Сборник - Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело Страница 43

На дальнейшие вопросы прокурора эксперты объяснили, что работа ведена с знанием дела. В числе вещественных доказательств находился лом с особенно устроенной лапой, посредством которого можно выламывать кирпич без шуму. Подкоп велся тем же способом, который употребляется в горном деле. Вести галерею особенного труда не представляло, и только когда прорезали сточную трубу, то из нее много выделялось газов, для противодействия которым употреблялась в сильных дозах карболовая кислота. В заряде и бутыли черного динамита оказалось с посудой 89 фунтов. Большую мину генерал-майор Федоров разрядил, а бутыль осталась нетронутой, так как она залита парафином. Динамит в мине был того же качества, как и остаток в жестянках, найденных в квартире Желябова. Если взять емкость этих трех жестянок, то она подходит к емкости и большого заряда, а емкость сахарницы, если она была наполнена динамитом, соответствует емкости бутыли. Относительно степени разрушения эксперты полагали, что взрыв мины образовал бы воронку от двух с половиной до трех саженей в диаметре. В окружающих домах были бы выбиты рамы, обвалилась бы штукатурка, и куски асфальта взлетели бы кверху; кроме того, в домах могли бы разрушиться и печки. Что же касается стен домов, то, смотря по степени их прочности, они могли бы дать более ли менее значительные трещины. От взрыва пострадали бы все проходившие по панелям, ехавшие по мостовой и даже люди, стоявшие в окнах нижних этажей. Люди могли пострадать как от действия газов и сотрясения, так и от кусков падающего асфальта и карнизов.

Подсудимый Кибальчич, выслушав экспертизу, заявил: Принимая диаметр воронки в три сажени, оказывается, что сфера разрушения, произошедшего от взрыва, была бы очень местная; расстояние от краев воронки до панелей, где стояли или шли люди, было бы все-таки значительное, так что мне кажется неоспоримым, что стоявшие на панелях не пострадали бы от сотрясения и газов, могли бы пострадать только от обломков асфальта, но они взлетели бы вверх и, только падая вниз, могли произвести ушибы. Вот весь вред, который мог быть причинен взрывом посторонним лицам. Что касается до вреда домам, то не спорю, что окна были бы выбиты, как показал взрыв метательных снарядов, но чтобы обрушились печи и потолки, то я считаю это совершенно невероятным. Я просил бы г-д экспертов привести из литературы предмета пример, чтобы два пуда динамита на таком расстоянии произвели такое разрушительное действие, о котором они говорят. Я полагаю, что взрыв этой мины был бы даже менее разрушителен, чем взрыв двух метательных снарядов. Конечно, все, что находилось бы над воронкой, то есть экипаж и конвой, погибли бы, но не больше.

Свидетели Смирнов и Гурьев (рядовые гальванической роты) показали, как первый из них влезал в галерею для ее осмотра, и второй – как он раскапывал забивку, вынул бутыль и потом цилиндр с главным зарядом, что уже известно из показаний экспертов.

Свидетель Михайлов (брат подсудимого) на вопросы защитников показал, что из числа подсудимых одного признает своим братом.

Присяжный поверенный Хартулари: Когда он уехал из деревни на заработки?

Михайлов: С 15 лет.

– До того времени что он делал?

– Грамоте учился.

– Где учился: в Петербурге или в деревне?

– В деревне он знал только читать.

– Как он вел себя в Петербурге?

– Он прежде хорошо вел себя; работал на заводах. Только нынешней зимой он работал вместе со мной у Петрова, а то один работал.

– Имел он большие заработки?

– Нет. Прежде, когда работал у Голубева, он зарабатывал хорошие деньги, достаточно высылал родным. До работы у Петрова мы все врозь жили.

Подсудимый Михайлов: Я в деревне занимался крестьянской работой, так что знаю ее всю, а грамоте учился только две-три недели; выучился церковной азбуке и мог читать по складам.

На вопрос первоприсутствующего, чем стороны желают дополнить судебное следствие, товарищ прокурора просил предъявить Особому присутствию и обратить внимание на различные вещественные доказательства, между прочим на отобранные у Рысакова револьвер с шестью патронами, паспорт на имя Грязнова, тетрадь под заглавием: «Объяснительная записка», обертка ее с планом Петербурга, письмо, писанное Рысаковым к отцу, стихотворение, начинающееся словами: «Когда придет то времечко…» и т. д.

Относительно стихотворения подсудимый Рысаков объяснил, что оно писано его рукой, но он не помнит, где и откуда он его писал.

Далее товарищ прокурора обратил внимание на вещественные доказательства, отобранные в квартире умершего в госпитале, именовавшегося Ельниковым, между прочим на платок с меткой «Н.Р.», который по предъявлении подсудимому Рысакову он признал своим. Объяснив, что Особое присутствие предоставляет сторонам ссылаться на все имеющиеся в деле вещественные доказательства, первоприсутствующий объявил судебное следствие оконченным и прервал заседание до 10 часов утра следующего 28 марта.

