Эдуард Филатьев - Бомба для дядюшки Джо Страница 51

Мы должны быстро решить вопрос, стоим ли мы, как я и некоторые другие геохимики и физики думают, что мы стоим перед новой эрой человечества — использования новой формы атомной энергии или нет».

Ничего конкретного в своём письме Вернадский не предлагал. Более того, он сам задавался теми же вопросами, что стояли перед руководством страны: «да» или «нет», «возможно» или «невозможно»? Но при этом упорно настаивал на том, чтобы все ядерные дела в СССР возглавляла созданная им Урановая комиссия.

Получив такое письмо от 69-летнего Вернадского, его решили больше не беспокоить. «Урановыми» вопросами поручили заниматься другому академику (Иоффе).

Советский атомный проект

Всякий раз, когда «урановый вопрос» вставал перед правительствами Великобритании, Германии, Франции или США, его решали очень просто: физикам предлагали создать урановую бомбу.

В Советском Союзе точно в такой же ситуации поступили иначе: от учёных потребовали подготовить урановый доклад. То есть всего лишь прояснить вопрос и дать кое-какие рекомендации. Отсюда и колоссальное отличие в подходах к решению поставленной задачи — ведь бомба весьма существенно отличается от доклада.

На Западе к созданию атомного оружия привлекли светлейшие умы человечества, выдающихся учёных, Нобелевских лауреатов. Скомплектовали целую армию из опытнейших инженеров и техников.

В СССР для составления доклада нужны были исполнители совсем другого рода — хорошо владевшие пером, обладавшие организаторскими способностями, умевшие чётко и внятно излагать суть дела.

Между тем — вспомним об этом в очередной раз — большинство маститых учёных страны Советов в успех «укрощения» урановых ядер не верили категорически! Даже ссылки на секретные исследования, которые якобы велись за рубежом, никого не убеждали. Заграничные опыты скорее вызывали опасения: а не дезинформация ли это? Не специально ли подброшенная нам «липа», чтобы, клюнув на неё, наивные большевики с присущим им энтузиазмом развернули широкомасштабные работы. В самый разгар войны! И надорвались бы от непосильной ноши.

Так или примерно так думали тогда многие. В том числе и академик Иоффе, которого сталинское Распоряжение поставило во главе всей этой грандиозной и фантастичной затеи.

Но думы — думами, а дело надо было делать. И Абрам Фёдорович отправился в Казань — туда, где находились физические институты, эвакуированные из Москвы и Ленинграда, и принялся подбирать команду, чтобы поручить ей выполнение правительственного задания.

Возглавить коллектив ядерщиков, по мнению Иоффе, вполне могли бы… член-корреспондент Академии наук Алиханов… или профессор Курчатов.

Но Абрам Исаакович Алиханов в тот момент находился в Армении. Там на горе Алагез он занимался изучением космических лучей. Через четыре года Сталин спросит у Берии, какое отношение к созданию атомной бомбы могут иметь лучи, идущие из космоса. Лаврентий Павлович передаст этот вопрос Алиханову, и тот напишет вождю пространную записку, в которой, в частности, скажет:

«Огромный интерес, проявляемый физиками к проблеме космических лучей, связан с тем, что в потоке космических лучей мы встречаемся с частицами огромных энергий, измеряемых миллиардами и сотнями миллиардов вольт.

Столкновения космических частиц (мезотронов, протонов, электронов и т. д.) с ядрами атомов вещества позволяют изучить свойства элементарных частиц материи и, в частности, протонов и нейтронов, из которых построены ядра…

Благодаря большим энергиям космические частицы не только легко расщепляют ядра, но, проходя через вещество, вызывают такие явления, которые не наблюдаются в обычных ядерных реакциях».

Сталин внимательно прочтёт присланное ему объяснение и наложит на него краткую резолюцию:

«Согласен. И. Сталин».

Но это случится лишь в начале 1946 года. Осенью же 1942-го Алиханов находился далеко от Москвы.

Зато профессор Курчатов к тому времени уже вернулся из Севастополя в Казань, успел переболеть воспалением лёгких и даже отрастить бороду.

Анатолий Александров рассказывал:

«В конце 1942 года Игорь Васильевич приехал в Казань. Мы стали называть его Бородой. Я думаю, что борода, сильно старившая его прекрасное молодое лицо, облегчала ему контакты с людьми старшего возраста. Бороде было всего 39 лет, он был очень моложав, пока не отрастил бороду. С бородой мальчишкой его никто не назвал бы. Он смеялся, что дал обет не бриться, пока не решит задачу».

