Геннадий Андреев - Горькие воды Страница 6

В Москве, прямо с вокзала, я поехал на Солянку, в огромный Воспитательный дом, «Дворец Труда». Поплутав по темным длиннющим коридорам, разыскал ЦК вашего профсоюза и не без почтительности открыл тяжелую дверь.

Меня принял полный мужчина, с обрюзгшим значительно-равнодушным лицом, главный консультант по трудовым конфликтам. По тому, как неподвижно сидел он в глубоком кресле, почти сливаясь с пыльной мебелью, можно было предположить, что сидит он здесь уже много лет. Поседел, огруз на своем месте, и, конечно, знает его не хуже, чем я междуконторные расчеты. Мое впечатление оказалось верным: профсоюзный бонза едва просмотрел мои бумаги и, не поднимая головы и не глядя на меня, прогудел глухим басом:

— Решения вынесены вопреки трудовому законодательству. Дело будет рассмотрено завтра на заседании Президиума ЦК. Зайдите через два дня.

Я вышел с чувством, будто у меня гора свалилась с плеч: мое дело выиграно…

Два дня я беззаботно пробродил по Москве, выполнив весь ритуал, положенный провинциалу, приехавшему в сердце своей родины. Зашел в Третьяковку, в Исторический, поглазел на Кремль, съездил на Воробьевы горы, походил по вечерним улицам. Москва менялась: сносили и передвигали дома, строили новые, но она оставалась такой же путанной, суматошной и домашней, близкой. В Художественный и Большой не попал: билеты распроданы, а перекупщики мне не по карману. Зашел и в Наркомат, под началом которого работал с Непоседовым, и узнал, что Непоседов недавно назначен директором другого лесопильного завода, недалеко от Москвы.

Через два дня тот же профсоюзный бонза, молча и опять не подняв от стола глав, будто я в самом деле был для него пустым местом, вручил мне выписку из постановления ЦК профсоюза. Поблагодарив, я вышел в коридор и прочитал её. «На основании того-то и того-то решения РКК и Обкома профсоюза по жалобе гражданина Андреева отменить и предоставить ему право обратиться в народный суд с жалобой на неверные действия администрации».

Я возвращался из Москвы с радостным чувством: единоборство свое я выиграл по всем статьям. На выписке стояли штамп и печать со словами: ЦК и Москва. В ней написано, что действия администрации не верны. Какой судья в провинции решится отказать мне, пойти против этих магических слов? Если управляющий не предпримет ничего неожиданного, успех обеспечен.

По приезде я тотчас же подал в суд. Он состоялся через две недели. От ответчика присутствовали юрисконсульт Союзрыбы, старый адвокат, мягкий и добродушный человек. Ожидая разбора дела, мы сидели с ним в коридоре, я рассказывал о своей поездке, о Москве, о том, как принимал меня консультант ЦК. Адвокат вздыхал:

— Это ж такой дуб, каких я не видывал, — жаловался он на управляющего. — Уперся, как пень: вы должны выиграть дело. А как я его выиграю, против решения Москвы?

Суд длился всего пять минут: выписка всё решила. Решение суда гласило: «Увольнение произведено неправильно, гражданина Андреева на работе восстановить, обязав администрацию уплатить ему зарплату со дня увольнения, как за прогул по вине администрации».

Получив решение суда, на другой день я пошёл в Союзрыбу и вручил главному бухгалтеру две бумаги: решение суда и заявление с просьбой освободить меня от работы. Больше испытывать судьбу не следовало: после этой истории работать в Союзрыбе было бы опасно.

Главбух долго пропадал в кабинете управляющего. Туда вызвали и юрисконсульта. Наконец, главбух вернулся и прошептал мне:

— Опять была буря. Крик поднял, обжаловать хотел. Ведь это же подрыв его авторитета, подрыв дисциплины — понимаете, как он расценивает? Насилу уговорили: всё равно проиграем и только денег больше заплатим.

Через полчаса я получил деньги и расписался в прочтении нового приказа. В § 1 было написано: «Бухгалтера Андреева на работе восстановить. Основание: решение суда». В § 2: «Бухгалтера Андреева от работы освободить, по его просьбе. Основание: заявление с просьбой об увольнении». Секретарь написал в моей трудовой книжке то, что мне требовалось: «Уволен по собственному желанию». Я распрощался с сослуживцами и покинул Союзрыбу навсегда.

Дома меня ждала телеграмма. За несколько дней до суда я отправил Непоседову письмо, в котором писал, что жизнь в этом городе мне не нравится и спрашивал, нет ли у него для меня работы. Вскрыв телеграмму, я прочел: «Выезжайте немедленно. Проезд оплачу. Непоседов». Я улыбнулся, подумав, что при советской власти мне, вероятно, работать можно только с Непоседовым. И пошел на вокзал покупать билет.

