Сергей Чупринин - Вот жизнь моя. Фейсбучный роман Страница 49

Не прокатило. Так что вели в этот год семинар совсем другие люди – отличные, понимающие поэзию, но не настолько, как мы с YZ, измученные сомнительными чужими стихами[517].

Читаю воспоминания шестидесятников, воспоминания о шестидесятниках и, грешен человек, завидую.

Тому, как тесно у них в одной компании сплетались поэты и архитекторы, актеры, музыканты, физики, художники, да кто угодно, телефонными перезвонами, совместными гулянками и скоротечными перекрестными романами подтверждая единство среды. И даже, простите мне эту высокопарность, единство культуры.

У нас, это я говорю уже о своем поколении, не то. И люди из соседней сферы, если они, конечно, не чьи-либо однокашники, в писательском застолье редкость. Ими хвастаются, их берегут, их ценят, но с ними, вот что я заметил, почти не разговаривают: вроде бы и не о чем. Интересуются только своим и своими – ну, в лучшем случае, прозаики поэтами, а поэты прозаиками. И все вместе, хотя уже более прохладно, критиками – исключительно, правда, литературными, благо в нашем поколении еще почти все критики с равным успехом (или неуспехом) пишут и о стихах, и о прозе.

Тогда как у тех, кто помоложе, совсем беда. Как на автобусной экскурсии: девочки – налево, в кустики, мальчики – направо, в березняк. То есть если в городе N одновременно проходят поэтический фестиваль и какие-нибудь посиделки прозаиков, можно быть уверенным: в одну компанию они не сольются. Даже на предмет выпивки и всё тех же скоротечных романов. И презентации у всех свои, отдельные, и премиальные церемонии тоже, и критику поэзии почти совсем не о чем больше говорить с критиком прозы.

Это, объясняют мне, тренд естественный – ко всё пущей специализированности и – как это по-русски? – фрагментированности культурного поля.

Может быть. Но позавидовать тем, в чьей жизни всё было иначе, тем более хочется.

На Форуме молодых писателей (на этот раз не в Липках, а в пансионате «Звенигородский») кто-то подарил свою первую книжку. И в аннотации – сам же, как это у нас принято, автор, наверное, и написал – сказано, что имярек, мол, «дерзко ворвался в современную поэзию».

Ну-ну И дело не в самохвальстве, оно-то как раз простительно. «Скромность – самый верный путь к неизвестности», – любил повторять Сергей Владимирович Михалков, и как с ним не согласиться?

Дело в том, что времена, когда в литературу врывались и можно было действительно, проснуться знаменитым, кажется, давно миновали.

На что уж дерзок Виктор Пелевин, но и то… Наш журнал, зная, что идет на риск, напечатал его первую повесть «Омон Ра». И что? Тишина в зале, только буркнул кто-то, что «Знамя» опустилось до фантастики. Тогда напечатали «Жизнь насекомых». На этот раз отклики, в основном бранчливые, а то и ернические, появились, конечно, и какая-то известность у Пелевина образовалась – но среди литературных критиков по преимуществу.

Можно, разумеется, сказать, что русские, дескать, дураки, своих гениев вовремя оценить не умеют. Но и французы… Тогда, в ранние 1990-е, европейские издатели делали ставку на новых писателей из России, и у «Знамени» совместно с одним французским издательством был даже проект «Дом на Никольской», где вышло три или четыре книжки наших молодых авторов. А вот Пелевина наши французские партнеры отвергли. Да ну, – сказали, – фантастика какая-то. Несерьезно, мол…

И как же они, должно быть, кусали себе локти, когда роман «Чапаев и Пустота» вдруг пошел – да не только в стране, но и за ее пределами, так что деньги за уступку авторских прав надо было платить совсем другие.

Поэтому не врываться, да еще и дерзко, приходится сейчас молодым писателям, а мало-помалу приучать к себе, к своей манере, к своей неизбежности, а если судьба будет особенно милостива, даже необходимости. Выигрывать не нокаутом на первой же минуте, а по очкам.

Как Михаилу Шишкину, подлинный – и отечественный, и европейский – успех к которому пришел только с третьей его книгой. Или как Борису Рыжему – ведь блистательной подборке «From Sverdlovsk with love» в «Знамени» за 1999 год, принесшей ему и Антибукеровскую премию[518], и всероссийскую славу, предшествовали очень даже неплохие публикации в «Урале» и «Звезде», мало кем замеченные, но этот успех готовившие.

Так что, скажу я наставительно, не только талант надобен нынешним молодым честолюбцам, но терпение и еще раз терпение. Постоянство усилий. И воловье упорство.

