Иштван Эркень - Письма-минутки Страница 3

Пленных развернули обратно и погнали на восток, к лагерю. По-моему, русские сами не рассчитывали на столь стремительное и глубокое продвижение, а посему и не позаботились о том, где разместить такое количество пленных. Вот и брели мы не одну неделю. На ночлег пускали к себе русские крестьяне — их доброты вовек не забыть! — делились последним куском, ведь им и самим есть было нечего. Наконец погрузили в вагоны и повезли в лагерь.

Территория лагеря была обширной, с множеством длинных, наполовину ушедших в землю бараков. Собралось нас там тысяч двадцать, в основном, конечно, немцев, но и венгров хватало. Были и румыны, чехи, поляки, французы — из числа эльзасцев, воевавших на стороне Гитлера. <…> Располагался наш лагерь под Тамбовом, в лесу, так что и работали мы главным образом на лесоповале. Постепенно, по мере того как происходило перераспределение по национальному признаку, стала складываться и специфически лагерная жизнь. Затем мы начали получать книги, открыли библиотеку, создали театр, иногда показывали кино. Даже эти скудные проблески жизни худо ль, бедно ль поддерживали в нас дух. Для некоторых из нас важную роль сыграла так называемая Антифашистская школа. К нам в лагерь приезжали живущие в СССР венгерские эмигранты, жили с нами бок о бок, отбирая кандидатов для обучения в школе. Мне известны две такие крупные школы, одна находилась под Москвой [5]. Пока шла война, окончившие школу курсанты продолжали свою агитационную деятельность в других лагерях, а с окончанием военных действий были отправлены на родину, в Венгрию. Таким образом вернулся домой и я.

Из интервью 1970 года

Извещение из венгерского консульского отдела г. Анкары

Анкара, 1946, и сентября

Тема: состояние здоровья военнопленного Иштваня Эркеня

Господину Хуго Эркеню

аптекарю

Будапешт

V, ул. Андора Юхаса, 12

Венгерский военнопленный Иштван Эркень, находящийся в Советской России (лагерь № 188), в своей открытке от 1 июля 1944 года просит сообщить, что он жив-здоров.

Письма из плена

Дорогие мои родители и Марианн!

Небольшая группа наших возвращается домой, в том числе мой друг Бузаш, который расскажет вам обо мне подробнее. Я был бесконечно счастлив узнать, что вы все трое живы-здоровы. Напишите, пожалуйста, как вы, где вы. Бузаш объяснит, каким образом переправить ответ.

Думается, наша встреча не за горами, а писать о себе по прошествии столь долгих лет трудно. Много случилось всякого — всего не пересказать, да и письмо не вместит. Но у меня все в порядке, со здоровьем вполне терпимо, смотрю на вещи с непробиваемым юмором — это был единственный способ выжить в эти тяжкие времена. Больше всего изводила тревога о вас, вести с родины приходили до того ужасные, что даже теперь, читая газеты, диву даешься, как вам удалось уцелеть. <…> Беспокоиться обо мне нет никаких причин, живу в условиях, вполне благоприятных, и по возможности пишу. Очерков социографического характера набралось на отдельную книгу, глядишь, и роман написать удастся, хотя завершить его я предпочел бы дома. Что творится у нас в стране, понятия не имею, неотвязно думаю, как отразятся на вас материально эти трудные времена, однако не вижу ни малейшей возможности помочь вам, пока нахожусь здесь. <…> И вновь, и вновь тревожит мысль: здоровы ли вы? Меня беспокоило это еще в тот момент, когда мы разлучались, а ведь главные передряги были тогда впереди. К счастью, человек способен вынести гораздо больше, чем мог бы предположить.

Вижу, каким тревожным и грустным получилось письмо, а ведь я задумывал написать его не таким, да и вообще оно не соответствует моему настроению. На том кончаю письмо в надежде, что Рождество мы встретим вместе, и с любовью целую вас всех.

Ваш любящий сын

Пишта.

12. Х.1945

30. Х. 1945

Это мое последнее письмо. Отсылаю с оказией лишь для того, чтоб этот музейной ценности документ не пропал понапрасну.

На станции уже формируют эшелон, и я с большей охотой поучаствовал бы в сборах, а не отсиживался здесь, в тепле и уюте, при электрическом свете и за новой пишущей машинкой. Однако же нечего сокрушаться попусту, ведь я давно усвоил: иной раз все складывается гораздо лучше, чем тебе хотелось бы поначалу. Вот и все, что касается философии.

