Ольга Кучкина - Мальчики + девочки = Страница 42

Их телефонные разговоры приобрели личный оттенок почти сразу.

Разделив предположения стриженой об ее подопечном и взявшись организовать для него психиатрическую экспертизу, яйцеголовый ежедневно докладывал, что он успел, успевая правда много. Оба по роду деятельности привыкли к четкости и так и делили части разговора: первое, второе, третье, – будто и впрямь заранее готовясь, как к докладу. Первое, скажем, относилось к факсу в институт Сербского. Второе: в случае, если из Сербского придет отказ, яйцеголовый выражал готовность оплатить работу независимого психиатра. Третье: сожалел по поводу того, что не удалось послушать ее защиты. У меня есть магнитофонная запись нескольких, сказала она. Он тотчас подхватил: дайте, дайте мне, пожалуйста. – Зачем, спросила она. Затем, что меня интересует все, что касается вас, сказал он. Она засмеялась. Он сказал: я пока не знаю, как насчет формальной защиты, но ваша истинная защита – ваш смех. Она не поняла. Или сделала вид, что не поняла. Они оставили эту тему и перешли к другой. Они могли углубиться в любую, легко меняя их, все протекало естественно, ничто не вызывало сопротивления, концы телефонного провода проводили напряжение тока, который оба ощущали. На самом деле я охотно дам вам пару кассет, мне самой интересно, что вы о них скажете, призналась она. А почему вам интересно, спросил он. Потому что мы с вами занимаемся примерно одним и тем же, только я практик, а вы теоретик, и мне хотелось бы, да, хотелось бы подставить ученое зеркало, чтобы получить отражение отражения. – Именно ученое, вы настаиваете на ученом, спросил он. Она опять засмеялась и ничего не ответила.

В тот же день он заехал к ней забрать кассету. Его скорости и его предложения, опережавшие спрос, или, по крайней мере, возникавшие параллельно, не могли не подкупать. В конце кассеты были записаны некоторые выходные данные: членство в коллегии адвокатов, ряд выигранных дел, кое-что из анкеты, включая год рождения. Мгновение она колебалась: стереть или оставить. Оставила.

Он слушал ее голос на магнитофоне, по временам утрачивая смысл произносимого. Делал усилие, возвращая себя в сферу внимания. Ничего особенного. Что-то простенько, почти примитивно. Что-то любопытно, с привлечением характеристик, которые можно определить как нестандартные. Неожиданный яркий выплеск. За ним провал. Неубедительно. Неразборчиво. Никак. Лучше. Лучше. Весьма доказательный довод. Этот тоже. Ярко. Шум в зале подтверждает реакцию слушателей. Пауза. Очень большая пауза. Что она делает? Почему молчит? Она растеряет весь накопленный потенциал. Начинает тихо, почти неразличимо. Не следует оратору настолько пренебрегать классическими постулатами, первый из которых: будь внятен. Однако тишина такая, что постулаты постулатами, а она явно знает какой-то секрет владения залом. Он опять потерял нить мысли, слушая только голос. Голос содержал тайну. Влекущая интонация человека, который знает, что он знает, и спокойно делится этим знанием с другими. Иногда окрашено легкой насмешкой. Внезапно хриплый сбой как взрыв. Легкое откашливание и продолжение на глубоких бархатных низах. И тут же почти девчоночьи верхи с переливами. Голос обманывал, но ему трудно было разъединить звук и образ. Он знал, что голос принадлежит немолодой женщине. Но знал также, что если б услышал сперва голос, то обманулся бы. А если образ обманывал? Ему было отлично известно, что голос и внешность как правило разительно расходятся. Люди не замечают этого, потому что встреча происходит одномоментно: с человеком и его голосом. В институте у него шли эксперименты, когда добровольцев просили описать внешность исключительно по голосу. Если грубо: толстые могли звучать как стройные, низкие – как высокие, молодые – как старые. Разумеется, со своими спецификациями. Все описано как полагается, все квалифицировано. Но такого голоса, как у нее, он не слышал. Когда говорят, что в голосе душа человека, имеют в виду обычно певца и пение. Естественное звучание голоса любого человека открывает тайну: Бог говорит вашим голосом, и насколько в вас Бога, настолько прекрасен ваш голос. Душа в голосе Иосифа Бродского. Как ужасно, что нельзя услышать голоса Пушкина или Гете.