Физик Вениамин Аронович Цукерман:

«Мария Николаевна Харитон рассказывала, как в 1942 году после севастопольской эпопеи, увидев Курчатова с бородой, она спросила его:

— Игорь Васильевич, ну к чему такие украшения из допетровских времён?

Он шутя продекламировал две строчки из популярной военной песенки:

— Вот ужо прогоним фрицев, будет время, будем бриться…

Вскоре его стали называть Бородой, а иногда — князем Игорем. Чем-то неуловимым его облик напоминал былинного богатыря, русского красавца-князя».

Вот этому весёлому бородачу, успевшему стать неплохим специалистом по размагничиванию кораблей, осенью 1942 года Иоффе и поручил разобраться с «урановой проблемой», назначив его начальником «специальной лаборатории атомного ядра». Она была организована при Академии наук и состояла всего из одиннадцати человек.

Георгий Флёров, который тоже стал её сотрудником, вспоминал:

«Начиная работу, мы были нищие и, пользуясь данным нам правом, собирали из остатков по воинским частям и в институтах Академии наук необходимые нам вольтметры и инструмент».

Это было действительно так. Хотя кто-то вправе воскликнуть:

— Не может быть! Оснащение атомной лаборатории приборами и инструментами было особо оговорено в Распоряжении ГКО! А его подписал сам Сталин!

Да, Распоряжение ГКО предписывало выделить учёным «… сталей разных марок 6 тонн, цветных металлов 0,5 тонны, а также… два токарных станка». Кроме этого Наркомату внешней торговли поручалось «… закупить за границей по заявкам Академии наук СССР для лаборатории атомного ядра аппаратуры и химикатов на 30 тысяч рублей». Главному управлению гражданского воздушного флота надлежало «… обеспечить к 5 октября 1942 года доставку самолётом в г. Казань из г. Ленинграда принадлежащих Физико-техническому институту АН СССР 20 кг урана и 200 кг аппаратуры для физических исследований».

Составители Распоряжения, подписанного Сталиным, видимо, полагали, что физики, которые станут готовить доклад вождю, будут обеспечены по максимуму.

Однако Курчатов, узнав, что все исследования ему предстоит вести с помощью двух токарных станков и шести тонн стали, наверняка приуныл основательно. Но что он мог поделать? Время было горячее — немцы стояли под Сталинградом! Приказ ГКО следовало выполнять, то есть готовить к указанному сроку «урановый» доклад. Поэтому пришлось засучивать рукава и приниматься за работу.

Анатолий Александров сразу заметил тогда, как сильно изменился Курчатов:

«Хотя его стиль поведения, общения с людьми был такой же, как и раньше, но чувствовалась происходящая в нём глубокая душевная перестройка При его крайне развитом чувстве ответственности за дело новая задача легла на него огромным грузом».

В это время за океаном тоже делали выбор. Искали достойную кандидатуру на пост научного руководителя атомного проекта. Лесли Гровс, командовавший этим делом, сначала хотел поставить во главе физиков-ядерщиков Нобелевского лауреата Эрнеста Лоуренса, но тот по целому ряду причин отказался. Тогда выбор пал на 38-летнего физика из Калифорнийского университета Роберта Оппенгеймера. В октябре 1942 года Гровс предложил ему стать научным руководителем «Манхэттенского проекта». Оппенгеймер ответил согласием.

В ту пору советский атомный проект возглавлял человек, статус которого был намного значительнее, чем у американца Лесли Гровса — Вячеслав Молотов. Но он лишь считался руководителем, потому как забот у него было (важных, ответственейших — государственных) невпроворот.

Следующим по значимости шёл Абрам Иоффе, у которого дел тоже было предостаточно.

Всеми «ядерными делами» (а их свалилось на малочисленный коллектив специальной лаборатории атомного ядра превеликое множество) пришлось заниматься Игорю Курчатову. Проблем оказалось столько, что начальника лаборатории было очень трудно застать на месте.

22 октября 1942 года Курчатов приехал в Москву и принялся разыскивать тех, кого можно было привлечь к работе по атомной тематике. Одним из первых был найден Юлий Харитон, который впоследствии написал: