Сергей Чупринин - Вот жизнь моя. Фейсбучный роман Страница 48

А вы говорите: «Нью-Йоркер», мол. Если уж начистоту, то успевшие выйти номера «Нового очевидца», при всей щедрости финансирования, были бледноваты. Хотя, дай ему время, журнал этот, может, и стал бы в перспективе красой и гордостью отечественной прессы, укором обедневшим «толстякам», но… в российских селах не танцуют твиста, поэтому здесь неприглядный вид.

А на память мне оставался, пока куда-то не пропал, симпатичный оранжевый шарфик, присланный «новыми очевидцами» в аккурат к Новому году. И белая фаянсовая кружка, на бочке которой, едва нальешь горячей воды, до сих пор проступает знакомый логотип.

Но вернемся на минутку в 1980-е. В Дубулты. На семинар молодых критиков, где я уже среди руководителей. И гуляем мы, помнится, с Володей (ныне, конечно, Владимиром Ивановичем) Новиковым вдоль шоссе, никак наговориться не можем.

О чем? О литературе само собою, о чем же еще? И о том, какую удачную профессию мы с ним выбрали: никогда не надоест. В толк, правда, никак взять не можем, отчего это старшие товарищи по ремеслу то на прозу переходят, то сборники стихов выпускают, то на преподавании сосредотачиваются. Разве же можно бросить такое веселое, озорное, такое затягивающее занятие, как слежение за современными писателями и деятельное с ними сотворчество?

И не так уже много лет остается до 1992-го, когда Володя в «Независимой газете» напечатает жесткую статью, едва не памфлет, «Алексия», где первым объяснит, почему не только ему, но и всему, похоже, читающему сословию невмоготу вдруг почему-то стало в руки брать книги нынешних поэтов и прозаиков. «Заметки бывшего читателя» – вот какой был у той и сейчас не позабытой статьи подзаголовок.

Так что я и не удивился, а только позавидовал, когда пошла у Владимира Ивановича проза, пошли в «ЖЗЛ» и «Высоцкий», и «Блок», а теперь вот уже и «Пушкин».

Профессии на век не хватило. Да вот смотрю и на других былых коллег по Академии русской современной словесности, то есть, если попросту, по Союзу литературных критиков. Кто нынче Александр Архангельский по преимуществу – телевизионщик и романист. Кто Павел Басинский[506] – тоже никак не критик в первую голову. Чем занят Саша Генис – травелогами, как Михаил Золотоносов[507] – расследованиями в области криминальной истории русской культуры. И Дмитрий Бавильский – тоже в романистах побывал, а теперь больше о музыке пишет. И Слава Курицын с Борей Кузьминским, уж на что таланты, с поля ушли. Или Андрей Василевский[508] – какой же он теперь критик, стихотворец скорее. Про Андрея Зорина[509], Карена Степаняна и Михаила Эпштейна говорить нечего – филология и еще раз филология. Даже Андрей Немзер и тот с видимым облегчением сбросил опостылевшую обозревательскую лямку, вернувшись к родному Жуковскому; знать, Василий Андреевич его не обманет.

Да и сам-то я, много ли в последние два десятилетия оперативной критикой занимался? Объяснения этому у меня, конечно, есть, и убедительные, но и у других, поди, объяснения не хуже.

Лета, что ли, всех нас клонят в сторону от текущей словесности?

Затеяв национальную премию «Поэт»[510], советники Анатолия Борисовича Чубайса по РАО «ЕЭС России» пригласили в жюри несколько уважаемых критиков и историков литературы из Москвы и Петербурга. И меня тоже позвали – на роль члена жюри и координатора премии (или, как в уставе написано, исполнительного директора).

Впрочем, полномочия полномочиями, а для того, чтобы провести первую церемонию награждения, решено было нанять людей, в этом ремесле поднаторевших. Выбор тут пал на Юлия Соломоновича Гусмана[511], который к тому времени уже очень лихо развернул кинематографическую премию «Ника».

И вот весенним ясным днем 2005 года приезжаю я – в роли заказчика этой самой церемонии – в уютный особнячок этой самой «Ники» принимать сценарий. Всё вроде бы неплохо, местами даже хорошо – креативненько[512], как подсказал мне Юлий Соломонович. Что-то из их задумок я все-таки отбил, что-то отбить не удалось, ну и шут с ним, но что же, спрашиваю, будет в финале. «Песня, – мне отвечают. – И очень хорошая, о том, что все добрые люди должны в наши дни быть вместе». Я, признаться, несколько пугаюсь и переспрашиваю, кто же для такой чудесной песни слова написал.

Никто не помнит. «Может, Рубальская?»[513] – слышен голос. «Да нет, точно не Рубальская, – возражает еще одна участница нашего совещания. – Скорее уж Дементьев. Точно, точно – Андрей Дементьев!»[514]

Надо ли говорить, что в финале нашей церемонии звучало все-таки что-то из оперной классики – и на итальянском, я настоял, языке?

Но это я забегаю вперед, так как надо было решить еще вопрос о ведущем. «Бэлза, к сожалению, как раз в этот вечер занят», – грустят мои собеседники. И тут Гусман принимает волевое решение: «Вот вы и будете вести, Сергей Иванович. Да, да, вы!» Я снова пугаюсь, посмотрите, мол, на меня, говорю. «Ну и что? – напирает Юлий Соломонович. – А вы на меня посмотрите. Я мало того что тоже, как и вы, не красавец, так у меня еще и с фикцией проблемы. А ведь веду же!..»

Вот, собственно, почему я десять лет подряд выходил на сцену Политехнического ли, другого ли большого зала столицы, чтобы открыть торжественную церемонию награждения очередного лауреата премии «Поэт».

И еще, надеюсь, выйду.

На торжественных церемониях вручения премии «Поэт», а их было уже десять, зал вставал дважды.

Первый раз, когда награду получала Инна Львовна Лиснянская[515] – и это понятно: прекрасная поэтесса и человек исключительный, так что о ней в нашей стране просто некому было сказать дурного слова.

А второй раз, когда премией увенчали Виктора Соснору и это решение как раз раскололо литературную публику, ибо значительная ее часть и ныне на дух не принимает не только его поэтику, но и тот романтический образ стихотворства, что в Сосноре воплощен.

Тем не менее, когда, впервые после восемнадцатилетнего, кажется, отсутствия в столице, он, окончательно потерявший уже не только слух, но и голос, появился на сцене Политехнического, встали все. И восторженные его поклонники, и завзятые скептики, и те, кто в зале оказался случайно.

Встали перед Поэтом. И простите мне заглавную букву – без нее не обойтись, когда говоришь о человеке, вся долгая мучительная жизнь которого ушла в стихи, и только в стихи, пусть даже они, случалось, были записаны и сплошной строкой.

«Я все понимаю, конечно, – сказал уже после вечера Евгений Абрамович Бунимович[516], – и я тоже, конечно, встал.

Но вообще-то мне это кажется неправильным. Нет, не так: архаичным и каким-то допотопным. Ведь поэты – такие же люди, как все, а перед обычными людьми не встает никто. Верно ведь?»

Да, я знаю, есть и эта точка зрения, что среди детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней именно поэт и что вести он себя должен, соответственно, скромнее и на отношение к себе рассчитывать не патетическое.

Всё так. «Но, – ответил я Евгению Абрамовичу, – каждый поэт, близки нам его стихи или нет, имеет право хоть раз в жизни увидеть, как люди встают при его появлении».

Пусть это допотопно, но я и сейчас так думаю.

Вернемся, впрочем, к господам сочинителям, которых если что и оправдывает, то разве что вот это – они же дети.

Прекрасный поэт не так давно опубликовал в «Знамени» свою подборку. Заезжал неделею раньше за авторскими экземплярами, а теперь завернул вот за гонораром. Заглянул и ко мне – чтобы уважение оказать. Душа-человек, говорун, обаяшка, так что на огонек собрались и мои товарищи.

Разговариваем. И он вдруг с неожиданной тревогой спрашивает: «А куда NN подевался? Что-то я его уже несколько лет в печати не вижу». Мы переглядываемся, и я беру со стола свежий номер журнала. «Вот, – говорю, – видишь: твои стихи открывают номер, на третьей странице. А со страницы 46-й идет как раз подборка твоего (и нашего) NN…»

Это я рассказываю в ответ на замечание, что, в отличие от прозаиков, поэты не просто пишут друг о друге, но еще и читают друг друга.

Верно, скажу я. Читают. Но кто по преимуществу? Поэты молодые или, как бы это выразиться, не вполне статусные, не вошедшие еще в совершенные лета. Что же до артистов в силе, то исключения, конечно, встречаются, как им не встречаться?

Но я сам не раз видел, как до колик пугается замечательный XY, когда на какой-нибудь литературной вечеринке к нему движутся с книжкою наперевес. Или вот YZ. Уж сколько уговаривал я его о совместном ведении липкинского семинара. Год за годом – ну ни в какую. А тут вдруг вроде поддался. Я усиливаю напор, и, видно, переборщил. «Погодите, – говорит, – но это же значит стихи читать надо…» – «Да ладно вам, – отвечаю я, уже поняв, что дела опять плохи. – Не обязательно съедать весь арбуз, чтобы почувствовать его вкус. Я почитаю, конечно, повнимательнее, буду ассистировать, а вам достаточно в рукопись заглянуть, чтобы понять, поэт ли перед вами и что ему сказать».