Пётр Капица - Письма о науке. 1930—1980 Страница 3

Когда я приношу ему на подпись письма, подготовленные сотрудниками института, его заместителями, он никогда не подписывает их «не глядя». «Подмахивает» он лишь характеристики для так называемых «выездных дел». Вот эти характеристики, которые он считает никчемными и бессмысленными, он подписывает действительно не глядя и как-то нарочито неразборчиво... «Четыре экземпляра надо подписать»,— говорю я с тоской в голосе. И он терпеливо ставит свою закорючку на всех четырех экземплярах... А вот письма, любые письма он подписывал всегда очень старательно и разборчиво: «П. Капица». Да и не так уж много было писем, которые он подписывал. Надо сказать, что Петр Леонидович к своей подписи относился довольно «бережно». «А зачем Я должен это письмо подписывать? — скажет он.— Вполне достаточно будет подписи кого-нибудь из заместителей». И он тут же объяснит, почему надо «беречь» его подпись. «Ведь это как шагреневая кожа,— скажет.— Чем больше подписываешь разных писем с мелкими просьбами, тем меньше твоя подпись значит...»

А бывало и так, что письмо он не подписывал потому, что оно было написано суконным языком. Поморщится и скажет: «Надо писать по-человечески. Так нельзя...» И брезгливо отодвинет письмо в сторону — пусть, мол, над- ним поработает еще тот, кто его сочинял... Но бывало и так, что Капица сам приводил плохо написанную, но важную бумагу в человеческий образ. Что-то зачеркнет, что-то допишет, поменяет местами абзацы... И ты вдруг с изумлением видишь, как текст, совершенно прежде неудобоваримый, становится теплым, человеческим, хотя, может быть, и слегка корявым, небезупречным с точки зрения канцелярски-бюрократической стилистики... Необструганным и неотшлифованным. Но понятным зато и очень убедительным. А главное, ты видишь, что текст этот, слова эти — его слова, и шероховатость — его, Капицы, шероховатость. И это, несомненно, почувствует и тот руководитель, тот министр, скажем, которому адресовано письмо. Ко мне обращается сам Капица, подумает он. Не снабженец его и не бойкий молодой человек, подсунувший «своему» академику быстро состряпанную бумажку,— сам Капица нуждается в помощи.. И министр с удовольствием выводит «разрешающую» резолюцию. («Вот для чего и нужна бывает слава,— сказал мне как-то Петр Леонидович.—Она помогает получить уникальный станок или очень редкий прибор».)

Одно из любимых изречений Капицы: «Говорят о любви, о делах — пишут». А писать деловые письма надо уметь, это своего рода искусство. Этим искусством Петр Леонидович владел в совершенстве.

«Каждое письмо,— говорил он мне,— должно быть посвящено одному вопросу. Нельзя в одном письме писать о разных вещах...» И вот как он объяснял, почему не надо так делать: «Начальство,— говорил он,— должно поставить на письме резолюцию, кому-то поручить разобраться и доложить. А если в письме ты пишешь об одном, о другом и о третьем, то и начальству приходится думать о том, кому же поручить разобраться и доложить. Вот почему такие письма обычно пропадают. Исчезают в канцеляриях...»

Петр Леонидович этого правила придерживался неукоснительно. Бывали случаи, когда он в один день одному человеку отправлял два отдельных письма — по двум разным вопросам.

Этому правилу он следовал и тогда, когда писал статью — публицистическую — или выступал с докладом. Одна главная, сквозная тема пронизывает любое его выступление. В этом, я думаю, один из главных секретов поразительной глубины, цельности и убедительности многих статей и докладов Капицы...

Значительную часть настоящей книги составляют письма, которые Капица писал руководителям страны и Академии наук. И в этих письмах, как и во всем, что делал Капица, мы видим стремление к действенности, к «конечному результату», как мы любим сейчас говорить. Руководители страны, руководители Академии наук — аудитория весьма влиятельная, от нее много зависит и в жизни науки, и в жизни страны. Вот почему и работал Капица над письмами «наверх» не менее серьезно и ответственно, чем над статьей или докладом.

