Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным Страница 57

Хозяином приема был Ламберц, член Политбюро ЦК СЕПГ, умный красивый мужчина с благородными манерами. Его прочили в преемники Хонеккеру. Видимо, поэтому он вскоре и погиб в авиакатастрофе во время визита в Алжир. Рухнул вертолет, который перевозил его из аэропорта в столицу.

Ле Зуан был маленьким старым человеком. Зато промеж нас посадили молоденьких вьетнамочек, похожих на прекрасные тропические цветы. Это сравнение я, кажется, своровал у Грэхема Грина, но лучше о вьетнамках сказать нельзя. Правда, вступать с ними в контакт они никак не хотели. Только улыбались и кивали головками. Официанты подавали какие-то непонятные вьетнамские блюда: рачков, мелкую рыбешку, части неизвестных моллюсков. Мы до них почти не дотрагивались. Выпили по стопке рисовой водки – сакэ. Кто-то из наших генералов преподнес Ле Зуану сувенир – маленькую латунную копию танка Т-54. Вьетнамский лидер отнесся к подарку очень серьезно. Он взял танк, погладил маленькой смуглой рукой холодный металл, поднялся и произнес тост: «Товарищи! Я предлагаю выпить за советский танк Т-54, который 30 апреля 1975 года, проломив ворота президентского дворца в Сайгоне, поставил точку в одной из самых кровопролитных и жестоких войн, какие когда-либо знала история». Все выпили в почтительном молчании.

После приема секретарь галльского горкома СЕПГ Фриц Эвельт повел меня на кухню. Там мы съели по огромному куску жареного мяса и запили его добрым пивом.

Ле Зуан давно умер. В конце 80-х годов я ездил на работу по улице его имени. Это в Ясеневе. Там, где кинотеатр «Ханой».

Конец моей второй загранкомандировки ознаменовался XXII чемпионатом Европы по боксу, проводившимся в галльском Дворце спорта. Мы пошли посмотреть финальные бои вместе с коллегой из разведгруппы Юрием Катарановым. Это был триумф Советского Союза. Большинство поединков выиграли наши спортсмены. Гимн наш то и дело звучал под сводами зала. Однако в самом конце произошла накладка. Западногерманский боксер послал в нокдаун нашего тяжеловеса (кажется, это был Горстков). Правительство ГДР ушло за кулисы, чтобы не вставать при исполнении гимна ФРГ. Наш тренер подошел к лежавшему на ринге боксеру, над которым рефери отсчитывал последние секунды, и сказал ласково: «Ну чего ты лежишь? Вставай!» Тот встал и нокаутировал немца. Что тут творилось! Звуки советского гимна потонули в грохоте овации. Мы с Юрием вышли из Дворца спорта очень довольные, купили по сувенирной пивной кружке с эмблемой чемпионата и решили зайти в любимый подвальчик, чтобы выпить в честь нашей победы. Хозяин кабачка хорошо знал нас, но свободного столика у него не оказалось, и он предложил нам сесть за большой круглый стол в центре зала, где пировали студенты и студентки университета. Их было человек пять. Мы вежливо поздоровались, постучали костяшками пальцев по краю стола в знак наших благих намерении, заняли свои места, заказали выпивку и закуску и завели вполголоса беседу о чемпионате на русском языке. И вдруг одна из девушек брякнула такое, что мне лично за все время моего пребывания в ГДР никогда не говорили.

– Я ненавижу русский язык и русских, – сказала она.

– Будьте добры, объясните причину вашей ненависти, – попросил я ее, переходя на немецкий язык. – Может быть, русские обидели вас или кого-либо из членов вашей семьи?

