Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование Страница 24

Оставалось ждать, когда будет объявлен день судебного заседания.

Однако буквально накануне суда выяснилось, что адвокат Хейфец не будет участвовать в процессе. Это было и неожиданно, и необъяснимо. Если даже не входить в причины, почему Хейфец отказался защищать Азадовского, сам факт был очень невыгодным для обвиняемого, поскольку со стороны это выглядело следующим образом: Азадовский наотрез отказывается признавать за собой какую-либо вину, а адвокат отказывается его защищать – вина подзащитного настолько для него бесспорна, что он не видит никаких способов оправдать его в глазах суда. Получалось, что даже Хейфец, опытный и известный в городе адвокат, бессилен перед собранными доказательствами (хотя формально – согласно 51-й статье УПК – «адвокат не вправе отказаться от принятой на себя защиты обвиняемого»).

На деле же произошло следующее: вскоре после своего единственного свидания с подзащитным, приблизительно в начале марта, Хейфец позвонил Зигриде Ванаг, которая заключала с ним договор, и попросил ее зайти в юридическую консультацию. И только здесь, с глазу на глаз, сообщил, что выходит из дела. Он открыто сказал, что дело это «насквозь комитетское» и что милиция там «вообще никак не участвует». Растерянная Зигрида пыталась его переубедить, но Хейфец решительно произнес: «Не могу и не буду этим заниматься». Уплаченные в качестве аванса 20 рублей консультация возвратить отказалась.

Что стояло за этим отказом? Стоит предположить, что к тому времени в ленинградском Большом доме (а возможно, и самому Хейфецу) стало известно о статье в парижской «Русской мысли» от 26 февраля. Появление Хейфеца в роли «защитника» толковалось в этой статье как свидетельство участия КГБ в деле. По-видимому, Хейфец решил (и, кстати сказать, небезосновательно), что его участие в деле Азадовского питает такого рода предположения, и почел за благо выйти из этой набиравшей обороты скандальной истории. Другими же словами, – бросил своего подзащитного за несколько дней до суда.

Для защиты Азадовского Зигрида Ванаг быстро нашла другого адвоката, ровесника Хейфеца, также достаточно известного в городе, – Савелия Михайловича Розановского, в будущем еще одного лауреата золотой медали имени Н.Ф. Плевако. Розановский явился в Кресты за день до суда. Представился, объявил об отказе Хейфеца. После чего подсудимый и адвокат обсудили некоторые детали предстоящей процедуры. Розановский, как и Хейфец, держался сдержанно, впрочем, сообщил про письмо академика Алексеева. Сказал, что не видит в действиях Азадовского никакой вины, что следствие проведено предвзято и что в этом он будет выступать на стороне своего подзащитного.

Это внушало надежду, хотя и слабую.

Суд над Светланой

Чем был примечателен этот суд, состоявшийся 19 февраля 1981 года?

Это был типичный уголовный процесс над человеком, раздавленным советской правоохранительной машиной и тюремной реальностью. То есть первое время Светлана отвергала все обвинения; будучи человеком не робкого десятка, она находила в себе силы для какой-никакой, но борьбы. Но сопротивляться Системе молодая женщина, оказавшаяся в страшной, запутанной ситуации, не умела и не могла.

Как и в случае с Азадовским, доказательства вины Светланы решили усилить. Это удалось сделать благодаря обыску в ее комнатах 20 декабря 1980 года, в ходе которого к изъятым бумагам и книгам добавилось следующее: «В кармане принадлежавшей ей куртки были обнаружены крошки вещества буро-коричневого цвета, впоследствии отнесенного экспертизой к наркотическому веществу», вес крошек составил 0,06 гр. Этим обвинение стремилось доказать, что 4 грамма, изъятые при задержании, не случайность.

Поскольку из Дворца культуры имени Кирова, где Светлана работала машинисткой, следствие получило в целом положительную характеристику, то следователь Каменко позаботился и об отрицательной, получив ее 27 января 1981 года от техника жилконторы:

Характеристика

дана на гр. Лепилину Светлану Ивановну, 1946 г. рождения, русскую, прописанную постоянно по адресу: ул. Желябова, д. 13, кв. 60.

Проживает одна в трех комнатах в 4-х комнатной квартире. Поступали жалобы к участковому инспектору на поведение Лепилиной в быту. Длительное время не работала. Приводила в квартиру посторонних лиц, устраивала оргии до утра. Беспокоила соседей по дому. В товарищеском суде не разбиралась.

