Эдвард Кризи - Великие сражения Античного мира Страница 27

В этих критических обстоятельствах римляне стали срочно искать вождей, которые сумели бы достойно проявить себя перед лицом нависшей опасности.

Сенат рекомендовал в качестве кандидатуры на пост одного из консулов Кая Клавдия Нерона, патриция из знаменитого рода Клавдиев. В прошедшие годы войны Нерон успел повоевать в армии и против Ганнибала в Италии, и против Гасдрубала в Испании. Однако характерно то, что не сохранилось никаких упоминаний о достигнутых им успехах ни до, ни после великого сражения при Метавре. Это явно говорит о проницательности римских сенаторов, которые сумели распознать в Нероне человека той энергии и духовной силы, которая была необходима в тот критический момент. Кроме того, заслуживает уважения и вера народа своим сенаторам, которые назначили на этот важный пост человека, не имевшего каких-либо значительных заслуг в прошлом, что заранее оправдывало бы этот выбор.

Сложнее было найти второго консула. По закону один из консулов должен был быть плебеем, а годы войны значительно сократили число достойных среди этого слоя населения. Пока сенаторы тщательно обдумывали вопрос о том, кто же будет напарником Нерона, с сожалением вспоминая имена Марцелла, Гракха и других полководцев из числа плебеев, которых уже не было в живых, некий мрачный неразговорчивый человек печально присел среди взывающих к ушедшим героям отцов города. Это был Марк Ливий, который был консулом еще до начала этой войны и одержал победу над иллирийцами. Он был лишен консульства после того, как против него были выдвинуты обвинения в растратах и злоупотреблениях при дележе добычи между солдатами. Вынесенный против него вердикт был несправедлив, и чувство унижения после от этого несправедливо понесенного наказания все эти годы продолжало тлеть в душе Ливия. Поэтому восемь лет после суда он провел в одиночестве в своей загородной усадьбе, не принимая никакого участия в государственных делах. Затем цензоры заставили его прибыть в Рим и занять свое место в сенате, где он обычно мрачно сидел отдельно от всех и участвовал только в тайных голосованиях. Наконец, несправедливое обвинение против одного из родственников Ливия заставило его нарушить молчание. Он обратился к сенаторам с горячей речью, мудрой и весомой, что привлекло к нему внимание и заставило всех понять, какой сильный дух жил под ничем не примечательной внешностью этого человека. И сейчас, когда сенаторы обсуждали, кто из представителей знатных плебейских домов заслуживал чести получить опасную должность консула, некоторые из старейших из них смотрели на Марка Ливия и вспоминали тот последний триумф на улицах Рима и этого мрачного старика, сидевшего тогда в победной колеснице. Они вспомнили, что именно он принес то последнее великое жертвоприношение в благодарность богам за успех римского оружия в храме Юпитера на Капитолийском холме. С тех пор как Ганнибал вторгся в Италию, в городе больше не было триумфов[46].

Иллирийская кампания Ливия была последней, удостоившейся настоящих почестей. И возможно, судьба Ливия состояла в том, чтобы возобновить эти торжества, которых не было уже так долго. Сенат принял решение, что вторым консулом вместе с Нероном будет назначен Ливий. Народ также приветствовал это назначение. Единственным, кто оспаривал мнение сената, был сам Марк Ливий. Он язвительно обвинил сенаторов в непоследовательности, которую они демонстрировали, назначая на столь почетную должность человека, который когда-то опозорил себя преступлением. «Если я невиновен, – воскликнул он, – то почему же вы заклеймили меня таким обвинением? Если же я виновен, то почему я более достоин стать консулом во второй раз, чем это уже было когда-то?» Другие сенаторы возражали ему, ссылаясь на пример великого Камилла, который, будучи несправедливо обвинен в тех же преступлениях, что и Марк Ливий, не только послужил своей стране, но и спас ее. Наконец Ливий снял свой протест; вместе с Каем Клавдием Нероном Марк Ливий был избран консулом Рима.

Между двумя консулами давно уже тянулась вражда, и поэтому сенаторы настояли на том, чтобы они официально примирились перед тем, как отправиться в поход. И здесь Ливий вновь долго и упорно противостоял воле своих коллег. Он заявил, что для Рима будет лучше, если он и Нерон будут продолжать ненавидеть друг друга. Каждый постарается нести службу лучше, если будет знать, что за ним постоянно наблюдает недруг в лице напарника. Но, наконец, он и здесь уступил просьбам сенаторов и согласился оставить в прошлом вражду и совместно с Нероном готовиться к предстоящей битве.

