Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны Страница 49

ПРИМЕТЫ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ

Выезд фургонов для сбора вещей на нужды фронта

К новому 1917 году Управа преподнесла москвичам «подарок» – увеличила стоимость проезда. Напрасно кричали недовольные, что лучше будут ходить пешком, чем будут платить по новому тарифу. Правы оказались те, кто смиренно признавал: «Все мы под трамваем ходим». Спустя месяц, подводя первые итоги, газеты писали: «…при новом тарифе уменьшение количества пассажиров наблюдается лишь днем – от 12 до 2 часов и после 9 часов. В остальное время наблюдавшееся и до введения повышенного тарифа переполнение вагонов не уменьшилось».

Путем подсчета выручки трамвайщики определили, что количество пассажиров на вагон возросло на 54 процента. Еще Городская управа отметила, «что, несмотря на затруднения в приискании рабочих и приобретении материалов для ремонта, при ненормально большом проценте порчи вагонов, благодаря малоопытности новых вагоновожатых, управе все же удалось увеличить число кондукторов, вагоновожатых и рабочих в ремонтных мастерских и этим поддержать выпуск вагонов почти на уровне мирного времени.

Единственным средством для упорядочения движения является пополнение подвижного состава. Однако до сих пор не удается наладить дело постройки новых вагонов. Заказанные в прошлом году Коломенскому заводу 50 прицепных вагонов не только не выполнены, но к постройке их заводы еще не приступали.

После долгих переговоров о предоставлении валюты в прошлом месяце удалось заказать в Англии 100 моторных вагонов. На днях от этого завода получено уведомление, что завод может изготовить только 50 тележек, а кузова придется заказывать в России.

Объявление подводной войны еще более осложняет дело получения трамвайных вагонов из Англии».

В дни Февральской революции трамвайщики бастовали целую неделю, а когда возобновили работу в новых демократических условиях, то положение стало стремительно ухудшаться. В середине марта, например, на ходу было не более 170 вагонов – со всеми вытекающими для москвичей последствиями.

В рассказе о городском транспорте нельзя не упомянуть о московских извозчиках. Как и в случае со служащими трамвайных парков, городским властям пришлось как-то отреагировать на стремительное сокращение их числа, вызванное мобилизацией. В результате в ноябре 1914 года Городская Дума внесла изменения в правила, регулирующие извозный промысел. Во-первых, были расширены возрастные рамки для мужчин – от 16 до 65 лет. Во-вторых, официально разрешили заниматься извозом женщинам (в возрасте 25–50 лет).

Среди извозчиков преклонного возраста, появившихся на улицах Москвы, внимание корреспондента газеты «Время» привлек некий Федоров, отмеченный знаком номер 921. В отличие от своих коллег, изъяснявшихся посредством весьма ограниченного набора русских слов, Федоров подавал своим седокам реплики на французском и английском языках. Оказалось, что прежде он служил лакеем у русского посла в Лондоне и Берлине графа А. П. Шувалова, объездил всю Европу и там усвоил отдельные фразы из иностранных языков. До войны Федоров жил на покое, получая от наследника покойного посла пенсию 65 рублей в месяц, а его сыновья занимались в Москве извозным промыслом и имели 12 запряжек. Когда двух его сыновей и троих внуков призвали на войну, пенсионер-полиглот был вынужден заняться извозом, чтобы не допустить разорения налаженного хозяйства.

В мае 1915 года в Москве было отмечено, что извозчики, сославшись на дороговизну овса, заметно повысили цены за проезд. В ответ городские власти действовали уже привычным для себя образом – ввели таксу. И как всегда, благое намерение, вступившее в противоречие с экономическими интересами, привело к совсем иным результатам. Лексикон москвичей обогатился выражением «езда по таксе», а мировые суды оказались завалены исками пассажиров. Дело в том, что извозчики, услышав ненавистные слова, либо отказывались брать седока, либо везли столь неторопливо, что для спешащего человека езда превращалась в пытку. В том и в другом случаях извозчики сознательно нарушали правила, и обиженный обыватель имел полное право прибегнуть к помощи полиции. Блюститель порядка составлял протокол, и спор уже заканчивался в суде.

Вот как в описании репортера газеты «Время» выглядели «дела извозчичьи» при разборе в доме правосудия:

«Оригинальный вид приобрели теперь камеры московских мировых судей.

На них отразилось влияние извозчичьей таксы.

Извозчичьи дела и раньше здесь были довольно обычными. Но сейчас личности в синих армяках являются преобладающим контингентом посетителей мирового.