Он открыл глаза – он слушал пленку с закрытыми глазами. Выключил магнитофон и несколько раз с силой вдохнул и выдохнул. Взглянул на часы. Через час у него тренировка ушу . Хорошо, что у него тренировка через час. Боевые танцы, раскрепощающие дух и тело, закаляющие дух и тело, научающие дух и тело чередованию напряжений и расслаблений с тем, чтобы выиграть бой и жизнь. Хорошо, что у него тренировка. Он встал, бросив мимолетный взгляд в зеркало.

Бог говорит нашим голосом. Насколько в нас Бога, настолько прекрасен наш голос.

Придя к ней, он сел удобно в кресло напротив нее, разложил листочки с записями и принялся обстоятельно рецензировать прослушанное. Ей стало скучно мгновенно, едва он приступил. Чтобы не сидеть дура дурой, она стала о нем думать. Наверное, он знал о ней больше, нежели она о нем. В конце концов, он ею интересовался. Вероятнее всего, в силу профессии. Ему принадлежали все инициативы. Он задавал вопросы, она отвечала, хотя и охотно. Ее инициативки были маленькие и необязательные. Он даже принес какие-то разноцветные карты, чтобы оттестировать ее, да и без карт, она уверена, умел прочесть что-то, что, возможно, делало ее беззащитной перед ним. Ее это не беспокоило. Она была хорошо укреплена. Не столько работой и мужем, сколько временем. Время, прожитое и переменившее эгоистические страсти (получать) на чуть присыпанное пеплом спокойствие (отдать), было освободителем. После вкуса вой ны, проистекавшей из желания иметь, она узнала вкус свободы, проистекавшей из отказа от желания иметь, и не собиралась менять трудно доставшуюся ценность ни на одну из прежних побрякушек. Он говорил о лаконизме и резкости, о небрежности и трюизмах, об экзистенциальных оборотах и нежности, о невообразимой смеси, которая... Она скучала. Почему? Она сама не знала.

Он поднял глаза от листочков, и она увидела, как он побледнел.

Яйцеголовый прибыл из-за границы, из Швейцарии, гражданином которой стал несколько лет назад, и с тех пор, не оставляя российского гражданства, в Россию только наезжал, заводя новые нужные связи, оглядываясь, озираясь, фиксируя происходящее на родине и неожиданно впадая в смертную тоску, которой не мог или не хотел подобрать названия. Приемы, презентации он использовал для сети связей. Требовалась клиентура для института и его программ. Программы должны финансироваться. Психологическая защита требовалась многим. Известные или состоятельные со своими проблемами были материалом и подпиткой для исследований.

Этот случай был наособицу. Женщина была безбоязненно искренна с самого первого шага, в то время как кругом хитрили. Она была глубока, в то время как с другими буквально не зачерпнуть и пригоршни, тотчас песок на зубах. Она была бесстрашна в своей незаурядности, в то время как везде царила посредственность. Когда он час назад поднимался к ней по лестнице, вдруг возникшее пустое небо было в облаках такой формы, будто перед ним вершины гор, отчего на мгновенье привиделось, что он не в Москве, а в горах, в Швейцарии. Он потерялся во времени и пространстве, как умел теряться именно в горах, или в процессе медитации, при выходе в трансцедентное, как его научили японцы. Он поднимался к ней по лестнице, и то, куда он поднимался, влекло его иначе, чем обыкновенно. Он понял это и принял отчетливо и радостно. Он хотел быть ей нужен и оттого разложил подробные записи с замечаниями по ее защитительным речам. Но чем дальше он говорил, тем острее ощущал, что совершает что-то бесполезное, что лишено красоты и смысла. От этого стал бледен. Она, подняв уроненный им карандаш, дотронулась до его руки, рука была как лед. Она чувствовала, что и сама безобразно устала от никчемности события.

Послушайте, простите меня, я виновата, что заставила вас проделать этот мартышкин труд, это все лишнее, я признательна вам за то, что вы успели сказать, и за то, что не успели, тоже, но сегодня неудачный день, я могла бы подумать, что вы вампир или я вампир, если б мы оба в равной степени не были так истощены, это какая-то общая ошибка, давайте расстанемся, Бог с вами.

До этого он на нее не смотрел, но в ту секунду вонзился своим нездешним и давящим взором, ужасно переменившись в лице, и она внезапно увидела, как страшно он, с его лысой головой и большими оттопыренными ушами, похож на пришельца, такого, каких все увереннее стали рисовать и показывать в кино. Холодок пробежал у нее по спине, она справилась, наваждение пропало.

Вы сказали, Бог с вами, медленно протянул он, а почем вы знаете, что Бог, а не дьявол? – Не знаю, я никогда недумаю о дьяволе, и потому он меня не смущает, я думаю только о Боге, ответила она.