Николай Валерианович Муравьев

Заседание 28 марта

По открытии заседания в 10 часов утра первоприсутствующий предложил исполняющему обязанности прокурора произнести обвинительную речь.

Исполняющий обязанность прокурора при Особом присутствии Правительствующего сената Н.В. Муравьев: Г-да сенаторы, г-да сословные представители! Призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний, когда-либо совершившихся на Русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежей, едва закрывшейся могилой нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного отца и преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркие и могучие слова, достойные того великого народного горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия, виновным требовать возмездия, а поруганной ими, проклинающей их России – удовлетворения! Как русский и верноподданный, как гражданин и как человек, я исполню свою обязанность, положив в нее все силы, всю душу свою; но на моем пути есть одно нелегко преодолимое препятствие, о котором я не могу не сказать вам, потому что уверен, что с ним столкнетесь – или уже столкнулись – и вы. Трудно, милостивые государи, быть юристом, слугою безличного и бесстрастного закона в такую роковую историческую минуту, когда и в себе самом, и вокруг все содрогается от ужаса и негодования, когда при одном воспоминании о событии 1 марта неудержимые слезы подступают к глазам и дрожат в голосе, когда все, что есть в стране честного и верного своему долгу, громко вопиет об отмщении; трудно, но для нас, людей суда, обязательно и необходимо, прежде всего потому, что о беспристрастии и спокойствии всестороннего судебного рассмотрения, о суде на точном основании всех правил и гарантий судопроизводства говорит нам самый закон, данный тем же мудрым законодателем обновленной России, чей еще так недавно светлый и милостивый образ мы с горестью видим теперь перед собой облеченным в траур по его безвременной кончине. Судебное следствие, полное потрясающих фактов и страшных подробностей, раскрыло такую мрачную бездну человеческой гибели, такую ужасающую картину извращения всех человеческих чувств и инстинктов, что вам понадобится все мужество и все хладнокровие гражданина, перед которым внезапно открылась зияющая и глубокая язва родины и от которого эта родина ждет первого ближайшего спешного средства для своего исцеления. Для того чтобы произнести над подсудимыми суд справедливости и закона, нам предстоит спокойно исследовать и оценить во всей совокупности несмываемые пятна злодейски пролитой царственной крови, область безумной подпольной крамолы, фантастическое исповедание убийства, всеобщего разрушения – и в этой горестной, но священной работе да поможет нам Бог!

Веления Промысла неисповедимы. Совершилось событие неслыханное и невиданное: на нашу долю выпала печальная участь быть современниками и свидетелями преступления, подобного которому не знает история человечества. Великий царь-освободитель, благословляемый миллионами вековых рабов, которым он даровал свободу, государь, открывший своей обширной стране новые пути к развитию или благоденствию, человек, чья личная кротость и возвышенное благородство помыслов и деяний были хорошо известны всему цивилизованному миру, – словом, тот, на ком в течение четверти столетия покоились все лучшие надежды русского народа, пал мученической смертью на улицах своей столицы среди белого дня, среди кипящей кругом жизни и верного престолу населения! Я постараюсь доказать впоследствии, что в этой обстановке преступления, которую убийцы в своем циническом самомнении приписывают своему могуществу, сказалась лишь особая злостность адски задуманного плана и простое сцепление роковых случайностей; теперь же я должен остановить внимание Особого присутствия на самом событии этого преступления и пригласить высокое судилище вместе со мною углубиться в его невыразимо тягостные подробности. Это не факт, это история. С глубокосердечной болью я вызываю это страшное воспоминание о цареубийстве, но я не могу сделать иначе по двум причинам: во-первых, потому, что из кровавого тумана, застилающего печальную святыню Екатерининского канала, выступают вперед перед нами мрачные облики цареубийц; во-вторых… но здесь меня останавливает на минуту смех Желябова, тот веселый или иронический смех, который не оставлял его во время судебного следствия и который, вероятно, заставил его и потрясающую картину события 1 марта встретить глумлением. Но я вижу среди подсудимых людей, которые, каковы бы они ни были, все-таки не в таком настроении, как Желябов, и потому я решаюсь еще раз подвергнуть общую печаль его глумлению – я знаю, что так и быть должно: ведь когда люди плачут, желябовы смеются! Итак, я не могу не говорить о самом событии 1 марта, во-вторых, потому, что в настоящие торжественные минуты суда я хотел бы в последний раз широко развернуть перед подсудимыми картину события 1 марта и сказать им: «Если у вас осталась еще хоть капля способности чувствовать и понимать то, что чувствуют и понимают другие люди, носящие образ Божий, – любуйтесь! Вы этого хотели, это дело рук ваших, на вас лежит эта чистая кровь!»