Девица испугалась. Она не думала, что мы свободно владеем ее родным языком и сразу же среагируем на оскорбительное высказывание, допущенное ею. Кроме того, она прекрасно знала, что в ГДР за оскорбление любых союзников положен срок. Я успокоил ее. Сказал, что просто хочу разобраться в данном конкретном инциденте. Мне это, дескать, интересно как журналисту. Студентка успокоилась и рассказала, что в университете из нее готовят учительницу русского и немецкого языков, а она никак не может осилить русских падежных окончаний, в чем и кроется главная причина ее ненависти к русскому языку. Что же касается самих русских, то представление о них у нее сложилось от общения с солдатами строительного батальона, который дислоцируется в ее родном местечке. Кстати, в таких батальонах большинство, как правило, составляли представители не русской национальности, а различных нацменьшинств.

Немецкое население за тридцать лет общении с нами привыкло к советским людям, и отношение его к старшему брату было лояльным, часто даже доброжелательным. Если бы не пьяные дебоши и другие выходки военных, то нас, возможно, и полюбили бы. Наше присутствие вносило в жизнь восточного немца элемент уверенности, стабильности, он чувствовал себя причастным, хоть к темной и не совсем понятной, но к огромной, несокрушимой силе. А кому не нравится быть причастным к силе?

– Что вам не понравилось в тех русских, с которыми вы имели дело? – спросил я у студентки.

– Они грубы, невежественны, неопрятны и помышляют только о сексе. Наши женщины боятся ходить мимо их объекта в темное время суток.

– Есть предложение, – сказал я. – Давайте устроим состязание. Каждый из вас будет по очереди состязаться со мной. Мы будем декламировать стихи немецких классиков. Кто первый иссякнете тот проиграет. Одних и тех же стихов не повторять. Если проиграю я, ставлю вам всем по пиву и водке. Проиграет кто-либо из вас, мы с моим коллегой получаем то же самое. Вы ведь, кажется, германисты. Вам карты в руки.

Студентам мое предложение понравилось.

– Сегодня мы уползем отсюда на четвереньках, – предположил кто-то из них.

– Боюсь, что вы покинете гаштету трезвые, как стеклышки, – сказал мои коллега, хорошо знавший меня.

Соревнование началось. Кажется, мне впервые в жизни пригодилось то, чему меня учили в университете. Все они быстро и дружно проиграли. Получился колоссальный конфуз. В заключение я угостил их водкой и пивом, после чего мы с видом триумфаторов покинули подвальчик. Студентка, допустившая недружественный выпад против русского языка и русских извинилась передо мной за свою дурость более десятка раз. А кто во все это не верит, пусть спросит Юру Катаранова. Он сейчас на пенсии, живет-здравствует в Тамбове. Там его все знают. Адрес и телефон могу дать…

В конце лета 1977 года я вернулся на родину, отгулял отпуск, а в сентябре вышел на работу. Это было мое родное управление «И» ПГУ. Когда я уезжал в последнюю командировку, вся советская разведка размещалась на двух этажах комплекса зданий КГБ на Лубянке. Там было тесно. Каждый мог в любой момент столкнуться в коридоре с начальником разведки Александром Михайловичем Сахаровским или даже с кем-либо из первых замов самого Андропова. Теперь в одном из подмосковных лесов возник целый городок, хозяином которого стала разведка. Все тут было новое, красивое, модерновое, на работу нас возили служебными автобусами, которые ждали по утрам у конечных станций метро. Увозили в город тоже автобусами.

В создании и развитии советского разведывательного комплекса большую роль сыграл начальник ПГУ В. А. Крючков. Он в 70-80-е годы довольно часто навещал Представительство КГБ в ГДР и всякий раз выступал перед оперсоставом с сообщениями об оперативной обстановке в мире и в Союзе. Крючкова я часто слушал и в периоды моей работы в Центральном аппарате разведки. Должен сказать, что он производил впечатление думающего, осторожного, осмотрительного, тщательно взвешивающего каждое слово человека. У него был острый глубокий ум аналитика. Казалось, Крючков на опрометчивый поступок неспособен. Я не могу понять, как он мог оказаться в центре плохо подготовленного, обреченного на провал заговора, который к тому же претворялся в жизнь на крайне низком профессиональном уровне. В течение всего путча у меня было такое впечатление, что какая-то мощная сила парализует любые инициативы его организаторов. А руки Крючкова там вообще не ощущалось. Крючков располагал в тот момент такими человеческими ресурсами и средствами, которые могли в считаные минуты развеять в прах все, что собралось вокруг Белого дома, и все, что находилось внутри него.

