Михаил Шишкин - Русская Швейцария Страница 45

Не та уже и библиотека. Так, будущий известный большевик Владимир Бонч-Бруевич, приехав в Цюрих в 1896 году и устроившись в мансарде на Цюрихбергштрассе, отправляется, после того как записался на философский факультет университета, в русскую читальню. Здесь его поражают две вещи: обилие «чрезвычайно ценных и редкостных книг» и то, «что эти книги почти никто не берет читать». Большинство книг Бонч-Бруевич находит «совершенно чистенькими, новенькими, некоторые даже неразрезанными».

В университет приезжают уже не только за медициной. У новых поколений свои кумиры. Анатолий Луначарский, изучающий в Цюрихе в 1895–1897 годах философию и естественные науки, приезжает ради эмпириокритицизма Авенариуса, который входит в моду среди русских гимназистов наряду с марксизмом, – юноши всеядны. «Вот почему ко времени окончания гимназии, – читаем в “Воспоминаниях и впечатлениях”, – у меня твердо установился план победить во что бы то ни стало сопротивление семьи и, устранившись от продолжения образования в русском университете, уехать в Цюрих, чтобы стать учеником Аксельрода, с одной стороны (к нему я имел хорошие рекомендательные письма), Авенариуса – с другой».

«Я окончательно решила поехать в Швейцарию и поступить в Цюрихский университет в семинар профессора Геркнера, который тогда считался марксистом». Это вспоминает Александра Коллонтай, студентка семестров 1898–1899 годов. Поездке предшествовала семейная драма – ради марксистских лекций замужняя дама решает бросить ребенка. Отец ее не в восторге, «но, выслушав доводы, он обещал ежемесячно высылать мне денежное пособие, поставив условие, чтобы мы матери не говорили, почему, куда и зачем я еду. Многие дамы в те годы уезжали на зиму за границу, якобы для поправки здоровья. Мы скажем маме, что врачи требуют моего пребывания в швейцарских горах. Это успокоит ее…»

Посещает в Цюрихе курс философии и Леля Саломе. Этой дочери русского генерала, родившейся в Петербурге и приехавшей в Цюрих с портретом Веры Засулич, с которым она не расстанется всю свою долгую удивительную жизнь, предстоит под именем Лу Андреас-Саломе войти в историю как подруге Ницше, Рильке и Фрейда.

Но в целом русский студент по-прежнему резко отличается от туземных. Эту разницу сформулировал в своих воспоминаниях учившийся на медицинском факультете в Цюрихе уже упоминавшийся Фриц Брупбахер: «Швейцарский студент не задумывался ни о каких других вопросах, кроме своей учебы, которая должна принести ему в будущем насущный хлеб. Его жизненный путь был прям и гладок. Вскоре после экзаменов он женился на богатой невесте, затем где-то устраивался, зарабатывал деньги и приходил со временем к почету и уважению, не задумываясь ни о чем, кроме своей работы. Русский студент чувствовал давление политических отношений в каждом своем движении. Он размышлял о мировых проблемах, он хотел изменить окружающую действительность. Поэтому его мысли были обо всем мире, об экономике, политике, морали, о людях вообще. Поэтому он был многосторонним, энциклопедичным. Швейцарского студента занимали проблемы рендиты и выгодной женитьбы, русского – проблемы переустройства всего света».

Неудивительно, что под влиянием русских студентов и особенно студенток некоторые молодые швейцарцы тоже начинают интересоваться вопросами социализма. Среди них – сам Брупбахер.

К решению мировых проблем его подтолкнуло знакомство с Лидией Кочетковой, цюрихской студенткой-медичкой, учившейся до этого в Петербурге у Лесгафта. Брупбахер так описывает свою будущую жену: «Она пожертвовала своими любимыми научными занятиями в области естествознания, чтобы стать врачом, жить среди народа и посвятить свою жизнь служению ему. Ее переполняла ненависть к царизму. Для нее сам народ и самопожертвование ради народа было своего рода религией – при этом само слово “религия” нельзя было и произнести. Примером для нее служили цареубийцы из кружка Перовской. Высшим идеалом было кончить жизнь на виселице за народ и свободу. <…> Эта настоящая, без какой-либо позы, страсть к самопожертвованию ради идеи, так сказать, страсть растворить всё свое я, приводила в смущение, сбивала с толку и имела что-то сказочное для человека, являвшегося представителем народа, о котором на всем свете говорят: “Без денег нет швейцарцев”».

