Павел Хлебников - Разговор с варваром Страница 27

Что же сегодня слышно от самой Европы? Там продол­жает гаснуть вера в Христа и почитание предков. Одурма­ненная сладкой жизнью и запутанная безликой бюрокра­тией, Европа давно уже не говорит своего слова, а только подражает той же Америке. Не так уж давно Европа, роди­на бетховенской «Эроики», стремилась к славе, понимала, что такое подвиг... Сегодня Европе не нужно ни славы, ни подвижничества – лишь бы был покой. Вспоминаются слова Достоевского. «Я хочу в Европу съездить... – гово­рит Иван Карамазов, – и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое... дорогое кладбище, вот что! До­рогие там лежат покойники, каждый камень над ними гла­сит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, – в то же время убежден­ный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более».

Да, от Западной Европы действительно ничего не слышно. Но и восточная часть Европы (Русь) тоже без­молвствует.

Погасло христианство – погасла и Европа.

У каждого народа есть своя традиция жестокости. Но почему-то исламскому миру присуща какая-то особая кровожадность. Я даже не говорю о тех террористах-смертниках, которые способны захватить гражданский самолет и врезать его в небо­скреб, заполненный невинными людьми, или взорвать жилой дом в момент, когда все жители спят... Нет, я имею в виду ту изысканную кровожадность, которая таится в исламском мире. Это целая культура убийства, эстетика душегубства.

В Индии несколько лет назад во имя независимости Кашмира мусульманские террористы захватили в заложники четверых туристов (из Норвегии и Германии), продержали их в пещере несколько месяцев, а затем торжественно отрубили им головы. То же самое проделали в прошлом году с американскими туристами на Филиппинах и с американским же журналистом в Пакистане. Очевидно, в исламском мире традиционно принято не только убивать людей, но отрубать им головы.

В Чечне исламские бандиты частенько торжественно документировали, записывая на видеопленку, как они отстреливают пальцы невинным заложникам, как они режут головы русским пленным, причем обязательно каким-ни­будь зубчатым ножом.

В Алжире во время исламского партизанского восста­ния в середине 1990-х террористы наезжали ночью в те поселки, которые их не поддерживали, и умерщвляли всех жителей, до последнего ребенка, опять же с обязательным отрезанием голов. (Почему-то алжирские проповедники джихада совершали свои самые зверские убийства во вре­мя священного месяца Рамадана.)

Как же все это понимать? Может быть, это самый обыч­ный криминал, который присущ любому обществу? Нет, по­добная жестокость носит слишком систематичный и идео­логический характер, чтобы можно было говорить о быто­вом криминале. Это даже не политический экстремизм, а какая-то дикая жажда крови.

Когда историки пытаются объяснить появление какого-нибудь экстремистского политического движения – боль­шевизма, допустим, или нацизма, или маоизма, – они прежде всего всматриваются в «священные писания» это­го движения, ибо именно там находится шкала ценностей, которая подталкивает людей к совершению зверств или к геноциду.

Интересно, а что такое есть в Коране, что позволяет многим мусульманам истолковать его как призыв к жесто­кости, душегубству, терроризму и войне? Стоит любому бандиту упомянуть Аллаха и поднять знамя джихада, и он уже считает себя свободным совершить самое страшное насилие. Почему? Как это соотнести с теми мирными доб­родетелями исламской цивилизации, которые мы все зна­ем и уважаем, – с красотой и поэзией исламских культур, с гостеприимством и вежливостью простых мусульман? Я не могу ответить на этот вопрос. Тем не менее мне кажет­ся, что истоки сегодняшних зверств все-таки нужно искать не в политике, не в экономике, а в самом Коране.

Когда я прочитал первые несколько глав (сур) Корана, сразу подумал о великих полководцах истории. Наполеону и Юлию Цезарю не суждено было проповедовать слово Гос­подне... Мне представилась арабская пустыня VII века, и я не мог избавиться от впечатления, что читаю проповеди красноречивого полководца, восторженно призывающего к бою. Пусть я неправильно воспринял писание, но, чем дальше я погружался в Коран, тем больше мне казалось, что я слышу, как Мухаммад обращается либо к войску, либо к народу, готовящемуся идти на войну. И я вообразил себя сегодняшним ваххабитским фанатиком – человеком, кото­рый посвящает свою жизнь очищению мира от неверных, и не нашел в Коране почти никаких возражений подобному жизненному пути. Наоборот, практически каждая страница Корана поощряла беспощадную войну с неверными.

