Владимир Дядичев - Лиля Брик. Любимая женщина Владимира Маяковского Страница 37

Здесь же важно то, что действительно, запись этого «сюжета» – «факт исключительный».

Нет, Маяковский и здесь не отступил от своего правила записывать лишь адреса, телефоны. Это тоже была запись адреса: зашифрованная запись адреса, куда влеклась его душа. Ключ к этому «шифру» находим в записной книжке Маяковского того же 1929 года, где на одной из страниц – только одно слово: «ДОЧКА»!

В журнале «Москва» (1991, № 4) я уже описал связанный с именем Маяковского случай «подправления» фактов Л. Брик [См. наст. изд. С. 107–142.]. Тут перед нами – еще один пример, еще одна попытка «исправления» биографии поэта.

Подозреваю, что хотя бы некоторые из «специалистов», у которых Лиля Юрьевна «много лет наводила справки» о фильме «Девушка из Гаваны», не могли не догадываться, в чем тут дело. Но лучше не связываться. Да и само столь пристальное, настойчивое, многократное обращение Брик к этой, казалось бы, простенькой черновой записке Маяковского вполне красноречиво. А упорное акцентирование внимания на примитивности, незначительности сюжета и, наоборот, подчеркивание того, что «дело не в сценарии, а в том, как сделана картина, как он (фильм) сделан» (слова «как» в тексте выделены самой мемуаристкой), явно бросаются в глаза. Оно ясно говорит о понимании подспудной силы этих непритязательных записей Маяковского, о беспокойстве мемуаристки за свое монопольное положение единственной и непререкаемой «музы поэта».

5

В отличие от «Девушки из Гаваны» – продавщицы орехов, зазывающей покупателей песней, – Элли Джонс одно время, до знакомства с Маяковским, была продавщицей (!) парфюмерии (точнее, манекенщицей косметической фирмы). Видимо, именно знакомством с Элли Джонс навеяно одно из стихотворений американского цикла – «Барышня и Вульворт», написанное в ироническом ключе, но с явной симпатией к героине произведения: поэт сквозь витринное стекло видит девушку, рекламирующую галантерейно-косметические товары, в частности бритвенные лезвия («зазывающую» покупателей).

Я злею:«Выйдь,окно разломай, —                    а бритвы раздай для жирных горл».Девушке мнится:«Май, май горл».

Некоторая самоирония – характернейшая черта любовной лирики поэта. Само же название этого стихотворения вызывает в памяти другое любовное произведение Маяковского – кинофильм «Барышня и хулиган», где поэт был не только автором рабочего сценария, но и исполнителем роли влюбленного хулигaнa.

С учетом непростых лирических переживаний поэта следует по-новому прочесть, осмыслить и такие стихотворения американского цикла, как «Небоскреб в разрезе», «100 %», «Вызов».

Надо сказать, что поэт приехал в Америку с совершенно определенным критическим, «пролетарским» настроением, с определенной «заданностью», которую он однозначно выразил в словах:

У советских собственная гордость. На буржуев смотрим свысока.

Но и в самой Америке в 20-е годы критическое отношение к буржуазному обществу, левые настроения были вообще весьма типичным явлением в среде творческой интеллигенции. Так, антибуржуазный, «бунтарский» настрой американской литературы того периода определялся произведениями Т. Драйзера, Э. Синклера, С. Льюиса и др. Иная реакция Маяковского, представителя страны победившего пролетариата, была бы просто странной.

Эти внутренние противоречия между пролетарским «долгом» и не признающим «классового подхода» чувством любви ясно отразились и в названных стихах поэта. Отсюда и явно ощутимое в них чувство какой-то личной неприкаянности, избыточной озлобленности. Поэт как бы находится в вечном споре и разладе с самим собой. Отсюда и: «Не по мне все это. Не к чему. И жаль» («Кемп «Нит гедайге»). Отсюда и: «Тот, кто постоянно ясен – тот, по-моему, просто глуп» («Домой!»).

Но дело не только в этом.Я смотрю,и злость меня берет на укрывшихся за каменный фасад.Я стремился за 7000 верст вперед,а приехал на 7 лет назад.

Так заканчивает поэт стихотворение «Небоскреб в разрезе». Сказано, конечно, с вполне обличительным пафосом.

Но подспудно, вторым планом в этих словах зафиксировано не только реальное путешествие в пространстве, а и своеобразное «путешествие во времени» – «возврат молодости» поэта. Впервые со времени революции 1917 года и Гражданской войны рядом с Маяковским вновь оказался Д. Бурлюк, Додя, первым в 1912 году разглядевший в Маяковском поэта, одобривший его первые стихотворные футуристические опыты. В Америке, символе новейшей технологии, встретились два основоположника русского футуризма, течения, рожденного наступлением индустриального века. Вспомнились футуристические турне, поездки по России, эпатаж публики, последние совместные выступления в московском «Кафе поэтов» в 1918 году, «7 лет назад». И вот здесь, в Америке, рядом тот же друг и почти те же самодовольные буржуа – противники.

