Виктор Устинов - Украденная победа 14-го года. Где предали русскую армию? Страница 20

Ничего подобного в России не наблюдалось. Началась война, но в Петербурге существовали и продолжали действовать десятки немецких школ и гимназий, где юноши и девушки обучались по учебникам из Берлина, а преподаватели были подданными Германии[145]. Эта терпимость Николая II к немцам в России всем казалась верхом безрассудства и безволия. Ведь в это же время в самой Германии многие десятки тысяч русских людей, оказавшихся там перед войной на лечении или на отдыхе, были арестованы и содержались в жутких условиях. В одном Берлине накануне войны их собралось около 80 тыс. человек. Берлинские власти заставили всех их отдать ценности и деньги на пользу Германии и ее военного фонда. Когда все было изъято, ото всех потребовали связаться с Россией и через испанское посольство востребовать от родственников для своего освобождения еще крупные суммы денег и золота.[146] Не менее трудные условия были и для тех пятидесяти тысяч сезонных русских рабочих, которые работали в Германии на предприятиях и у частных владельцев – их стали содержать как рабов. Мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, находившаяся с визитом у своих родственников в Дании, в канун войны не сумела проехать через Германию на родину. В Берлине ее поезд был остановлен и забросан воинственными молодыми немцами камнями и тухлыми яйцами, после чего она была вынуждена вернуться в Копенгаген. Только бегством избежал Витте своего ареста, находясь перед войной на лечении в Германии. Николай II не мог не знать об этих насилиях, проявленных немцами к его соотечественниками и, наконец, к его матери, и министр иностранных дел Сазонов предлагал царю вырвать прусские корни из русской почвы, если Россия хочет одержать победу в войне. Царь понимающе посмотрел в глаза министра, и на лице его обозначилась грустная улыбка, за которой скрывалось не только безволие, но и глубокий душевный страх от одной только мысли пойти по пути, предлагаемым министром. Он был пленником своего двора и вырваться из него у Николая II не было духовных и физических сил.

Николай II, в отличие от других руководителей стран Антанты, не по своей воле поддерживал немцев, и они чувствовали себя в столице империи под защитой его имени. Никто из них не боялся правительства, пока во главе его стоял премьер Горемыкин, навсегда связавший с ними свою судьбу. Тревогу царских чиновников вызывали инициативы Москвы и других городов России, требовавших высылки всех немцев в глубинные районы Сибири и крайнего Севера, подержанные депутатами Государственной Думы и многими общественными организациями страны. Москва, при губернаторе Ф. Юсупове, даже приступила к таким акциям, которые были остановлены решительным вмешательством правительства и лично императора. Однако в Ставке великий князь Николай Николаевич в разгар сражений летом 1915 года отдал распоряжение, чтобы «все офицеры с немецкими фамилиями, служащие в штабе, были отосланы в армию», [147]и это стало одной из причин его отстранения от должности Верховного главнокомандующего.

Но если верховная власть, торжественно объявив войну, устранилась от участия в ней, то все ее правительственные и местные органы власти, не связанные с немецкой партией царского двора, энергично включились в организационные мероприятия по приведению страны в военный лагерь. Верхи не работали, но в низах шла непрерывная и напряженная работа по обеспечению армии людскими и материальными ресурсами. Россия имела богатые традиции собирания народом военных сил, и в отсутствие царских и правительственных распоряжений губернаторы и земства решительно взялись за мобилизацию народного хозяйства на нужды войны. Пополнение войск людскими ресурсами шло безостановочно, с опережающими сроками, но комплектование центральных учреждений и органов тыла, за развертывание которых отвечало военное министерство, велось недопустимо медленно, и они оказались неготовыми к войне.

Реорганизация органов тыла в армии, сделанная военным министром за две недели до войны, сломала устоявшийся порядок, а новый, в условиях начавшейся войны, не приживался, и «в тылах царил полнейший беспорядок»[148].Отобрав у армий и корпусов функции снабжения войск продовольствием и снаряжением, и переложив это важнейшее дело на вновь создаваемые фронтовые управления, Сухомлинов породил проблему, которая до конца войны так и не была решена.

Начальник Генерального штаба генерал Янушкевич в первый же день войны отбыл в Ставку к великому князю Николаю Николаевичу, оставив штаб в период мобилизации и подготовке войск к боевым действиям без руководства. Военный министр Сухомлинов в это же время, без всякой на то надобности, разъезжал по центральным губерниям страны, и тоже устранился от руководства вооруженными силами в самый ответственный для них момент.