К сожалению, не упомнить в деталях, что я понаписал вам за прошедшие три недели, но, надеюсь, в результате какая-то картина все же вырисуется из моих посланий. В первую очередь это касается моих просьб относительно рукописей. За это время кое-что изменилось: появилась пишущая машинка, и я взялся за перепечатку. Хотелось отправить вам хотя бы три рассказа, наиболее близких моему сердцу. Два перепечатать успел, а вот третий вынужден был прервать на 13-й странице. Придется вам продиктовать кому-нибудь остальное по рукописи. <…> Ну, да что это я все о делах!..

Чувствую, надо бы сказать хоть что-то и о себе, вот только боюсь показаться нескромным. Надеюсь, приятели мои должным образом отзовутся о моем уме и приятной наружности и не преминут подчеркнуть, насколько я прост и скромен при всех своих достоинствах. Ведь вздумай кто понаблюдать за мной при утренней побудке — нипочем не догадается, какая пропасть талантов во мне заложена. И вообще, я очень сдержанный, чуть ли не робкий, хотя поведения образцового. Вся прочая информация, какой располагают Бузаш и Ланг, — сплошь порождение их зависти. Это что касается моих друзей.

Рад бы похвастаться своими языковыми способностями, но мой русский пока что не безупречен. Должен признаться, находятся русские, в особенности среди людей образованных, которые только по выговору определяют во мне иностранца. Вообще хотелось бы расписать себя во всех деталях, но вокруг шум, гам, суматоха, каждую минуту новые вести, люди заходят, выходят — где уж тут сосредоточиться. <…> Пожалуй, и хватит о себе.

И наконец о способе переписки. Напишите о себе всё — обстоятельно, подробнейшим образом и передайте кому-нибудь из членов КП, желательно в надежные руки. Если почему-либо не получится, можно отправить через Бузаша в Москву, на адрес редакции «Игаз Со» или московскому руководству КП. Для подстраховки неплохо бы указать и мой адрес, который официально звучит так: «СССР, Спецобъект 40», или «Антифашистская школа, Красногорск». С адресами все. Письма идут довольно медленно, так что об отправке следует позаботиться заблаговременно.

Дорогие мои, кругом дым коромыслом, так что письмо кончаю. В надежде на скорую радостную встречу всех вас целую и обнимаю.

Пишта.

Дорогие мои родители!

«По техническим причинам» сложилось так, что мы, ассистенты преподавателей, включены не в первую, а во вторую группу, поэтому приедем с опозданием в несколько недель, если не месяцев. Конечно, нашей общей радости это убавляет, но тут мы ничего изменить не в силах. Значит, надо как-нибудь продержаться эти недели.

Зато вместо себя направляю к вам своего чрезвычайного посланника, Ласло Луковски; он-то и передаст вам это письмо. Прошу принять его с большей любовью, чем та, что выпала бы на мою долю, поскольку в теплоте и внимании он нуждается сильнее. Минувшей зимой, которая оказалась отнюдь не легкой, он в конечном счете спас меня от морального и физического срыва, вдохнул силы и желание продолжать трудиться. Мы строили планы, как по возвращении домой Лаци поселится у нас, даже творческие замыслы были общими, насколько могут сработаться писатель и художник и насколько можно вообще что бы то ни было загадывать, находясь здесь. Прошу вас считать его своим сыном, ведь он мне больше, чем брат, и подобно тому, как тут мы делили с ним горе и радость, скудные пожитки, которые у нас были, хотим, чтобы и впредь все оставалось так же. Поэтому всю мою сохранившуюся одежду, пожалуйста, отдайте ему и до моего возвращения поддержите его материально, не позволяйте переселиться от нас, но главное — не давайте падать духом. О семье своей он по-прежнему ничего не знает, а даже если и узнает, боюсь, как бы это не оказалось хуже неизвестности.

Конечно, я понимаю, в какое щекотливое положение ставлю всех вас, и наверняка все было бы естественнее и проще, находись я с вами в качестве посредника, этакого «наведенного моста». А так вы в конце концов друг другу чужие, к тому же вас неизбежно ждет разочарование: вместо Эркеня получили Луковски, художника вместо писателя, а он, в свою очередь, станет деликатничать и стесняться, как тот обездоленный человек, кто не привык получать милостыню, но обойтись без нее не может. Держитесь радушнее и веселее, чтобы рассеять его смущение. Представьте себе, что я с вами: уж я бы сумел шутить и дурачиться, постарался бы переломить всякую неловкость.

Я и к другим обращаюсь с просьбой помочь ему устроиться на первых порах, но прежде всего рассчитываю на вас. Коль скоро уж нам не суждено вернуться домой вместе, пусть хотя бы наши мечты о совместных книгах не развеются прахом.