Роман «Больше Бена» о похождениях в Лондоне двух обалдуев без паспортов и денег, написанный Павлом Тетерским и Сергеем Сакиным, едва не нашумел[519] на заре 2000-х. Во всяком случае, он в первом же сезоне взял премию «Дебют», и мы в «Знамени» охотно согласились рассмотреть новый роман Сергея Сакина, уже без соавторства, который назывался, кажется, «Умри, старушка».

А рассмотрев, пригласили 25-летнего в ту пору автора в редакцию. И он, едва войдя в комнату, повел себя в точности так, как должны вести себя анфан террибли в благонравном обществе – попросил алкоголя в ответ на предложение налить чаю, а достойных редакционных дам норовил называть по имени, без устарелых отчеств. Что же касается наших советов какую-то сюжетную линию развить, а какие-то сцены вовсе убрать ввиду их художественной ненадобности, то эти советы вызывали у автора только раздраженное хмыканье. В итоге, поинтересовавшись, что за гонорары мы платим, он просто-таки вскипел: «Никак не пойму, зачем мне вообще печататься в журнале?» – «Затем, – мягко объяснили ему, – что публикация в журнале с хорошей репутацией явится подтверждением литературного качества этого вашего текста, если он, разумеется, будет доработан, доведен до ума, и вообще вашего писательского потенциала». И тут юный строптивец вконец озлился: «А я считаю, что критерий качества книги всегда один и тот же – касса, которую она приносит».

На том и порешили. Поэтому я ни на что, разумеется, не намекаю, а просто спрашиваю, помнит ли кто-нибудь теперь неплохо задуманный, но, как мы говорим, недотянутый роман «Умри, старушка», чей выпуск отдельным изданием даже сопровождался, что у нас редкость, агрессивной рекламной кампанией.

И Сергей Сакин как-то исчез из поля моего зрения. А жаль, человек способный и, это тоже для писательской карьеры важно, амбициозный. Это ведь он, Сергей Сакин, десять лет назад говорил в одном из интервью глянцевому журналу: «Я считаю себя не менее крутым автором, чем какой-нибудь Фаулз. Наверное, это беда моей страны и моего языка, что я, в отличие от него, не двигаюсь по миру, что меня не переводят на все языки и проч. Это обязательно случится в ближайшие годы, и моя цель – стать всеевропейским автором. Я пробью эту стену и уже сейчас отношусь к Фаулзу как равный к равному».

За старыми редакторами, и я здесь не исключение, такое водится: сигнал очередного номера ты открываешь на полосе с самой дикой опечаткой, самым грубым (и уже непоправимым) ляпом, а в свежей рукописи первым делом утыкаешься во фразу, в абзац, тебя либо мгновенно притягивающие, либо так же мгновенно отталкивающие.

Исключения из этого правила, бывают, конечно. Но на то и опыт, что ошибаешься редко. Знаешь, что, если фраза не глянулась, дальнейшее чтение уже скорее всего ничего не изменит. А если порядок слов тебя зацепил, то есть шанс, что всё у тебя (и у журнала) с этим автором получится.

Это я к тому, что лет десять назад позвонил мне Андрей Немзер. «Слушай, – говорит, – я тебя когда-нибудь за кого-нибудь просил?» – «Да вроде нет», – отвечаю. «И сейчас не прошу, – продолжает Андрей Семенович. – Но посмотри все-таки сам один текст». И называет имя автора, вернее, авторицы, мне в ту пору ничего не сказавшее.

Спрашиваю в отделе. «Да, – ответствуют. – Собираемся как раз возвращать вместе с рецензией нашего постоянного читчика». Поэтому начинаю я, понятное дело, с рецензии. А там говорится, что данное произведение посвящено сугубо церковной проблематике, и это профилю «Знамени» никак не соответствует, так что что лучше бы, мол, автору адресоваться прямо в «Журнал Московской патриархии»[520].

«Ишь ты», – думаю и открываю рукопись на странице, допустим, одиннадцатой. Где коротенький, в один буквально абзац, рассказик начинался с фразы: «А один батюшка был людоед».

Не знаю, как вы бы отреагировали, а я бурно захохотал и успокоиться не мог, пока не дочитал до конца чудную новеллку про богобоязненного священника, который, при всей экзотичности своего рациона, в пост скоромную человечинку все ж таки не вкушал.

Так что уважаемому «Журналу Московской патриархии» ничего в этот раз не обломилось. Сами мы это «Чтение для впавших в уныние», как гласил подзаголовок, напечатали, и ежегодной премией за лучшую публикацию отметили, и переиздается «Современный патерик» с тех пор постоянно, а сама Майя Кучерская[521] (речь именно о ней, конечно) стала одним из самых любимых, смыслообразующих авторов[522] «Знамени». Спасибо, выходит, Андрею Семеновичу?