Как только сошел снег, Гасдрубал начал марш из Оверни к Альпам. В отличие от брата ему не пришлось вести борьбу с враждебными племенами горцев. Войска Ганнибала ранее были первой регулярной армией, появившейся в этих местах. Тогда, подобно диким животным, горцы инстинктивно выступили против него, полагая, что они являются объектом нападения карфагенян и желая защитить свои жилища. Но слухи о войне, которая вот уже в течение одиннадцати лет велась на территории Италии, достигли перевалов Альп, и теперь местные племена понимали, что войска, двигавшиеся через Альпы, шли против могущественного города, расположенного далеко на юге. Они не только не оказывали сопротивления армии Гасдрубала; напротив, многие из них, из любви к приключениям, в надежде на богатую добычу или просто за высокую плату вступали в армию захватчика. Так войско Гасдрубала постоянно росло. Кроме того, как известно, армия Гасдрубала использовала сохранившиеся инженерные сооружения, построенные когда-то воинами Ганнибала, что существенно повышало скорость ее продвижения. Поэтому он миновал альпийские долины и вступил на территорию Италии значительно быстрее, чем ожидалось. На службу к Гасдрубалу поступило множество воинов из лигурийских племен галлов. Гасдрубал переправился через реку По и направился по ее южному берегу к городу Плаценции, который намеревался использовать в качестве своей базы. Плаценция сопротивлялась ему так же отчаянно, как одиннадцать лет назад боролась против армии его брата, что заставило Гасдрубала потратить некоторое время в бесплодной попытке осадить и взять город. Прежде чем стало известно о приближении армии Гасдрубала, чего давно уже с ужасом ждали в Риме, для защиты Италии было сформировано шесть армий. В пятнадцать легионов этих армий, а также в гарнизоны городов Италии было призвано семьдесят тысяч римлян и примерно столько же союзников. Еще тридцать тысяч римских воинов находились на Сицилии, Сардинии и в Испании. Общее количество римских граждан, годных для призыва на военную службу в том году, едва ли превышало 130 тыс. человек. По довоенным оценкам, это число достигало 270 тыс. человек, но количество мужчин призывного возраста уменьшилось более чем вдвое за одиннадцать лет войны. Эти цифры говорят о том пугающем сокращении населения Рима в его драматической борьбе за свою судьбу. Были истощены не только людские ресурсы, но и финансы, и общие запасы страны. Все понимали, что, если и эти армии повторят судьбу войск, потерянных в сражениях на реке Треббии, у Тразименского озера и при Каннах, Рим прекратит свое существование. Судьба Рима была бы столь же печальной даже в том случае, если бы ни одной из сторон не удалось добиться решающего успеха. В Южной Италии Ганнибалу удалось либо лишить Рим его союзников, либо довести их до крайней степени истощения действиями своих войск. Если бы Гасдрубалу удалось проделать подобное на севере страны, если бы Этрурия, Умбрия и Северный Лаций восстали против Рима или покорились захватчикам, население Рима погибло бы от голода, поскольку эти области прекратили бы поставки продовольствия в столицу. Кроме того, Рим остался бы без денежных средств, поступавших извне. Решительная и немедленная победа стала вопросом жизни и смерти. Три из шести армий были отправлены на север, однако одна из них должна была поддерживать порядок в Этрурии, население которой было недовольно владычеством Рима. Вторая армия под командованием претора Порция отправилась на север навстречу передовым отрядам Гасдрубала. На помощь ей более медленным темпом шла третья, самая большая на севере армия под непосредственным командованием Ливия, одновременно осуществлявшим командование всеми войсками на севере Италии. Одновременно три армии под командованием второго консула Клавдия Нерона отправились на юг.

По жребию Ливию выпало противостоять Гасдрубалу, в то время как Нерон должен был вести борьбу против Ганнибала. И «когда все приготовления были завершены так, как консулы считали нужным, оба консула покинули город, каждый двинулся своей дорогой. Население Рима на этот раз было встревожено гораздо более, чем прежде, когда войска Эмилия Павла и Теренция Варрона вышли навстречу Ганнибалу (в 216 г. – навстречу Каннам. – Ред.). Люди не пытались выкрикивать советы командирам или отправлять им ритуальные пожелания удачи и скорой победы. Все стояли молча, охваченные страхом, понимая, как мало значили все призывы к воинам приложить все силы, проявить мудрость и храбрость. Каждый помнил, что редкий год проходил без того, чтобы не гибли полководцы. Каждый сознавал, что если один из двух консулов будет разбит, то тогда, что еще хуже, две армии карфагенян сумеют объединиться, и второго консула будет ждать та же судьба. Самой большой удачей было бы, если бы оба они вернулись домой с победой, с честью пройдя испытание борьбой с таким могущественным противником. С великим трудом Рим сумел устоять после битвы при Каннах, после чего Ганнибал вел борьбу в одиночку, получая очень незначительную помощь из Карфагена. Теперь же в Италию прибыл второй сын Гамилькара, и после его похода некоторые стали думать, что он является еще более грозным соперником, чем Ганнибал. Ведь ему удался этот долгий и опасный марш через территории, населенные варварами, через широкие реки и высокие горы, считавшиеся почти непреодолимыми. В свое время Ганнибал во время этого перехода потерял значительную часть своей армии (от 59 тыс. уцелело 26 тыс. – Ред.), а Гасдрубал, следуя теми же местами, наоборот, сумел увеличить ее. Он присоединял к своим войскам население территорий, по которым они двигались, и, по мере спуска с Альп, его армия росла подобно снежному кому и стала значительно больше той, что вышла с ним из Испании и перешла Пиренеи. Примерно такие мысли, в которых главным был страх, делал большую часть населения Рима, наблюдавшего за выходом консулов из города, похожими на длинные печальные ряды плакальщиков. Они думали о Марцелле и Криспине, которых всего год назад вот так же провожали из города на гораздо менее опасную битву и потом никогда уже больше не видели живыми. Старый Фабий дал традиционный совет Ливию не вступать в сражение, пока не будут собраны точные сведения о противнике. Но консул в ответ упрямо заявил, что вступит в битву в первый же день. Он не намерен долго ждать того дня, когда ему удастся либо восстановить свою честь победой, либо, увидев горе своих несправедливых сограждан, получить удовлетворение радостью великой, пусть и неправедной мести. Но на самом деле намерения Ливия были гораздо благороднее, чем его слова»[47].