Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным Страница 46

Несколько слов о структуре КГБ того времени. Поскольку структура любого периферийного органа госбезопасности была повтором в миниатюре структуры Центра, то я ограничусь описанием скелета КГБ Чечено-Ингушетии. Основным подразделением этого органа в описываемый период был оперативный отдел под номером 2. «Двойкой» в ЧК всегда обозначали контрразведку. Первый номер (разведка) у нас отсутствовал. Во 2-ом отделе было 4 отделения:

1 – контрразведка (занималась разработкой иностранцев или других лиц, в чьих действиях просматривались признаки шпионажа);

2 – политический сыск;

3 – розыск скрывающихся преступников (преимущественно это были немецкие пособники военной поры);

4 – контрразведывательное обслуживание промышленных и научных объектов, а также транспорта.

Всего в отделе насчитывалось человек 40–45. Вокруг него вертелись все остальные подразделения: оперативно-техническое отделение, отделение установки и наружной разведки (слежки), следственное отделение, шифровальная группа, учетно-архивная группа, отделение правительственной связи, секретариат, группа кадров, хозяйственное отделение, отделение охраны. В районных центрах республики сидели крошечные (2–4 человека) группы чекистов. Назывались они районными отделениями КГБ. Вот, пожалуй, и все. Нас в республике было вместе с вахтерами, шоферами и уборщицами человек 150–200. Мы все знали друг друга в лицо. Мой полный титул, коим я подписывал исполненные мною документы, читался так: оперуполномоченный 1 отделения 2 отдела КГБ при СМ ЧИАССР лейтенант такой-то.

У каждой секретной службы, помимо гласного аппарата, имеется аппарат негласный, который в количественном отношении намного превышает число официальных сотрудников. Это так называемая агентурная сеть. Какой только грязи не лил обыватель на головы агентуры КГБ! Особенно в последние годы. «Стукач» тут было самым безобидным оскорблением.

К началу 60-х годов агентурно-осведомительная сеть госбезопасности сократилась во много раз. В ней были оставлены лишь наиболее ценные, необходимые для нормального функционирования органов источники. К моменту моего появления в ЧК в республике действовало не более 500–600 агентов КГБ. Правда, были еще так называемые доверительные связи и официальные контакты. Гражданин обыватель, знай и помни: ни одно дело ни в разведке, ни в контрразведке не было бы реализовано без помощи агентуры. Мы должны склонить головы перед светлой памятью тысяч агентов разведки и контрразведки, вклад которых в победу над фашизмом поистине огромен. Многие из них приняли мученическую смерть в застенках гестапо. Вечная им слава! В послевоенные годы агентура добывала ценнейшую разведывательную информацию, с ее помощью были обезврежены сотни иностранных разведчиков и шпионов. Что же касается сотрудников и агентуры, работавших по линии политического сыска, то мне всегда было жаль их. Получалось так, что они против своей воли часто оказывались втянутыми в борьбу за неправое дело. Политический сыск отстаивает настоящее, воюя не только против прошлого, но и против будущего. Единственная сфера, где я на стороне политического сыска, – это борьба с националистами всех мастей. А вообще необходимо помнить, что политический сыск никогда и нигде не смог предотвратить ни одной революции.

Хотелось бы рассказать о двух известных мне делах политического сыска. Я преднамеренно беру дела времен так называемой хрущевской оттепели. Одно из них было реализовано в Ростове в 1967 году. Группа студентов младших курсов университета организовала кружок по углубленному изучению истории СССР. Многое там подвергалось острой критике. Они даже внесли поправки в действующую Конституцию страны. Эти ребята не делали из своих собраний тайны, факультетского комсорга приглашали к себе на посиделки. Таких можно было брать голыми руками. В конце концов, их посадили, припаяв каждому приличный срок. Как же! Попытка изменения конституционного строя! Людям искалечили жизнь, а ведь это тот случай, когда можно было ограничиться простой воспитательной беседой. Второе дело касалось моего коллеги по институту Тёмина. Тёмин, человек глубоко невежественный, носил в кармане диплом кандидата филологических наук. Где он его взял, одному черту ведомо. Он был горьким пьяницей, совращал студенток и вообще действовал разлагающе на окружающую среду. Кроме того, графоманствовал – сочинял антисоветские стихи, пересыпанные площадной бранью. Одну из своих поэм послал в посылке вместе с бутылкой водки брату. Вот эта бутылка его и погубила. Сотрудник КГБ, знавший о содержимом ящика, грохнул его об пол, бутылка разбилась, после чего патриотически настроенные почтари вскрыли посылку, прочли поэму и передали ее в госбезопасность. Тёмина арестовали, судили и дали ему аж восемь лет. На мой взгляд, его следовало просто вышвырнуть из института с волчьим билетом.

