялся на импровизированную трибуну. Скажу вам, волнение душило мое горло. Мне никогда в жизни не приходилось выступать перед такой массой людей. Я понимал всю ответственность момента, понимал, что ни в одном моем слове не должно было прозвучать ничего ложного.

— Мы прибыли к вам, товарищи, чтобы обсудить как быть с Кучеровым. Все вы знаете, что он, напившись пьяным, поднял в парке дебош, бранился, не подчинялся дружинникам и даже оскорблял их. Дело, как вам известно, кончилось тем, что его с помощью работников милиции связали и отправили в вытрезвитель. Факт бесспорный: Кучеров совершил преступление, за которое он может быть привлечен к уголовной ответственности. Но стоит ли это делать — давайте решать вместе. Мы знаем Кучерова только вот по этим бумагам. — Я поднял листки бумаги с делом и показал присутствующим. — Вы же знаете его лучше. Давайте решать, будем судить Кучерова, или, может быть, оставить его в коллективе, и вы возьмете обязательство воспитать его и сделать настоящим человеком. Решайте!

Я сложил бумаги в папку, сошел с трибуны и сел за стол. Наверное, не многим прокурорам приходилось говорить так коротко. И в цехе еще никогда не было такой тишины, как в эту минуту. Все сидели и ждали, что же будет дальше. Поднялся председатель собрания седоусый, широкоплечий мастер пролета Коваленко и, обращаясь к присутствующим, не то спрашивая, не то предлагая, сказал:

— Ну, что ж, товарищи, давайте, мне кажется, Кучерова послушаем. Пусть скажет, как он до такой жизни докатился.

— Правильно, правильно! — раздались с разных мест голоса. — Пусть расскажет, как он коллектив цеха опозорил.

Кучеров этого не ожидал. Он знал, что в цехе у него все же есть друзья, которые не дадут его в обиду. А здесь так резко бросают вопросы, требуют объяснений. Он посмотрел по сторонам. Все молчали. Прежняя робкая улыбка начала спадать с его лица. Он медленно поднялся, скомкал фуражку и, ни на кого не глядя, еле слышно проговорил:

— Водка проклятая во всем виновата…

— Громче, ничего не слышим! — закричали те, кто стоял вдали.

— Пусть на нас смотрит! — закричали другие. — Умел бедокурить, пусть умеет и ответ держать.

А Кучерову все больше становилось не по себе. Стыдно, тяжело было говорить ему. Не может он посмотреть своим товарищам в глаза. Не может смотреть он и на поседевшую мать, которая сидит почти рядом с ним и смотрит на все происходящее. Сын, ее единственный сын, такое натворил! Не думала она, что ее Коленька может попасть на такой суровый суд.