Евгений Рудашевский - Намаскар: здравствуй и прощай (заметки путевые о приключениях и мыслях, в Индии случившихся) Страница 29

Слушал я ланкийца и дивился – не видел он меня, хоть на лицо моё поглядывал. Не ждал он ответов, но лишь вопросы произносил – один за другим. Грустно было, оттого что человек этот, в коробку тёмную запершись, пытается в ней что-то разглядеть. Ум свой пробует в безумстве. Видит, что разговор о карме в тупик ведёт, что религия всегда слабость показывает, когда оценочность какую-либо в императивах считает. Она строит вокруг жизни загородки твёрдые (утверждая что-то плохим или хорошим); но человек растёт, ворочается, крутится и загородки ломает. Им взамен ставят иные. Лицемерие. Грех, карма – на соломенных ногах высятся. И сколько сил, ума тратится на всю эту околодогматическую демагогию! «Зачтётся мне или нет, если я птичку отпустил, а она умерла?..» Такое упорство, и всё – об стену, которую сами себе поставили.

Ланкиец слова свои окончил. Помолчав, отошёл. Разговора не случилось. Мне было бы трудно с ним говорить. Темы такие я всегда начинаю с первопричин, аксиом – от них уже обсудить соглашаюсь какое-либо явление. У человека религиозного аксиомы все божественными оказываются, признаются непреходящими, самоценными (в уверенности, что им ничто не предшествовало). Я же первопричины свои всегда считал теорией, промежуточным звеном (пусть счёт жизни своей начинаю от них, как от точки базовой). Пазлы религиозного человека собраны; терзания в нём – оттого что неуверен он в правильном сцеплении некоторых кусочков. Мои пазлы только начаты; не видя им конца, не надеюсь когда-нибудь их собрать – чем наполнить эту безграничность? Наши терзания – в разных плоскостях жизни. Потому и разговор получиться не мог бы на темы такие…

Близ Канди некогда ходили вольные слоны; их было много. Теперь слонов здесь нет даже в заповедниках – последний закрылся в прошлом году; сейчас для знакомства со слонами от Канди ехать нужно не меньше сорока километров (в питомник). Удивляться этому не стоит. Ещё в 1841 году Алексей Салтыков писал с Цейлона: «Один офицер рассказывал мне, что на одной из охот в окрестностях Канди ему случилось убить сорок слонов (впоследствии я узнал, что один из английских чиновников, знаменитый охотник, проводивший бо́льшую часть времени в джунглях, убил в течение нескольких лет до 700 слонов. Когда я четыре года спустя встретил его на Цейлоне, в списках его уже стоял 1001 убитый слон <…>). Истребление этих животных очень полезно, потому что они опустошают поля и опасны по своему огромному числу, превышающему народонаселение острова» {36} . В наши дни опасность эта окончена победой человека.

В отель возвращался я по берегу; здесь расхаживали утки – обезображенные по голове красными волдырями, туктукеры улыбчивые, мороженщики, в клаксон гудящие для привлечения покупателей. Здесь же в тарелочках маленьких горели очистки кокоса. В озере, несмотря на зреющие сумерки, суетились рыбки.

Ещё утром побывал я на вокзале, где купил билеты на поезд в Коломбо. Второй класс – 50 рублей. Первого класса на этом рейсе не было. С туктукером о встрече условлено было на 5:20, так что сна хорошего не предвидится.

07.08. Коломбо

(Крупнейший на Цейлоне город – Коломбо, население которого сочтено в 5,5 миллиона людей. На территории его расположена официальная столица Шри-Ланки – Шри-Джаяварденепура-Котте.)

Пробуждение для Оли неприятным оказалось, потому что глаз её гноем залепился. Открыть его было непросто. Не видел я прежде ячменей столь обильных. Отёк при этом уменьшился – антибиотики действие оказали.

Завтраком был мне фрукт дракона (вкус приятие вызвал особое – съедаю не меньше двух килограммов в день). Отказался от прочей еды. От каш детских мы перешли к фруктам и орехам. Киви, бананы, манго, мангустины. Фрукт дракона счёл я наилучшим, оттого что вкус его – мягкий, навязчивости не обозначающий. Похож он на киви, раздутый до мякоти белой.

В 6:15 поезд наш отправился, и неожиданно обнаружил я путешествие такое любопытным.

Хотел я записи путевые внести, но к тому не было возможности. Вагон раскачивался, трясся; сопровождалось метание это лязгом, дребезгом настойчивым. Ходуном ходила перемычка между вагонов – скреблась листами жестяными, и ждал я разрыва в напряжении этом, но его, конечно, не случалось.

Узнал я вскоре, что двери вагонные не закрыты и что на подножке поезда сидеть можно беспрепятственно. Именно подножка на первый час сменила мне кресло кондовое второго класса; с неё Цейлон иным представился. Теперь порешил я, что только так и возможно страну эту обозреть, образом единым обхватить – с подножки горного поезда.