Часто бывает так, что разведчик, вернувшийся из-за границы, некоторое время болтается без дела. Работа наша там, а тут мы пересиживаем. Ну, конечно, бывает, что и здесь находится дело. Так случилось и со мной. Однажды меня вызвал начальник и сказал:

– Пойдешь ловить армянских террористов. Возглавишь оперативный наряд на Курском вокзале.

– Есть! – ответил я и отправился на Курский вокзал. И чем только не приходилось заниматься мне в период моей службы в разведке! Сотруднику ЦРУ такое не могло присниться даже в угарном сне. Я убирал капусту на заснеженных подмосковных полях, я перебирал картошку на овощных базах, я вместе с милицией и служебными овчарками выкуривал занимавшихся любовью молодых люден из подвалов ГУМа накануне парадов и демонстраций, я хоронил маршалов и членов Политбюро, обеспечивал безопасность всевозможных фестивалей и Олимпиад. И вот теперь армянские террористы. Их москвичи уже, наверное, подзабыли. А летом 1977 года только о них было и разговоров, ибо они взорвали три мощные самодельные бомбы: одну – в переполненном вагоне метро и две – у «Детского мира». Погибло и было искалечено много людей. Таким образом, армянские националисты хотели привлечь внимание мировой общественности к проблеме воссоздания Великой Армении с горой Араратом в самом ее центре. В то время как я пошел на Курский вокзал, бомбистов уже поймали, но опасались, что будут новые взрывы, поэтому усиленные дежурства, нарядов КГБ и милиции продолжались на всех вокзалах, в аэропортах и в других многолюдных местах. Предметом нашего особого внимания стали различные бесхозные вещи, ибо именно в бесхозных сумках находились те самые бомбы. Мы дежурили по двенадцать часов, а сутки отдыхали. За несколько месяцев обрели вид вокзальных бомжей, и милиция не трогала нас только потому, что знала всех в лицо. Первое мое дежурство началось с эпизода, который почему-то крепко мне запомнился. Выло раннее утро. К вокзальному буфету подошли два алкоголика. Они принесли с собой бутылку водки и жареную рыбу. Рыбу положи на одноногий мраморный столик, налили водку в пластмассовые стаканы, закурили в предвкушении блаженства. В этот момент к ним сзади подкралась грязная голодная проститутка. Она схватила со столика рыбу и тут же стала жадно ее есть. Алкоголики выпили и вспомнили о рыбе. «Где рыба?!» – завопил один из них и полез под стол, чтобы заняться там поисками пропавшей закуски. Его товарищ хотел прийти ему на помощь, но опрокинул столик. Водка упала и разбилась. Началась драка. Пришел милиционер и забрал обоих. Проститутка спокойно доела рыбу и ушла. Зал ожидания, наблюдая эту сцену, задыхался от смеха. Тут я, наконец, понял, что вернулся в Россию. Здесь мне теперь жить и трудиться. О том, что я пережил на Курском вокзале, надо писать отдельную книгу. Скажу только, что, если вы не жили хотя бы месяц на большом вокзале, вы не знаете своей страны. Тут она вся перед вами: ест, пьет, испражняется, спит, гутарит, занимается любовью, ворует, спекулирует, убивает и умирает просто так, а иногда рождается. Сюда она откуда-то приезжает, и отсюда она куда-то едет. И что-то тащит, тащит, тащит. Чемоданы, узлы, корзины, баулы, мешки – несть им числа. Это собственность. Это то, чего нет у зверя. Это есть только у человека.