Тогда, в 1913 году в России, у Маяковского появилось стихотворение «Нате!»:

А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется – и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам я – бесценных слов транжир и мот.

А в 1925 году в США появилось стихотворение «Вызов»:

Я          полпред стиха – и яс моей страной вашим штатишкам бросаю вызов.

Каков же этот вызов? Есть, конечно, здесь и обличение «капитала – его препохабия», и посылка «к чертям свинячьим всех долларов всех держав». Но все это – на уровне общих деклараций. А вот и конкретные факты вызова:

Нам смешны дозволенного зоны.Взвод мужей, остолбеней, цинизмом поражен!Мы целуем – беззаконно! – над Гудзоном вашихдлинноногих жен.День наш шумен.И вечер пышен.Шлите сыщиков в щелки слушать.Пьем,          плюяна ваш прогибишен, ежедневную «Белую лошадь».

Вполне эффектно. Вызов, конечно. Но какое это имеет отношение к «классовой борьбе», «пролетарской солидарности» и т. п.? Ответ один – абсолютно никакого. Перед нами – поданный в несколько парадоксальной форме еще один кусочек лирической автобиографии поэта. Кстати, в черновых вариантах этих строк (записная книжка № 33) «вызов» еще более персонифицирован:

Муж, остолбеней.Я целую беззаконно.День мой шумен. И т. д.

Замечу, что «длинноногая» в лексиконе Маяковского является синонимом слова «красавица». Очевидно, что речь здесь идет о его возлюбленной, «длинноногой» манекенщице Элли Джонс. Уже говорилось о том, что после переезда в Америку совместная жизнь супругов Джонс не заладилась. Но именно встреча с Маяковским стала для Елизаветы Петровны «роковой»: через некоторое время после рождения Элли-младшей Джонсы развелись.

Владимир Маяковский со своей любимой собакой

Упомянутая во втором четверостишии «Белая лошадь» («White hors» – «Уайт хоре») – сорт виски, в изобилии контрабандно поставлявшегося в США, где формально в то время существовал «сухой закон» («прогибишен»). Наслаждение рюмкой виски в условиях «сухого закона», конечно, никак не отнесешь к форме пролетарского протеста. Речь, по-видимому, опять-таки идет о связанных с этими вечеринками каких-то личных лирических переживаниях.

Особенностью лучших лирических произведений Маяковского является их высочайший эмоциональный накал, полная обнаженность чувств, какая-то беззащитность лирического героя. В этом отношении, например, «американские» стихотворения поэта, нередко сдобренные изрядной дозой пропагандистских банальностей, трудно отнести к лирическим шедеврам. А их пропагандистская «броня» наглухо закрыла от читателя все личные мотивы в этих стихах. Поэтому, несмотря на все «курганы книг» нашей маяковианы, эта сторона «зарубежного» цикла стихов Маяковского практически никогда не обсуждалась. Однако словечко-зацепка – «Уайт хоре» – позволяет нам перенестись из Нью-Йорка 1925 года в Париж 1928–1929 годов.

6

Илья Эренбург, вспоминая Маяковского, писал: «Он (Маяковский) приезжал в Париж незадолго до смерти. Он сидел мрачный в маленьком баре и пил виски “Уайт хорс”. Он повторял:

Хорошая лошадь Уайт хорс,белая грива, белый хвост.

Он был создан скаковой лошадью, часто он хотел быть битюгом» [Эренбург И. Книга для взрослых. М., 1936. С.149].

Через 25 лет после издания «Книги для взрослых» этот эпизод в несколько переработанном виде получил у Эренбурга («Люди, годы, жизнь») более определенные пространственно-временные рамки: осень 1928 года, кафе «Куполь».

Что ж, перенесемся в парижскую осень 1928 года.

Маяковский прибыл в Париж из Берлина во второй половине октября. В Ниццу для свидания с ним приехала Элли Джонс с дочкой. Сразу по прибытии в Париж наш простодушный конспиратор «дипломатично» писал в Москву Л. Брик 20 октября 1928 года: «К сожалению, я в Париже, который мне надоел до бесчувствия, тошноты и отвращения. Сегодня еду на пару дней в Ниццу (навернулись знакомицы) и выберу, где отдыхать. Или обоснуюсь на 4 недели в Ницце, или вернусь в Германию. Без отдыха работать не могу совершенно!..».