Шри-Ланка – пёстрая, густая, насыщенная, будто нектар. Многое собралось в ней, устроилось тесно джунглями разнообразными, горами взострёнными. Если разбавить пейзажи эти, растянуть их пестроту по земле широкой, то страна выйдет хорошая, как сок манговый, но и обыденная – в отличие от гущизны нектарной.

С дороги горной видны отроги и вершины далёкие, леса, по склонам их разложенные, поля многоцветные, ступы белые, хижины соломенные и коттеджи стеклянные, пальмы и сосны, фрукты во множестве, мне неизвестные, Будды стоячие и сидячие – такие же яркие, раскрашенные, как и те, что ругал я в Индии (здесь они смотрелись иначе, почти гармонично). Были среди них трёх-, четырёх-, а то и шестиметровые; одни показывались открыто, другие – из коробки прозрачной.

Города, будто из сора природного собранные; сёла, в которых дома напоминают тканевые заплатки. Между городами и сёлами – деревья, кусты, речки. Всё это – близко, доступно от подножки. Выставлял я ладонь, и трава высокая щекотала меня, ветки царапали. Здоровался улыбкой с крестьянами, вдоль пути стоящими; женщинам, во дворе работавшим, кивнуть успевал. И было желание во мне лёгкую доступность эту до земли кратким прыжком завершить – чудился он мягким. Оставить груз багажа, планов; приземлиться здесь и не торопиться отсюда.

Лязг, треск не прекращались.

Бросало вагон по сторонам так глубоко, что идти без поручней сложно. Скач в ногах, в сидении бывал такой, как случается при прогулке велосипедной по дороге гравийной. Не думал я, что в поезде укачивать может. Но не это (и не опасение выпасть в неожиданном толчке из поезда) прогнало меня с подножки назад, в кресло второго класса. Утомление вышло от грохота перемычки межвагонной и от грохота тоннельного. Кроме того, в тоннеле гарь делалась от локомотива, и нужно было останавливать дыхание.

Взглянув в ущелье под ногами – когда мы проезжали мост, – покинул я подножку (оставил от неё память хорошую). И думал теперь о старании людей, джунгли и скалы прорубивших для скорого нашего пути.

О поездке этой скажу ещё об удивлении от чистых подлокотников и сидений – не было налеплено под ними жвачек, и рукой я не пачкался, как случается часто в поездах наших.

В Гампахе пассажиров отчего-то набилось стоячих в вагон наш сидячий. Обильно запахло людьми, душно сделалось; но Коломбо уже близко.

В столице выбрали мы дом большой (в квартале посольском), где сняли для ночи комнату. 1200 рублей были в обеспечение простора, завтрака и настойчивых репетиций дочки хозяйской в зале по соседству – тренировала она Баха фортепьянного.

Краткий сон приготовил нас к прогулке неспешной по Коломбо.

Столица ланкийская пресной показалась после гор; жаркой излишне. За несколько веков до нас чувства такие же узнали местные правители, переселившиеся на берег для политического и торгового уюта, но вынужденные возвратиться в места горные – для большей прохлады и большего спокойствия.

Спустились мы к океану – ноги смочить на пляже цейлонском, чего сделать в эти дни возможности не имели.

Набережная людной была. И змеи воздушные роем тесным висели над головой. И музыка трёхнотная от лотков к мороженому звала. И пеликаны в десять-пятнадцать килограммов по столбам фонарным сидели – крылья ветру выставляли, чистились и струи тёмные вниз, на дорогу, пускали. И волны шумели пенистые.

Как мало островного в островитянах здешних! Были они на пляже толпой значимой, и не нашлось среди них ни одного, одежду снявшего. Отчего искажения такие получаются? Почему к зубу человека, семь лет в аскезе жившего, тело своё растению уподобившего, не хотели меня пустить с икрами голыми? Знаю, что причин для такой морали найдётся много и логичными они прозвучат, но всё же удивляюсь ей. Мысли эти вытягивал я и смотрел на то, как волна пенится между школьниц (выведенных купаться в форме полной, лишь туфель и носков лишённых). Учитель был с ними – надзирал за безопасностью (в одежде весь; без смущения, что окатывает его до головы).

Последним видением от Цейлона была нам диковинная ступа, поставленная возле маяка космической ракетой. Не хватало ей лишь сопел открытых…

08.08. Ауровиль

(Ауровиль означает «город рассвета». Население – чуть больше двух тысяч людей. Штат Тамилнад.)

День густым был. Заканчивается он в секте цветочной… Не буду торопиться в рассказе. Начну от пробуждения раннего – в 4 утра. Завтрак был фруктовый, вялый из-за сонливости.