Должен заметить, что подобные случаи были тогда единичными. Хотите верьте, хотите нет, но во все время моей работы в Грозненской ЧК наша внутренняя тюрьма пустовала. Иногда, правда, в следственном изоляторе КГБ отдыхал от своей трудной и опасной работы какой-нибудь занюханный валютчик, по нынешним понятиям – уважаемый человек, бизнесмен.

Политический сыск в описываемый период переключился в основном на профилактику. Тут работы было невпроворот. Я позволю себе отвлечься и обратить внимание читателя на мальчика из песочницы или просто со двора. Присмотритесь к самому плюгавенькому, самому лупоглазенькому, самому конопатому, самому большеротому, самому ушастенькому, самому тонкошеему, самому, самому тихонькому. Это он научил дурачка-одноклассника забить гвоздь в стул учителя острым концом вверх, это он порекомендовал младшему братишке помочиться в соседкину кастрюлю с супом на коммунальной кухне, это он подбил приятеля проделать дыру в стенке женского туалета, а потом занимался у этой дыры онанизмом. Такого нещадно лупят сверстники, а учителя считают дни, оставшиеся до окончания им школы. Повзрослев, он отпускает усы или бороду, чтобы спрятать дегенеративность черт. Иногда отпускает и то и другое. Этот мальчик – будущий советник лидера. Неважно, какого лидера: главаря воровского клана или главы великой державы. Именно такие мальчики посоветовали недотепе Хрущеву сеять кукурузу в Архангельской области, обобществить домашний скот колхозников, укрупнить колхозы, искоренив начисто горемычную русскую деревеньку. Потом они давали советы маразматику Брежневу, продолжают советовать и теперь. Академиками стали, живут в достатке, а державы нашей больше нет. Работа советника безопасна для его жизни и здоровья. С него какой спрос? Дебил он и есть дебил. К чему я гну? К тому, что в 1963 – 64 годах недовольство реформаторскими загибами Хрущева достигло высокого накала, ибо реформы эти привели к снижению уровня жизни народа. Появились ощутимые трудности с продуктами питания. Не хватало молока, масла, мяса. В очередях и на работе люди допускали резкие, а порою и оскорбительные высказывания в адрес Никиты. К чести последнего он никого не велел за это сажать, а распорядился усилить разъяснительную и воспитательную работу. В КГБ такая работа называлась профилактической. Как выглядела профилактика советского гражданина в жизни? Сотрудник КГБ приглашал проштрафившегося в свой кабинет и в течение долгих часов ласково, по-отечески доказывал профилактируемому его неправоту, ходил с ним в столовку и туалет, после чего продолжал качать права. В конце концов, измочаленный приглашенный со всем соглашался и писал бумагу, в которой обещал нездоровых высказываний впредь не допускать и пресекать таковые, ежели кого другого бес попутает брякнуть лишнее. В разгар профилактической деятельности политического сыска случился октябрьский Пленум ЦК 1964 года, на котором Хрущева заменили Брежневым. Народ снова стал ждать перемен. Вспоминая то время, я думаю: а молодец все-таки Никита, что не опустился до уровня своего предшественника и не развязал массового террора против собственного народа. И выплывает из моей памяти одно архивное дело 30-х годов. Передам коротко его содержание. В глухую сибирскую деревню приехал уполномоченный райкома агитировать насчет вступления в колхоз. Народ собрался в избе-читальне. И тут в самый разгар агитации один из мужиков испортил воздух. Все вышли под предлогом проветривания помещения. Вышли и не вернулись. Приговор злоумышленнику гласил: «За срыв мероприятия партии и правительства по коллективизации сельского хозяйства приговорить такого-то к высшей мере наказания – расстрелу». Вот ведь какие они были, 30-е годы!

У меня могут спросить: ты работал в Чечено-Ингушской контрразведке, а видел ли ты там живого шпиона? Нет, живого шпиона я в те годы в Чечено-Ингушетии не встречал. Но живых иностранных разведчиков-дипломатов повидал много. Они не обходили Грозный своим вниманием. Приезжали американцы, англичане, французы, канадцы даже. Они занимались тем, чем и положено заниматься разведчикам: вели сбор разведывательной информации. Наша задача заключалась в том, чтобы максимально помешать им в этой деятельности. Мы обставляли их соответствующей техникой, подсовывали им на каждом шагу своих людей, их автомобили на подъездах к секретным объектам неизбежно ломались. Мы доводили их до изнеможения и сами валились с ног от усталости. Помню, как помощник военного атташе одной великой державы, войдя в купе вагона, который должен был увезти его в Москву, и увидев, что на верхней полке уже лежит наш агент, печально сказал своей супруге: «Дорогая моя, в этой проклятой стране, даже занимаясь любовью с женой, не можешь быть уверенным, что под кроватью никого нет». Чудак зря обижался. Мои друзья-разведчики, работавшие в его стране, рассказывали мне, что они там чувствовали себя не лучше, чем он у нас.