Владимир Дядичев - Лиля Брик. Любимая женщина Владимира Маяковского Страница 28

В дальнейшем он вновь и вновь вступает в жилищные товарищества – в 1928 году, в 1930 году. [Интересен и такой факт. 4 декабря 1929 года в клубе «Пролетарий» Маяковский присутствовал на организованном редакцией журнала «Даешь» обсуждении рабочей аудиторией пьесы «Баня». В конце вечера его попросили прочитать несколько своих стихотворений. Поэт, как свидетельствует стенограмма, в заключение сказал: «Товарищи, я даю обещание аудитории прийти на специальный стихотворный вечер рабочих, а сейчас прочту еще одно стихотворение о предоставлении мне жилой площади. Хотя у меня такой еще нет, но она мне очень нужна (смех, аплодисменты. Читает)» (Маяковский В. Полн. собр. соч. М., 1959. Т. 12. С. 400). Речь, очевидно, идет либо о стихотворении «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру», написанном в январе 1928 года, либо о только что написанном стихотворении на подобную же тему «Отречемся» (первоначальное название «Старое и новое». Дата под стихотворением – 22–23 ноября 1929 г.). Таким образом, «жилплощадь» (а точнее, «семью») в Гендриковом поэт своей не считал! Хотя охранное письмо (ордер) на эту квартиру от Моссовета получил именно Маяковский, а не Брики. Прекращение жизни со своими «ближайшими друзьями» Бриками «и духовно, и большей частью территориально, вместе» осознается поэтом насущнейшей необходимостью.]

Изучение рассматриваемой переписки отечественными исследователями в общем контексте биографии и творчества Маяковского, по существу, только начинается. Мои наблюдения неизбежно фрагментарны и не претендуют ни на полноту, ни на окончательность выводов.

По первой сотне писем (и комментариям к ним) можно довольно детально проследить, как в переписке Маяковского и Бриков вырабатывался и устанавливался определенный оформительский «этикет», все эти ласкательно-«зверячьи» обращения и подписи – Лисик, Кисик, Детик, Кис, Волосит, Кошечка, Щен, Счеп и т. д. Многочисленные «целую», «тоскую», «скучаю» и т. п.

В целом (но не всегда!) этот антураж сохраняется и после «сдвига в отношениях» между Маяковским и Л. Ю., в письмах 1924 – 1925-го и последующих годов. Понятно (но это надо здесь подчеркнуть!), что он уже не несет прямой смысловой нагрузки, а в значительной степени является лишь формальным атрибутом установившегося почтового оформления.

Если же отбросить весь этот иронично-любовно-«футуристический» антураж, то останется одно, главное: деньги, деньги, деньги.

Маяковский (речь идет о письмах уже после 1923–1924 гг.): «Завтра посылаю телеграфно деньги», «Послал телеграфно 250 долларов», «Получила ли ты деньги? Я их послал почтой», «Получи сорок червонцев Молодой гвардии». И обратно «любовные» послания – от «переведи немедленно телеграфно денег» до «Очень хочется автомобильчик. Привези, пожалуйста!»

А сколько еще червонцев было получено Бриками без почтово-телеграфного посредничества – «телефонно», «очно».

В адресованных Брикам письмах поэта встречается и такое выражение: «Я выдоен литературно вовсю». Да, доить эти ребята, эти «ближайшие друзья» умели. И Маяковский работал на износ.

В этой же «любовной» переписке Маяковского с Л. Брик существует один весьма любопытный пробел. За все три месяца своего пребывания в США в 1925 году Маяковский не написал ей ни одного письма! Он ограничивался лишь посылкой кратких, чисто деловых телеграмм, с большими – до месяца! – перерывами. Нередко – лишь после двух-трех телеграфных напоминаний Лили Юрьевны. Так, телеграмма из Москвы в Нью-Йорк 18 августа 1925 г.: «Скучаю, люблю. Телеграфируй. Лили» – остается без ответа. 4 сентября – новое напоминание: «Куда ты пропал. Лили».

На эту настораживающую особенность их переписки еще по «неполной информации» – письмам и телеграммам, опубликованным в 65-м томе «Литературного наследства» в 1958 году, – обратил внимание американский исследователь Эдвард Браун [Brown E. Mayakovsky. A Poet in the Revolution. Prinseton, 1973. P. 290]. Высказав свои соображения о возможных причинах этого, он отметил, что столь длительное молчание Маяковского давало, конечно, Лиле Юрьевне повод для беспокойства.

Действительно, беспокоиться было от чего. Такая невнимательность – при существовавшей договоренности, что Маяковский постарается на месте «пробить» визу в США и для Лили Брик! Такая необязательность, притом что сама Лиля Юрьевна нервничала, «сидя на чемоданах», не зная, то ли дожидаться визы в США, то ли ехать на отдых в Италию. (Какой, кстати, ограниченный выбор был у бедняжки! В те-то, весьма «спартанские» времена. И все – за счет Маяковского!)

В. Маяковский во время своей поездки в Америку. 1925 г.

