Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 Страница 45

Русские с самого начала уступали по численности и количеству артиллерии, и нехватка у них танков делала невозможным организовать даже местные контратаки. Из четырех армий, противостоявших германскому натиску, 40-я армия, по которой пришелся главный удар танковой армии Гота, рассыпалась в первые сорок восемь часов. 13-я армия, боковой авангард Брянского фронта, была поспешно отведена назад на север. Тем самым открылась брешь между двумя театрами, которая затем стала расширяться с каждым днем. Две другие, 21-я и 28-я (последняя еле успевшая оправиться после своего поражения под Волчанском в мае), армии откатывались назад в состоянии все усиливающегося беспорядка. Здесь не было защиты в виде болот и лесов, позволявших даже небольшим группам задерживать врага в битве под Москвой. Стягиваясь к скудному прикрытию местности в форме какого-нибудь неглубокого оврага или нескольких деревянных колхозных строений, русские вели бои под ураганным огнем, которому им нечего было противопоставить кроме собственной храбрости.

«…Совсем не так, как в прошлом году, – писал сержант 3-й танковой дивизии. – Теперь больше похоже на Польшу. Русских видно мало. Они обстреливают нас из пушек, как сумасшедшие, но для нас это не страшно!»

Наступление германских колонн можно было увидеть за 30–40 миль. В небо поднималось огромное пылевое облако, черневшее от дыма горящих деревень и артиллерийской пальбы. Дым, густой и тяжелый над головой колонны, долго не расходился в летнем зное, хотя колонна давно прошла, оставляя завесу коричневой дымки, скрывавшую западный горизонт. Чем дальше шло наступление, тем больше лирики изливали военные корреспонденты по поводу «несокрушимого мастодонта» – моторизованного каре, в котором двигались грузовики и артиллерия, обрамленные танками. «Это боевой порядок римских легионов, возрожденный в XX столетии, чтобы покорить монгол о– славянскую орду!»

В этот триумфальный период достигла пика философия отношения к славянству как к «недочеловекам», и каждое сообщение и фотография из наступающих нордических армий подчеркивали расовую неполноценность врага – «смесь низшего и запредельного человечества, поистине недочеловеков», «дегенеративно выглядящих ориенталов». «Вот как выглядит советский солдат. Монгольские физиономии из лагерей военнопленных». Эсэсовское издательство выпускало специальный журнал, называвшийся просто «Недочеловек», состоявший из фотографий, демонстрировавших отталкивающий вид и повадки восточного врага. «Под татарами, Петром или Сталиным, этот народ рожден для ярма».

Не требуется дара психиатрического анализа, чтобы увидеть, что подобное отношение было задумано для того, чтобы дать полную волю эксплуатации и жестокому обращению с «недочеловеками», а эта жестокость усиливалась из-за противоестественной храбрости, с которой эти создания противились воле своих угнетателей. «Он сражается, когда всякая борьба уже бессмысленна, – скорбел немецкий журналист. – Он не сражается или сражается совершенно неправильно, когда еще есть шанс на успех».

Немцы не преминули найти юридические, а также идеологические оправдания своего бесчеловечного обращения с русским солдатом в плену. Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию, поэтому они не были обязаны соблюдать хотя бы даже самые минимальные стандарты в отношении к его подданным. Для удобства был создан специальный орган в ОКВ – Общее управление вермахта, подчиненное генералу Рейнеке, ведавшее военнопленными вне района непосредственных боевых действий.

Еще в июле 1941 года была издана следующая инструкция для командиров тыловых районов:

«В соответствии с престижем и достоинством германской армии каждый германский солдат должен соблюдать дистанцию и относиться к русским военнопленным, памятуя о той ожесточенности и бесчеловечной жестокости, какую русские проявляют в бою…»

И далее эта инструкция дает более подробные указания о повышении «престижа и достоинства»:

«…Спасающиеся бегством военнопленные должны быть застрелены без предварительного предупреждения остановиться. Всякое сопротивление пленных, даже пассивное, должно полностью подавляться немедленным применением оружия (штык, приклад винтовки или огнестрельное оружие)».

Кроме прямого насилия, немцы практически обрекли на смерть всех взятых осенью и зимой пленных тем, что сняли с них шинели и шапки. Сбившиеся в кучу в «клетках», часто без крыши, тем более без обогрева, сотни тысяч людей просто замерзали до смерти.

