Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - Эрих Мария Ремарк Страница 25

Я выпил примерно две бутылки вина. Делал глупости. Шт. хотел подарить мне трость из-за моей ноги; легкое отравление никотином. Пума воспротивилась: к чему отдавать такую красивую трость. Через пару дней моя нога и так пройдет. В любом случае кусок дерьма. Активно жестикулировала. Домой. Доставили Бергнер. В бунгало ссора. Я обидел П., когда ответил на ее вопрос по поводу моего курения: «Сигареты хороши для отравления никотином». Мы пошли в аквариум. Перед этим я вновь ее задел по поводу отъезда Бергнер с другими людьми. Я: «Грэфенберг сказал мне об этом на следующий день». Она к телефону, звонит Бергнер; естественно, ответила, что ни о чем не знала. Ругались дальше. Снова упреки. Я: «В последний раз». Она: «Когда женщина хочет спать с мужчиной, а он пьян. Импотент». Я: «Надо оставаться мужчиной, когда приходится презерватив смазывать в желе и вести об этом разговор с той, что потом лежит в постели, как рыба». К дверям. Я держу одну, она другую. Я ее обозвал проституткой! Если сравнивать, то проститутки привыкли получать плату за то, что они дали. Она же хочет, напротив, спать с теми, о которых она бы могла сказать, что она хотела этого. Это так – если кто-то появился из сточной канавы в Оснабрюке, то он может только обливать дерьмом. Типичное плохое настроение. Ага! Дочь майора Дитриха вновь проявила себя. Обоюдное хлопанье дверями.

Сегодня позвонила Лисль Райш. Пума дала согласие на вечер; надо с ней поговорить, она сама должна меня спросить, пойду ли я. Нет.

10.11.1940 <Вествуд, Лос-Анджелес>

Воскресенье. Ясно. Осенний ужин. Эти дни. Далеко и близко от Европы. Война – это уже что-то само собой разумеющееся. Ужасно.

Вчера звонил Опельс. Собирается сюда. Звонил Леонард Франк. Он с «Уорнерс». Небольшая работа. Не знает английского. Сказал, Шпанн теперь в английской армии.

Звонила Бергнер. Была немного пьяна и мила. Утверждала, что Пума ревнует меня к книге* и Петер. Находит забавным, что спит в комнате для меня в Палм-Спрингс*.

03.12.<1940 Вествуд, Лос-Анджелес>

Вчера вечером Рут*. Несчастна, взволнована и слепо влюблена, а потому немного странна. Я наблюдал за ней и делал выводы. Отвез домой. Стелется ясный вечер. Новолуние.

Сегодня и вчера разговаривал с Р. Нашел основную идею Равича. Густав Зак. Мужчина с проблемами и бесхарактерная женщина, которые соприкасаются друг с другом. Оба ничем не связаны. Один выбрался из глубины; другая держится на плаву. Привлеченный этим – мужчина в расстройстве и сомнении. Он хочет, чтобы все оставались свободными, твердость остается в нем одном, но он так не считает, поскольку в этом противоречие между мыслью и чувством. И в результате терпит поражение. Интенсивность чувств он принимает за твердость, но это лишь интенсивность перемены.

Что говорил отец? Никогда не связывайся с артистками.

Известие из Берна: благодаря Занолини удостоверение личности продлено еще на год. Уже шаг.

Звонил Петер. Пытался заняться чтением, чтобы успокоиться. Позвонила Бергнер. Сказал об этом Пуме при трех свидетелях. Пума отрицает, будто я ей это говорил.

Маргот* позвонила вечером. Аннемари Шварценбах в санатории.

13.12.<1940> пятница, Нью-Йорк

Вечером седьмого с Клементом в «Интернационале». Видел сцену с пощечиной между какой-то лесбиянкой из Потсдама и еще кем-то, видимо, из-за некой Махарани, которая восседала за столом. Услышал от фотографа Сесиль Девис: «Ужасно проснуться утром рядом с кем-то, лишенным юмора».

Восьмого сборы. Получил еще один синий костюм. Звонок от Пумы, после одного из ее замечаний я сказал, что порываю с ней, всего хорошего, она ответила тем же.

Вечером пришли Ви и Катер. Принесли письмо от Пумы. Она хотела таким образом попрощаться. Она на меня никогда не нападала, потому удивлена. Она всегда была полна только любви, заботы и страха, но теперь она полна любви и печали, потому что ей не удалось сделать меня счастливым. Она будет молиться Богу, чтобы он меня хранил. К этой несусветной глупости она прислала золотого Христофора – и я узнал, что в прошлом году его ей подарил Джо Кастерс.

В понедельник девятого выехал. Пумы не было на вокзале. Одиннадцатого в полдень в Чикаго. Дюжина устриц и дальше. Читал «Генриха IV» Генриха Манна. Двенадцатого в половине девятого в Нью-Йорке. Никто не встречал. Отель «Шерри Незерленд». До обеда Маргот Опель. Пошел в полдень отправлять в санаторий Аннемари Шварценбах, которая требовала морфий. Вечером Петер. Живет удобно в «Сейнт-Реджис», отличный вид, освещенные небоскребы. Профессор Франкл из Урании, Прага. Переговоры в баре «Плаца», как быть с неквотированной иммиграцией. Потом о Петер. С ней все то же самое. Когда я встретил перед отелем Эльзу Максвелл, она поморщилась. Сверхчувствительная. Увидели Грету Мосхайм с ее маленьким лысым Гулдом. В отеле около трех.

Сегодня утром некто выпрашивал деньги для Райфенберг, которая ругала меня за то, что я не предупредил ее о том, что послал ей деньги. Позже Маргот со своей собакой. К обеду Руди Зибер и Тами. Болтовня о Голливуде. Потом с Франклем в школу, директор, доктор Бон, держал речь, должен стать там ментором, передал чек на полторы тысячи долларов на школьные нужды. Говорил по телефону с Петер, она была обижена, что не взял с собой. Будет время, когда я от этих обиженных баб отделаюсь.

18.12.<1940. Нью-Йорк>

Ясная погода. Свежо. Позавчера вечером с Маргот Вуазин. В тумане под дождем на красном «Чао Джиме» через Центральный парк. Маргот хотела пойти со мной; я отказал. Странно, как четко секс дирижирует теми, с кем уже некогда был, – и насколько сам бываешь лишен выбора.

Вчера утром снимали отпечатки пальцев у иностранцев. Сотни людей: негры, филиппинцы, граждане, рабочие – почти нет добрых, одухотворенных лиц. Что бы ни говорили – добро не написано на лице. Мне пришлось дважды давать отпечатки. Видимо, тонкие, неясные линии. Как и мой характер.

Днем, наконец, попал к парикмахеру. Потом к Зальцу и с ним к Кнедлеру*. Хеншель показал два портрета мадам Сезанн, реку с прачками и мост, Ван Гога, мать и дитя, зеленое на желто-зеленом фоне, Мане, «Скачки в Лонгчамп», Гогена, один Греко – и пр.

Потом у Зальца сидели перед пейзажем Сезанна. Болтали.

Вечером с Петер в «21». Рассказывала об Эллис-Айленд, Суинти и т. д.

Равич* оперирует Маду, не узнавая ее. Она под простыней, он как негр-оператор в последний момент. Узнает ее во время операции по шраму, когда сдвигается простыня.

Легкая тревожность. Надо ли что-то послать Пуме к Рождеству и