И дело тут, конечно, не в отдаленности. Ведь и из Гаваны, и из Мексики, где Маяковский побывал, прежде чем пересечь границу Соединенных Штатов, он исправно посылал в Москву и подробные письма-отчеты, и довольно пространные телеграммы. Но вот – США. 16 октября Лиля Юрьевна телеграфно сообщает Маяковскому в Нью-Йорк, что она уже выехала в Италию и ждет от него дальнейших известий по адресу Постпредства в Риме. Поэт же 19 октября чисто механически посылает ей очередную «дежурную» телеграмму по-прежнему в Москву!

Да, и сухость, и редкость телеграмм, и невнимательность поэта весьма красноречивы.

В Нью-Йорке Маяковский регулярно встречается с семьей своего друга юности Давида Бурлюка, у которого подрастают двое сыновей. Здесь поэт встретил и полюбил Элли Джонс. Это была его первая любовь после столь болезненно пережитой им любовной драмы 1922–1923 годов с Лилей Юрьевной.

Именно здесь поэт особенно остро почувствовал необходимость разорвать слишком затянувшееся для него тягостное «тройственное согласие», необходимость покончить с этим якобы «семейным счастьем» в обществе своих «ближайших друзей» Бриков. Отсюда, издалека, такой разрыв представлялся не только вполне естественным и необходимым, но и, по-видимому, не слишком уж сложным практически. (Отдадим должное и интуиции Брик. В письме от 3 августа 1925 года она пишет Маяковскому в Нью-Йорк: «Кланяйся Бурлючку. Какой он? Не смей забывать меня!!! Твоя Лиля».)

Вернувшись из США в Европу, поэт 14 декабря 1925 года встречается с Лилей Брик в Берлине.

Она специально приезжает сюда из Италии. Но именно после возвращения Маяковского из Америки его отношения с Л. Ю. Брик изменились. Они больше никогда не были близки физически. Лиля Юрьевна традиционно трактует этот факт «в свою пользу»: «Когда он вернулся из Америки, он не стал требовать нашей физической близости. Он был достаточно умным и все, конечно, хорошо понимал, он как бы сказал себе: “Если я буду настаивать на своих притязаниях, она вообще может бросить меня”. И это было действительно так, т. к. я уже решила больше не продолжать наши интимные отношения» Что ж, будем считать, что «экстрасенсорные» способности Лили Юрьевны помогли ей предугадать намерения самого Маяковского. В этот же вечер, 14 ноября, в берлинской гостинице поэт зашел в ее номер, дверь которого была предусмотрительно не заперта, и, к ее удивлению, заявил: «Спокойной ночи. Больше я никогда не буду к тебе приставать» [Ann and Samuel Charters. I love: Te story of V. Mayakovsky and Lili Brik. New York, 1979. P. 279].

Как видим, приняв принципиальное решение о разрыве с Бриками, Маяковский остается честным, чистым и в личных отношениях с Лилей Юрьевной. А прибыв в Москву, поэт сразу же начинает уже упоминавшиеся квартирно-кооперативные хлопоты. Затем, еще не отдохнув как следует после полугодового зарубежного путешествия, уже в январе выезжает в лекционное турне по стране.

Любопытно, что вскоре, в февральских (1926 г.) телеграммах из Ростова, Краснодара, Баку в Москву, Маяковский вновь проявляет халатное невнимание к сообщениям Лили Юрьевны об изменениях в ее адресе.

Итак, перед нами – целая серия формальных «отписок» человека, живущего своей особой жизнью, занятого своими заботами. Лишь по деловой необходимости, из деликатности, из боязни очередного безобразного скандала (вспомним, например, «размолвку» декабря 1922 г.) поэт продолжает переписку, сохраняя ее «ритуальные» стилевые особенности. (И заключительный аккорд. 1930 год. Ося и Лиля Брики вояжируют по Европе: Англия – Голландия – Германия. 7 апреля 1930 года из Лондона в Москву отправлена открытка с игриво-капризным текстом, адресованным Маяковскому и его собаке Бульке: «Милые щенки. Придумайте, пожалуйста, новый текст для телеграмм. Этот нам надоел. Лиля, Ося». На открытке – почтовый штемпель получения: «Москва, 11.4.30». Через три дня Маяковского не стало.)

Все эти «мелочи», к сожалению, не находят должного отражения в комментариях Б. Янгфельдта, ибо не укладываются в принятую им «концепцию Маяковского». Зато, комментируя фразу из письма Маяковского от 15 июля 1926 года из Крыма в Москву – «Я получил за чтение перед санаторными больными комнату и сел в Ялте на две недели», – Б. Янгфельдт сообщает, что «в начале августа Маяковский и Л. Ю. Брик провели вместе около двух недель в пансионе “Чаир” близ Кореиза». Подтверждением этому, очевидно, должна служить и известная фотография, приводимая в изоблоке книги: «Л. Ю. Брик и В. В. Маяковский. Пансион Чаир, Крым. Август 1926 г.». Действительно, на фруктовом киоске на заднем плане фото можно прочесть название «Чаир». Однако В. А. Катанян в своей «Литературной хронике Маяковского» (в том числе и в ее последнем, 5-м издании 1985 г.) писал по этому поводу: «В каком санатории жил Маяковский – неизвестно». Неужели Василий Абгарович, исследователь весьма дотошный и скрупулезный, последние 40 лет проживший с Л. Ю. Брик, так и не удосужился уточнить у нее этот факт?