Письма «наверх» он не диктовал. Первый набросок, первый вариант писал от руки в тетради или блокноте большого формата. Анна Алексеевна «расшифровывала» этот черновик, причем даже она не всегда могла разобрать его стремительный почерк. Она оставляла пропуск в машинописном тексте, а неразборчивое слово подчеркивала красным карандашом. Петр Леонидович вписывал пропущенные слова и правил машинописный текст, причем правил весьма решительно, вычеркивая страницы и абзацы и вклеивая большие куски, написанные от руки. Анна Алексеевна снова все перепечатывала. Петр Леонидович снова правил. К адресату уходил обычно четвертый или пятый вариант письма. Отвозили эти послания личные курьеры Капицы — Анна Алексеевна, постоянный его помощник в научных исследованиях Сергей Иванович Филимонов, а с лета 1955 года — автор этих строк. В экспедиции Кремля или ЦК партии мы получали расписку: «Дана в том, что от академика П. Л. Капицы получен пакет на имя товарища такого-то...» Бумажка эта подкалывалась затем к копии письма. Все эти расписки до сих пор хранятся в архиве Капицы. Так же как и все варианты и черновики отправленных (и не отправленных) им писем.

Некоторые письма Капицы «большому начальству» напоминают газетные или журнальные статьи — научно-популярные или публицистические. Одно из писем Сталину (оно не включено в эту книгу) предваряется даже эпиграфом: «Время дороже всего. Суворов». Есть письма, разбитые на главки.

«Пришлось писать длинно,— пишет Капица Н. С. Хрущеву 18 июня 1961 года,— а то получилось бы неубедительно».

Убедить, сделать руководящее лицо своим союзником в решении той или иной проблемы — вот к чему стремился Капица, обращаясь «наверх».

Многие письма, публикуемые в настоящей книге, писались в те годы, когда общественное мнение в нашей стране особой роли не играло. Решающим в те годы становилось «мнение» власть предержащих. «Есть мнение»,— говорили с таинственным и важным видом (да и сейчас еще говорят) аппаратные люди.

То было время Административно-командной Системы, как мы ее сейчас называем. И Петр Леонидович, человек мудрый и трезвомыслящий, прекрасно понимал, что в условиях этой системы чрезвычайно важно — для дела, для науки, для строительства социализма — умело воздействовать на «общественное» мнение высших эшелонов власти. На эту работу он не жалел ни времени, ни сил. Причем порой эта работа была смертельно опасной, сравнимой, пожалуй, только с работой сапера.

Академик Е. М. Лифшиц рассказал мне однажды о своем разговоре с Капицей. Петр Леонидович показал ему письма, которые он написал Сталину после ареста В. А. Фока и Л. Д. Ландау, и письма тому же адресату с резкой критикой Берии... Евгений Михайлович спросил Капицу, не испытывал ли он страха, когда писал эти письма, не казалось ли ему, что он входит в клетку с тигром. «Я об этом не думал,— сказал Петр Леонидович.— Я только знал, что это нужно сделать...»

Нужно сделать. Нужно написать. Прийти кому-то на помощь. Двинуть вперед дело, нужное стране...

Не проситель — гражданин, равноправный хозяин своей страны,— таким предстает Капица в своих письмах руководителям государства. «Вот смотрите сами,— пишет он В. И. Межлауку 27 апреля 1936 года.— Вы — правительство, я — ученый. Но мы оба граждане Союза и перед нами одна задача —добиться процветания страны...»

Добиться этой цели — процветания страны, процветания социалистической Родины — невозможно, по мнению Капицы, без передовой науки. «Двигать вперед нашу технику, экономику, государственный строй может только наука и ученые»,— пишет он Сталину 3 октября 1945 года.

Приведу еще одну характерную выдержку из писем Капицы. 13 декабря 1935 года, всего лишь год спустя после того, как он приступил к работе на родной земле, Петр Леонидович пишет жене в Кембридж:

«...Вчера играл в шахматы с Алексеем Николаевичем [Бахом]. Славный старик, но мы с ним не согласны в одном. ...Я ему говорю, что научное хозяйство в отвратительном состоянии, а он говорит: «Да, это правда, что поделаешь, сейчас есть более важные вещи, чем наукой заниматься...» И прочее. Вот тебе образчик, как может ученый добровольно отодвигаться на второй, а там [и на] третий план. Я считаю, что науку нужно считать очень важной и значительной, а такой inferiority complex (комплекс неполноценности) убивает развитие науки у нас. Ученые должны стараться занимать передовые места в развитии нашей культуры и не мямлить, что «у нас есть что-то более важное». Это уж дело руководителей разбираться, что самое важное и сколько внимания можно уделять науке, технике и пр. Но дело ученого — искать свое место в стране и в новом строе и не ждать, пока ему укажут, что ему делать...»

«Искать свое место в стране и не ждать, пока тебе укажут, что делать» — как поразительно злободневно звучит сейчас этот призыв большого ученого и гражданина, обращенный ко всем нам,

П. Е. Рубинин