Но, несмотря на все трудности, Ставка справлялась со своими задачами и Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич уже 10 августа отдал распоряжение главнокомандующим Северо-Западного и Юго-Западного фронтам приступить к выполнению «союзнических обязательств и поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев»[149]. Великий князь был душой и мотором развертывания и сосредоточения армий, которым предстояло действовать против Германии и Австро-Венгрии. Он торопил и заряжал всех энергией, чтобы быстрее подготовить войска и лишить немцев и австрийцев их преимущества в сроках сосредоточения войск на важнейших операционных направлениях, и выполнить обязательства по французско-русской конвенции – направить войска против Германии после 15-го дня мобилизации. К этому понуждали его и настойчивые требования французского командования поскорее перейти в наступление, чтобы отвлечь на себя крупные силы немцев с французского фронта, в то время как русское командование было заинтересовано направить главные силы против Австро-Венгрии. Пытаясь решить эти две важнейшие стратегические задачи, не накопив еще опыта по управлению войсками, Ставка спланировала наступление сразу на обоих направлениях: против Германии – в Восточной Пруссии и против Австро-Венгрии – в Галиции.

Германский генеральный штаб, задолго до войны, через своих подручных в окружении царя и в военном министерстве России узнал все оперативные и мобилизационные планы русской армии. Активно действовала и германская разведка в России. За год до начала войны немецкий разведчик Вальтер Николаи сумел через пособничество Распутина и действовавших в его окружении немецких агентов, добыть российские мобилизационные планы[150]. Германскому и австрийскому командованию был известен и стратегический план развертывания русской армии на случай войны и их лучшие агенты, работавшие в министерстве царского двора, даже участвовали в его разработке. Дальнейшие события, последовавшие уже в первый месяц войны, показали, что немцы и австрийцы досконально знали все эти планы и сумели противопоставить им свою стратегию и тактику.

Составленный довоенный план вторжения русских войск в Восточную Пруссию на случай войны с Германией был составлен в 1909 году, и он ни в чем не подвергся изменению, хотя начальник Генерального штаба Франции генерал Ж. Жоффр за год до начала войны, ознакомившись с ним, убеждал начальника Генерального штаба России генерала Жилинского в опасности этого вторжения. «Это самое невыгодное для нас направление, – доказывал он. Guest un guet – apens (это ловушка)», – несколько раз повторял он[151]. Жоффру, как и многим русским генералам, давно была известна, уже ставшая академической, теория профессора Золотарева об оборонительном значении линии рек Буг, Нарев и обо всем Привисленском крае, дававшая сразу стратегическую выгоду глубокого обхода левого фланга австрийских войск, что одновременно несло угрозу жизненному центру Германии – Силезскому промышленному району. «Чем глубже произойдет наступление русских войск в пределы Германии, тем решительнее оно отразится на общем положении дел, – говорил Жоффр на союзных совещаниях 1912 и 1913 г.г. При этом высказывалось желание о наступлении из русской полосы на Алленштейн, а еще лучше – по левому берегу Вислы на Берлин»[152].

Взамен вторжения в Восточную Пруссию, Жоффр предлагал осуществить вторжение в Силезию, или Померанию. Доводы французского генерала подтверждались и расчетами, доказывавшими, что сосредоточение русских армий западнее Варшавы ускорит готовность русских армий к войне на несколько дней, так как в том районе была сильно развита сеть железных и шоссейных дорог, и еще лучше она была развита в направлении Познань и Берлин, куда и должны были наступать русские армии. В передовых военных кругах прекрасно сознавали отрицательные стороны наступления в Восточную Пруссию. В документе, составленном перед войной «Записке о силах и вероятных планах наших западных противников» отмечалось, что Восточная Пруссия по своим географическим свойствам не способствует действиям больших сила и, вместе с тем, не заключает в себе важных предметов для таких сил»[153]. Отмечалось также, что Восточная Пруссия является прекрасно оборудованным плацдармом, удобным для развертывания немецких войск и приспособленным для удержания его сравнительно небольшими силами. Положение представлялось тем более сложным, что русская армия должна была перейти в наступление до полной концентрации сил. Франции можно было оказать быструю помощь путем перенесения районов развертывания русских армий на запад, в частности, в район Варшавы.