Брупбахер и Кочеткова заключают брак в духе «новых людей» – они обещают друг другу независимость и дружбу в борьбе за новый мир. Лидия отправляется в Россию, где работает земским врачом, попутно распространяя среди больных агитационную литературу и оружие. Брупбахер готовит революцию в рабочих районах Цюриха. Она приезжает в Швейцарию на каникулы. Их переписка могла бы составить тома. В своих воспоминаниях швейцарец называет свой брак – «браком с русской революцией». Разлучают их война и само отношение к войне. Эсерка Кочеткова – за войну против немцев до победного конца. Пацифист Брупбахер понять этого не может. Их брак распадается. Обаяние русской женщины столь велико, что Фриц Брупбахер после расставания с Лидией Петровной, как он уважительно называет в мемуарах свою русскую супругу, женится еще дважды – и оба раза тоже на женщинах из России.

Иные времена – иные песни. Русские умы захлестывает учение Маркса. Новая глава в истории русского Цюриха открывается вместе с кефирней на углу Мюлегассе и Зейлерграбен (Mühlegasse, 33). С 1881 года в Цюрих переселяется Павел Борисович Аксельрод, второй, наряду с Плехановым, отец русского марксизма. «Во главе социал-демократических кружков Цюриха, – вспоминает Бонч-Бруевич, – в то время стоял Павел Борисович Аксельрод, член знаменитой группы “Освобождение труда”, один из основоположников русской социал-демократии, ранее принадлежавший к полуанархической группировке “Черный передел”. Правда, к этому времени он уже сильно постарел, нередко болел, был угнетен постоянным исканием заработка, и его влияние до большой степени упало, но вместе с тем нельзя было быть в Цюрихе и не быть у него, если вы чувствовали себя принадлежащим к нарождающимся социал-демократическим организациям». В докладе Департамента юстиции и полиции генеральному прокурору Швейцарской Конфедерации в декабре 1891 года указывается на подпольный характер деятельности «некоего Аксельрода, который под прикрытием фабрики по производству сгущенного молока ввозит в Россию большое количество революционных брошюр». Молочный заводик служил не только крышей для распространения марксизма в России. «Для того чтобы существовать со своей семьей, – вспоминает Бонч-Бруевич, – он должен был в Цюрихе открыть кефирное заведение, и на его обязанности лежало два раза в день встряхивать не менее 300–500 бутылок. Хочешь не хочешь, пишет ли он статью, читает ли книгу, занимается ли каким-нибудь иным делом, – в определенный час он должен был бежать во всякую погоду в город в “магазин” из верхней части Цюриха, где он жил, чтобы там проделывать эту операцию».

Как женевской Меккой социал-демократов была квартира Плеханова, так в Цюрихе эту роль исполняла квартира Аксельрода. В 1895 году кефирный заводик посещает молодой Ульянов, который производит на Аксельрода «ошеломляющее, чарующее впечатление». В 1902 году к Аксельроду на поклон является юный Троцкий. У Аксельрода гостят знаменитые марксисты того времени – Каутский, Бернштейн, постоянно бывают другие члены группы «Освобождение труда» – Плеханов и Засулич. Здесь за самоваром в бесконечных спорах решаются пути спасения далекого отечества, скрещиваются клинки теорий, блещут знаменитые плехановские остроты. Пример полемики с марксистами-экономистами приводит в своих «Записках подпольщика» Цецилия Бобровская-Зеликсон, оказавшаяся в 1898 году за чаем у Аксельрода свидетельницей борьбы ортодоксальных марксистов с ревизионистами Кусковой и Прокоповичем: «Плеханов возбужден, он не унимается и в нашем присутствии и с издевкой говорит Кусковой: “Вот, Екатерина Дмитриевна, садитесь верхом на этот самовар, и пусть он вас повезет – добьетесь таких же результатов, каких можно добиться вашими теориями!”»

В подвале под квартирой Аксельрода размещается главная экспедиция «Искры». Заведует цюрихской экспедицией Максим Литвинов, будущий народный комиссар иностранных дел, а в то время известный как участник нашумевшего побега группы «искровцев» из киевской тюрьмы. «Официальный адрес “Искры”, – пишет Литвинов в своих “Воспоминаниях”, – был в Цюрихе, где мы условились встретиться с товарищами по побегу. Прибываем туда первыми, но не проходит и десяти дней, как приезжают остальные… На время моего “отсиживания” за границей мне предложили взять на себя заведование цюрихской “явкой” “Искры” и экспедицией. Как известно, “Искра” сначала издавалась и печаталась в Мюнхене, а затем в Лондоне, но по конспиративным соображениям это держалось в секрете, и официальным местопребыванием редакции “Искры” считался Цюрих… “Искра”, “Заря” и другая литература по выходе из печати немедленно доставлялись из Лондона в Цюрих, откуда рассылались по почте заграничным подписчикам и организациям и тайными путями переправлялись в Россию. Цюрихский адрес служил также “явкой” для желавших лично связаться с редакцией и организацией».