Сергей Чупринин - Вот жизнь моя. Фейсбучный роман Страница 57

Так же, знаю, и у соседей. Вот Андрей Витальевич Василевский на одном из Форумов молодых писателей России едва не взмолился публично: прозу, говорит, присылайте, статьи, рецензии, тогда как стихов, я вас очень прошу, не надо, шансов у них в «Новом мире» нет.

Да и в «Знамени», по совести говоря, не много. Вот, если предаться арифметическим подсчетам, рассудите: мы в каждом номере печатаем по четыре обычно поэтические подборки, что в год дает пятьдесят, предположим, публикаций. Казалось бы, достаточно. Но! Есть десять, может быть, пятнадцать поэтов, публиковать которых ежегодно для нас честь и счастье. Есть и еще поэтов тридцать – сорок, которых мы тоже понимаем как «Знаменских» и печатаем пусть не всегда, но уж самыми удачными, на наш взгляд, подборками непременно. Что же остается, если учесть, что то главный редактор, то Наталья Борисовна Иванова, курирующая у нас раздел поэзии, устав от потока катренов, оперенных перекрестными да хоть бы даже и смежными или кольцевыми рифмами, начинают требовать чего-нибудь странного, ни на что в подлунном мире не похожего.

Вот вам и все шансы. Хотя… Пришли же вот в 1999 году с Урала стихи никому из нас не ведомого 25-летнего автора, и мы их немедленно огромной подборкой поставили в номер, уже практически сданный в типографию, что Борису Рыжему, а говорю я о нем, конечно, тут же принесло антибукеровскую премию «Незнакомка», а журналу «Знамя» – славу.

Выходит, и небывалое возможно.

Торопясь по Моховой на вечер университетской студии «Луч», нечаянно подслушал разговор двух женщин, направлявшихся явно туда же.

Первый голос (раздраженно). Ну и куда это, Таньк, мы премся?

Второй (с увещевающими нотками). Я же тебе говорила: стихи идем послушать.

И опять первый. Кому же это на хрен стихи твои нужны?

Ну, а теперь на коду. Да ладно тебе ворчать! Ведь стихи тоже интересные бывают…

Вот и думай теперь, а бывают ли, действительно, интересные стихи?

Если это стихи действительно настоящие.

Пришел на работу. А на столе еще одна бандероль. Некий прозаик прислал новое сочинение и с ним письмо, где он пространно жалуется на неуспех своих прежних попыток напечататься в «Знамени».

«Я уже не знаю, – суммирует наш потенциальный автор, – на какой козе к вам подъехать, хотя коза, в общем-то, одна – деньги. Но если опубликуете, – тут я удваиваю внимание, – то наши спонсоры, глядишь, и выделят сколько-нибудь денежек, – внимание редактора, естественно, утраивается, – на публикацию моей новой книжицы».

Sic!

Вот вопрос, который наверняка не приходил в голову большинству господ сочинителей, а между тем, мне кажется, небезынтересен.

Разговариваем мы как-то с Семеном Натановичем Файбисовичем[581]. Известный художник, он одно время ходил и в писателях, печатался в «Знамени», выпустил не одну книжку, так что мог со знанием дела судить о разнице в авторской психологии представителей и первой, и второй профессии.

И я ему говорю, что картину или скульптуру у художника может купить, предположим, фермер и увезти ее, допустим, в Новую Зеландию, так что ни сам автор, ни потенциальные зрители это произведение ума и таланта уже никогда не увидят. «Это ведь нормально?» – «Нормально», – отвечает Семен Натанович.

Но я не унимаюсь: «А вот если речь пойдет о романе? Если к вам придут и посулят неправдоподобные деньги только за то, чтобы вы свой роман никогда не публиковали и никому даже не показывали, вы согласитесь?»[582]

Что сказал мой собеседник, я до времени подержу в тайне. А вот к своим читателям-писателям с этим вопросом обращусь. Что скажет Алиса Ганиева, если ей – за изрядные, разумеется, деньги – предложат никому более не показывать свою «Праздничную гору»? Или, того круче, тот роман, что у нее пока на жестком диске?

Ведь не может же быть, чтобы все зависело только от суммы обещанного вознаграждения?

Или есть все-таки предложения, от которых не отказываются?

Покупать билеты – за свои деньги – на встречи с писателями почти никогда не нужно. Вход либо по приглашениям, иногда строго по приглашениям, либо… Пустят и так, лишь бы пришли.

Такова норма, сложившаяся в постсоветской России и отличающая литераторов от музыкантов, вообще от артистов, в мире которых классическую фразу: «Бесплатно только птички поют», – никто пока не отменял.