Воинственность Корана повергла меня в шок. Невоз­можно вообразить в христианских священных писаниях, например, такую фразу:

«Не берите же из них друзей (из неверных. – П.Х.), пока они не выселятся по пути Аллаха; если же они отвратятся, то схва­тывайте их и убивайте, где бы ни нашли их» (Коран 4:89).

Или такую проповедь:

«А когда кончатся месяцы запретные, то избивайте многобожников (Коран часто называет христиан многобожниками. – П.Х.), где их найдете, захватывайте их, осаждайте, устраивайте засаду против них во всяком скрытом месте!» (Коран 9:5).

Чеченские бандиты, захватывающие заложников и са­модовольно отрезающие им сперва пальцы и уши, а затем и головы, могут найти оправдание в следующей строке:

«Помощь – только от Аллаха, великого, мудрого, чтобы от­сечь какую-либо конечность у тех, которые не веровали...» (Ко­ран 3:126—127).

Ислам – вера строгая, суровая. В Коране почти на каждой странице упоминается о том, какая судьба ждет не­верующих или неверных: «вечный огонь», «наказание», а то и «жестокое наказание», «болезненное наказание», «мучительное наказание» или «унизительное наказание». Иногда образцы этого наказания уточняются:

«Поистине, тех, которые не веровали в Наши знамения. Мы сожжем в огне! Всякий раз, как сготовится их кожа, Мы заменим им другой кожей, чтобы они вкусили наказания» (Коран 4:56).

При этом Пророк постоянно повторяет, что Аллах ми­лостив и милосерден. Но для меня, человека христианской веры, столь часто повторяемая угроза наказания и вечно­го огня заслонила собой возможность милости и проще­ния. Сложилось впечатление, что Аллаха надо не столько любить, сколько бояться. Коран постоянно напоминает: «Аллах велик, обладатель мщения!» (Коран 3:4), «Аллах быстр в расчете!» (Коран 3:19), от «замыслов Аллаха» ни­кто не уйдет (Коран 7:99).

Может быть, строгость и воинственность при провоз­глашении строк Корана нужны были Мухаммаду, чтобы ус­мирить и вразумить дикие племена арабской пустыни? Ве­роятно, покорить их можно было только страхом и мечом.

А христианство выросло на почве уже глубоко развитой греко-римской цивилизации, поэтому здесь возможен был совершенно другой тон.

Суть любой веры определяется не только священным писанием, но и ее видимыми проявлениями – архитекту­рой, искусством, обрядами.

В традиционных христианских храмах (православных и католических) на верующих глядят добрые глаза Христа, Божьей Матери и множества святых. Со Святейшей Семьей верующему тепло, уютно. Мерцают свечи, дымится ладан, музыка потрясающей красоты возносит душу человека к небесам.

В мечети нет изображений. Есть только изящные узоры на стенах и коврах верующих; узоры эти имеют глубочай­ший символический смысл, но остаются чистой абстракци­ей. Молитвы преподносятся Богу строгими напевами по арабскому обычаю. Верующие, построенные в четкие ря­ды, одновременно кланяются в направлении Мекки. Ме­четь не стремится создать тот уют, то семейное общение с Богом, присущие христианским храмам. Наоборот, архи­тектура мечети должна изображать просторы пустыни; че­ловек должен себя чувствовать маленьким перед могуще­ством Всевышнего.

Мухаммад считал христиан многобожниками, а ислам – религией строгого единобожия. Действительно, христиан­ство – религия сложная. Корень христианской веры – символ Троицы (Бог един в трех лицах: Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух) – парадоксален. Не сразу поймешь... К тому же христиане молятся Богородице и всем святым о заступ­ничестве. Получается... многобожие? Нет. Ибо христианин твердит: «Верую во Единаго Бога-Отца, Вседержителя, Творца небу и земли...»

На самом деле не единобожием объясняется противо­стояние исламского мира и христианской Европы. Нет, корни этого противостояния нужно искать в других, нрав­ственных и идеологических, разногласиях. В исламе, на­пример, преобладают общинное начало и абсолютное под­чинение вождю (азиатские ценности), а в Европе прослав­ляется вольница и свободное объединение личностей (древнегреческие ценности). Народовластие, права чело­века, свобода личности, гражданственность – все эти идеи чужды исламу.