Это, по крайней мере, помогло решить «проблему», как их накормить. Генерал Нагель из отдела экономики ОКВ (который заслуживает более заметного места, чем уготованное им историей, за один только афоризм: «Имеет значение не то, что истинно или лживо, а лишь то, во что верят») заявил в «Виртшафтсауфцейтунг» в сентябре 1941 года:

«В отличие от кормления других пленных (то есть британцев и американцев) мы не связаны никакими обязательствами кормить большевистских пленных. Поэтому их рационы должны определяться исключительно на основании их желания работать на нас».

В результате, как Геринг со смехом поведал Чиано (министру иностранных дел Италии), «…съев все, что можно, включая подошвы своих сапог, они начали поедать друг друга, и, что серьезнее, съели германского часового». Один высокопоставленный офицер СС обратился с личным докладом Гиммлеру, предлагая, чтобы два миллиона пленных были расстреляны «немедленно», чтобы оставшейся половине достались двойные пайки, с целью обеспечить «наличие реальной рабочей силы». Но русские голодали не из-за дефицита продуктов питания – просто их поработители не желали кормить их.

Шуточки Геринга и холодная статистика жертв не должны заслонить ужасающую картину этих «клеток» с пленными. Темные загоны, полные ужаса и страданий, где мертвые лежали кучами целыми неделями, очаги таких страшных эпидемий, что охрана боялась входить внутрь или входила с огнеметами, когда «из соображений гигиены» трупы и умирающих поджигали вместе с кишащими паразитами подстилками. Психопатическая германская страсть делать зарубки на своих винтовках оставила нам страшное свидетельство того, как они обращались со своими противниками. Зарегистрированная смертность в лагерях и огороженных местах для военнопленных равна 1 981 000. Кроме того, были еще зловещие графы «казнено; пропали; умерли или исчезли по дороге» с общим страшным итогом еще 1 308 000 человек. Когда к этим цифрам добавляется громадное число людей, просто забитых до смерти прямо на месте, где они сдались, можно себе представить, какую ненависть и варварства порождала Восточная кампания.

После поражения в Харьковском сражении в мае Ставка была вынуждена радикально изменить план летних операций. Огромное сосредоточение танков в соединениях Клейста и Паулюса указывало на то, что главный вес германского усилия будет концентрироваться на юге, и это подтверждалось сообщениями агента Люци. Но Люци предсказал (совершенно точно, как мы теперь знаем) и возобновление наступления на Ленинград, да и Москва еще оставалась на картах германского командования в качестве цели. Однако эту уникальную информацию стали подозревать в фальсификации. Поэтому было решено, что резервы Красной армии – или то, что от них осталось, – должны находиться вокруг Москвы для обороны против возобновления наступления на центральном участке. Оттуда их можно направить к Ленинграду или на юг, после того как станут ясны намерения немцев. Дело в том, что конфигурация советской системы железных дорог, оставшихся после германских захватов прошлого лета, позволяла гораздо легче высылать войска от Москвы к флангам, чем внезапно сосредоточиваться у столицы от флангов. В соответствии с этим Тимошенко получил приказ удерживать оба «стыка» на каждом конце своего фронта, у Воронежа и Ростова, и дать – впрочем, у него не было выбора – немцам прорваться через «ворота» между ними, отдавая пространство в обмен на время – через Донецкий бассейн и большую излучину Дона. Когда 28 июня началось немецкое наступление, его мощь явилась неожиданностью для русских. 5 июля танковые дивизии Паулюса достигли Дона по обе стороны Воронежа, но в это время Ставка еще не знала, предпримут ли немцы форсирование Дона и повернут ли они затем на север, овладев Ельцом и Тулой. Немедленно был создан новый Воронежский фронт из остатков дивизий Голикова и части скудных резервов Ставки. Во главе его был поставлен Ватутин, подчинявшийся прямо Москве, а не Тимошенко.

В этот момент сопротивление русских, пока все еще очень разобщенное и неорганизованное, начало влиять на выработку германских планов. На второй неделе июля единственные участки, где шли сколько-либо значительные бои, находились около Воронежа и южнее Донца, где шахтные сооружения и терриконы этого угледобывающего района давали какую-то защиту пехоте, пытавшейся задержать танки. Между ними, в широком коридоре, разделявшем параллельно текущие Дон и Донец и имевшем более сотни миль поперек в самом узком месте, присутствие Красной армии едва ли чувствовалось. Корреспондент «Фёлькишер беобахтер» описывает, как «русские, до этого упорно сражавшиеся за каждый километр, отступили без единого выстрела. Наше наступление замедлялось только из-за разрушенных мостов и воздушных налетов. Когда давление на советские арьергарды становилось слишком сильным, они выбирали позицию, позволявшую им продержаться до ночи… Двигаться в глубь этого пространства, не видя ни следа врага, было очень тревожно».