Назначать цену за свои выступления перед публикой могут только немногие. Ну, Евтушенко. Ну, Радзинский. Ну, Вера Полозкова[583]. Говорят, еще Дмитрий Быков… Сатириков, а они в России всегда популярны, договоримся пока не трогать; тоже ведь, слава Богу, в значительной степени артисты.

И вот что интересно: именно писателей, чья публичная известность проверена рынком, в литературной (и окололитературной) среде, как правило, недолюбливают. И критики, особенно хорошие, о них пишут редко, и профессиональные (цеховые) премии если им и им достаются, то вызывая обычно неудовольствие как собратьев, так и строгих экспертов.

Вопрос: почему? Не из-за одной же ведь зависти? И не из-за представления, что истинные ценности доступны только истинным знатокам, а пиплу ни к чему, – представления, укоренившегося у нас, однако, очень плотно.

Тогда почему?

Единственная телевизионная передача, в которую меня аккуратно зовут, это «Игра в бисер» Игоря Волгина. И я так же аккуратно отказываюсь, поскольку не располагаю специальными познаниями ни относительно «Севильского цирюльника», ни относительно «Горя от ума», а своему мнению об этих или иных произведениях, знакомых мне только по-читательски, не доверяю.

Но своих товарищей, которые, чуть попросят, высказываются по радио или по телевизору и о «Гильгамеше», и о войне в Ираке, о проигрыше нашей футбольной сборной, нимало не корю. В конце концов, каждый сам определяет зону своей компетенции. Тем более что иногда у них получается интересно, а часто – например, в случае Дмитрия Быкова – еще и прикольно.

По Невскому бежит собака,За ней Буренин[584], тих и мил…Городовой, смотри, однако,Чтоб он ее не укусил!..

«Ведь как про вас написано», – прочтя вслух эту эпиграмму, сказал я питерскому зоилу Виктору Леонидовичу Топорову при первой же нашей встрече. Ему понравилось.

Что называется, в быту, при нечастых наших пересечениях он действительно был тих и мил – подобно Владимиру Вольфовичу Жириновскому, который, как рассказывают, в личном общении просто душка[585]. Однажды, после какой-то совсем уж дикой выходки в мой адрес, Виктор даже обеспокоился: «Надеюсь, вы тоже не путаете наши симпатичные человеческие отношения с профессиональными».

«Тоже» меня растрогало, и я в самом деле следил за тем, чтобы как-нибудь нечаянно, поддавшись минутной ярости, ему не ответить. В конце концов, от мишени, на его озлобленье не реагирующей, Топоров, знаю примеры, мог и отвязаться, а от тех, кто ему возражает и вообще подает признаки жизни, не отвязывался уже никогда.

Меня мое христианское всепрощение тоже (именно что тоже!) никак, впрочем, от топоровских нападок не оберегло. Видно, «Знамя», которое отождествляют с моим именем, мишень слишком крупная, чтобы вывести ее из сектора атаки.

Но я все равно отмалчивался. Тем более что Виктор Леонидович никогда не попадал в места, которых нам (мне) действительно стоило бы стыдиться, в которых мы особенно уязвимы, а бил как бы скользяще, куда придется. Чтобы бой, им навязываемый, был выигран не разовым нокаутом, после которого все разочарованно расходятся, а по совокупности очков, где каждый вроде бы не меткий удар еще и еще усиливает подзуживающий рев разрастающейся толпы его поклонников.

Не сдержался я лишь единожды – когда Виктор Леонидович, прицепившись к какой-то вполне проходной газетной заметке моей дочери, стал рассуждать о папенькиных-маменькиных дочках в нашей литературе. И Топоров, видимо, как хочется мне думать, почувствовавший, что вступил в зону, совсем уж табуированную, ответный ход пропустил. Потом еще один, прежде чем приняться за старое. В конце концов, не мы ведь играем свою роль, а она нами играет.

Когда Виктор Леонидович Топоров неожиданно умер, его проводили в последний путь как ни одного, наверное, критика в нашей несчастной стране. И это правильно: случись выборам, он наверняка был бы признан королем критиков, как и Жириновский едва не был признан президентом России.

Принято считать, что о книгах поэтов сейчас лучше всего пишут другие поэты.

Согласились, как сказал бы Владимир Викторович Григорьев, попечитель всего бумажного в Российской Федерации.

Одна только малозначащая деталь.

Это явление было широко распространено и в советские годы, но называлось оно тогда взаимоопылением. Поэт, скажем, X пишет, скажем, о поэте Y – в надежде, а чаще в твердой уверенности, что в ответ получит адекватный литературно-критический жест. В несколько особом положении находились разве лишь пишущие стихи заведующие журнальными или газетными отделами поэзии – им отдариваться рецензиями было не обязательно, так как чудодейственная надпись «В набор» котировалась гораздо выше самой прочувствованной рецензии.