Топочут сапоги. Воздушная спираль такая, что трудно дышать. Тут и простые синие извозчики в своих форменных балахонах.

И лихачи в городском платье, ради торжественного случая, с длинными серебряными часовыми цепочками, спускающимися от подбородка.

Вид у всех этих представителей извозного промысла крайне угнетенный. На физиономиях – подчеркнутая покорность судьбе.

Большинство извозчичьих дел разрешается непосредственно полицией. Но и тех, которые доходят до мирового, слишком достаточно.

Трудно ихнему брату поладить с таксой.

Дела однообразны до последней степени. Извозчик стоял порожний и отказался везти нанимателя, рассчитывая, очевидно, дождаться более подходящего седока.

Тут же и наниматели фигурируют. Чиновник министерства народного просвещения возмущается:

– Их учить надо! Представьте, сидит извозчик не на облучке, а на месте для пассажира. Я ему кричу, а он даже не отвечает…

Один из извозчиков, унизавших синими армяками скамейку дожидающихся своей очереди, отзывается:

– Чай пить ехал.

– Да не ехал, а на перекрестке стоял! Обычная наша некультурность!

Ответчик мнется:

– Лошадка заморилась. Опять же о вас… Нешто мыслимо четыре с полтиной? С нас тоже требуют, чтобы выручка в аккурате… Явите Божескую милость!..

Запас извозчичьего красноречия исчерпан. Ответчик вытаскивает платок, красный с темными пятнами, смотрит на него, прячет. И вытирает физиономию рукавом.

Скамейка откликается:

– Четыре с полтиной…

Судья предлагает сторонам помириться. Чиновник вспыхивает:

– Нет, я не могу. Принципиальные соображения… А впрочем… Кто меня сюда тащил?

Примирение состоялось.

Судья вызывает следующего.

– Семен Лапкин!

Выползает Лапкин, такой же синий, а щеки кумачовые. Судья улыбается неожиданно:

– Мы с вами старые знакомые. Я вас судил однажды за быструю езду. Вы тогда мальчика сшибли.

Лапкин конфузится:

– Так точно. Мы…

– А теперь наоборот. Вы слишком медленно ехали, пассажир обиделся… Как же это? Один и тот же извозчик, и такие два разных дела.

Публика хохочет. Даже другие извозчики ухмыляются.

Лапкин багровеет и выдавливает из себя:

– Да ведь мальчика-то я… без таксы…

Разъезд от мирового. Улица запружена санками. Выходят истцы и ответчики.

Истец-чиновник нанимает:

– К Христу-Спасителю. В учебный округ!

Подкатывает ответчик на облучке:

– Пожалуйте! По случаю примирения…

И открывает любезно полость…»

Весной 1916 года газеты констатировали, что такса на услуги извозчиков фактически не прижилась. Оказалось, что даже угроза судебного преследования не может заставить извозчиков работать себе в убыток. Более того, речь зашла о назревании в Москве нового кризиса – «извозчичьего». Если в прежние годы в Москве на лето и так оставалось не больше трети извозчиков – так называемые «зимники» возвращались в свои деревни заниматься сельским хозяйством, – то теперь их количество заметно сократилось. Несмотря на довольно приличные заработки, извозчики жаловались на то, что едва сводили концы с концами. Жизнь в Москве слишком вздорожала, а летние деревенские работы сулили им больше выгод. «Увеличившееся значительно население столицы, особенно деловой его элемент, – делали вывод газеты, – очутится в довольно тяжелых условиях».

В мае 1916 года новый московский градоначальник В. Н. Шебеко заявил:

«Немало меня заботит и извозчичий вопрос. Говорят, что количество извозчиков уменьшилось из-за таксы. Во всяком случае, такса издана не мной, а думой. Может быть, надо пересмотреть таксу и увеличить расценку для извозчиков, но упразднить таксу совершенно вряд ли было рационально. Фактически и сейчас извозчики не ездят по таксе, а лихачи позволяют себе недопустимые безобразия, требуя за проезд от Петровского парка в город чуть ли не 25 руб. Но если упразднить таксу, то и обыкновенные извозчики будут предъявлять такие же дикие требования. Они предпочтут не ездить с рядовыми седоками, а выжидать таких, с которых можно сорвать. Мне кажется, что в этом случае сама публика, сами обыватели могли бы прийти на помощь, если бы они не платили шальных денег лихачам. Очевидно, имеется большой контингент людей с шальными деньгами, которые могут с легким сердцем отдавать четвертной лихачам. Если бы публика была в этом отношении сдержаннее, аппетиты извозчиков волей-неволей уменьшились бы».