В начале февраля Светлане предъявили обвинительное заключение, а также дали уголовное дело для ознакомления. Следователь Каменко пошел даже дальше, чем можно было подумать: он разделил изъятый наркотик и обнаруженные «крупицы», представив их в деле как два эпизода. Другими словами, Светлане инкриминировалась уже не статья 224-3 («незаконное приобретение и хранение наркотических веществ без цели сбыта»), а статья 224-4 («те же действия, совершенные повторно»). И, значит, вместо максимальных трех лет лишения свободы в колонии ей теперь грозило до пяти лет.

То обстоятельство, что это не рядовой уголовный процесс, как то пыталось представить следствие, можно было понять опять же по адвокату, который согласился защищать Светлану и которому коллегия адвокатов дело согласилась доверить. Это был опять же найденный друзьями известный в городе адвокат Илья Михайлович Брейман (1929–1983).

Это был также адвокат с «допуском», а также с серьезной генеалогией политической адвокатуры: он, как и Хейфец, в 1971 году участвовал в деле сионистов – был защитником Г.И. Бутмана, одного из обвиняемых на так называемом втором ленинградском процессе («самолетное дело»), что стоило последнему приговора в 10 лет ИТК строгого режима. После 9 лет лагерей он, вместе с остальными участниками «самолетного дела», в апреле 1979 года получает «разрешение на выезд по соображениям оздоровления оперативной обстановки в стране в связи с подготовкой к Олимпийским играм в Москве». Позиция Бреймана при защите Гутмана на процессе подробно изучалась историком судебных процессов над сионистами И. Слосманом, который отмечал: «Подсудимый, несмотря на отсутствие на месте преступления, сотрудничество со следствием и правдивые показания, был на грани расстрела, и адвокат был не особенно против!»

Кроме того, адвокат Брейман участвовал в деле по обвинению членов ассоциации эстонских немцев, которые 11 февраля 1974 года вышли на демонстрацию перед зданием ЦК КПСС в Москве с требованием разрешить им выезд из СССР на родину. Это событие тогда получило значительный резонанс не только потому, что в Эстонии 17 февраля на улицы вышли триста демонстрантов, но еще и потому, что одна из участниц московских событий приковала себя и двоих сыновей к светофору (в те годы это печально известное здание не имело того внушительного «Великого китайского забора», какой был возведен вокруг него в 2011 году). Процесс над ними проходил в Эстонии и был относительно демократичен. Вот что вспоминает Вальдемар Шульц – один из подсудимых, который и получил от государства защитника Бреймана:

Суд над нами состоялся уже не в Таллине, а в Кехра, маленьком эстонском городке под Таллином. Говорят, каждую машину, въезжавшую в город, проверяли, чтобы не допустить на собрание немцев. Наших активистов, которым позволили присутствовать на суде, при входе в здание суда всячески обзывали и оплевывали. Моей дочери с трудом удалось добиться права присутствовать на заседании суда. От защиты на суде я отказался, так как знал, что приговор привезут из Москвы, но перед судом появился назначенный мне защитник Брейман, еврей по национальности. Он пошел на обман, убеждая меня и Бергманна, что его выбрали наши люди по совету Андрея Дмитриевича Сахарова и что он добьется условного наказания… Суд над нами закончился так, как мы с Бергманном и предполагали. Сроки назначили в Москве, и КГБ полностью контролировало процесс. 7 августа 1974 года по приговору суда Петр Бергманн был приговорен к трем годам тюремного заключения, я и Герхард Фаст – к двум.

Если постараться не обращать внимания на столь серьезное участие Бреймана в политических уголовных процессах 1970-х годов, то следует остановиться на его адвокатской тактике, которая, как правило, сводилась к тому, чтобы убедить своего подзащитного в необходимости признательных показаний. Как свидетельствует советская судебная практика, этот метод имел свои преимущества, особенно если обвиняемый к моменту суда уже находился в СИЗО. Поскольку заключение под стражу было уже само по себе лишним свидетельством его вины («невинного человека в тюрьму не посадят!»), то при таком состоянии дел, естественно, суд мягче относился к тем, кто готов был «сознаться», нежели к тем, кто упорствовал и не сознавался «в содеянном».

В случае со Светланой это было непросто – она никакой вины за собой не признавала; настаивала на том, что испанец Хасан, место жительства и учебы которого она сообщила следствию, вручил ей подарки и пакет с лекарством для передачи; при задержании она испугалась, и пакет у нее вывалился наружу вместе с остальными выпавшими вещами; наркотики никогда и нигде не употребляла и готова пройти все необходимые медицинские экспертизы.