С Непоседовым встретились по приятельски. Он повез меня к себе на квартиру, отдохнуть с дороги. Непоседов остался таким же порывистым, беспокойным, но меня поразила перемена в его внешности: и раньше худой, теперь он словно высох. Втянутые щеки, на лбу морщины — постарел он лет на пять и выглядел так, как будто перенес тяжелую болезнь. Я спросил о причине перемены. Шагая по комнате, Непоседов рассказал, что он делал за это время.

— Сначала меня назначили сотрудником для особых поручений. Муторная штука, не понравилось мне: сегодня сюда ткнут, завтра туда, как мальчишка на побегушках. Я всё настаивал, чтобы мне собственное дело дали, на производство направили. И настоял, на свою голову: такое дело определили, что мне небо маленьким показалось.

— Послали в Ногинск, директорствовать на кирпичный завод. Приехал, осмотрелся: завод хороший, механизированный, малина, не завод. Только почему он план выполняет всего на 30 — 40 % и тишина на нем, как на кладбище? В чем дело, спрашиваю? Рабочих нет. Технический персонал налицо, рабочие-специалисты тоже, а подсобников и в карьеры, глину добывать, нет. Почему нет? Потому, говорят, что завод денег не имеет, нечем зарплату платить. Что за чепуха, кирпич на вес золота, а вы денег не имеете? А это, отвечают, очень даже просто: вагон кирпича ямы отпускаем по твердым ценам за 200 рублей, а нам он по плану стоит 250, а; фактически 500 — 600. Ну, и ясно, что у завода ничего нет, кроме долгов. Банку должны, Главку должны, десяткам других предприятий должны и сами по два-три месяца без зарплаты сидим. И понимаете, говорят это таким, безнадежным тоном, а сами как мухи дохлые, что меня взорвало: сами вы ничего не стоите! Работать надо, а не бабочек ловить, тогда и деньги будут! Попробуйте, говорят, может вы сумеете.

— Начал я пробовать. Первое дело, надо рабочих достать. Поехал в Облисполком, нажал — дали два района для вербовки. Мобилизовал своих служащих, бросил на вербовку — в районах людей не дают. Поехал сам, нажал через райкомы, добился согласия райисполкомов, выделили мне сельсоветы — теперь колхозы людей не дают. Нет у них лишних людей и хоть тресни! Месяц я по колхозам болтался, охрип, ругаясь, председателей водкой поил и у каждого по три-четыре человека выцарапывал. Кое-как всё же набрал с сотню человек. Сам им билеты покупал и в вагоны усаживал, с каждой партией своего человека отправлял, чтобы не разбежались по дороге, чуть не носы им вытирал.

— Ну, привез людей на завод. Но их кормить надо, у них с собой ни копья. А чем я буду кормить? Столовка наша закрыта, в кассе ни гроша, в банке просрочка. Что делать? На людей смотреть жалко, голодные — какие они работники?

— Поскакал я в Москву, в Главк, в Наркомат: спасайте, выручайте! Ноль внимания: ссуды ваши, говорят, исчерпаны, больше дать не можем. Изыскивайте средства на месте, проявите инициативу, — обычную волынку вертят. Доказываю, что это невозможно, что при таком разрыве отпускных цен и себестоимости завод вообще существовать не может, — хорошо, говорят, учтем при составлении плана на будущий год, поставим вопрос в Совнаркоме о повышении цен на кирпич и об увеличении вам ссуды. Они, вы же знаете, во всесоюзном масштабе смотрят, их не пробьешь, — а я что буду делать до будущего года?

— Так и этак, ничего придумать не могу. Завод хороший, а какой в нем толк без денег? Отгружаем кирпич — банк за него ни копейки не дает, всё идет на погашение долгов. Даже на зарплату, стервецы, не хотят бронировать, в обрез дают. А долгов столько, что года два надо работать только за долги. Что делать? Один выход: продавать кирпич мимо банка, за наличный расчет.

— Этим мы и жили месяца три. Кирпич штука дефицитная, его с руками рвут. Продашь какой-нибудь артели кустарей вагончик-другой, не по твердой цене, а по себестоимости, раздашь рабочим по десятке, они и терпят. А там опять два-три вагона хлоп на сторону — еще неделю живем.

— Тянули так, тянули, и погорели: сукин сын банковский инспектор пронюхал, проверил на станции отправку по железнодорожным документам, сличил с вашими счетами через банк и выяснил: около сотни вагонов, мы на сторону махнули. Скандал! Беззаконие, вопиющее нарушение финансовой дисциплины! Заварилась каша, дело прокурору передали, управляющий банком меня в райком на расправу тянет, райком за партизанщину кроет — с меня только перья летят! Ну, да не на смирного напали: я тоже такой хай поднял, что не поймешь, кто виноват. Сколько раз, говорю, я к вам обращался, вы мне помогли? Я как рыба об лед бился, изо всех сил производство тянул — вы хоть пальцем шевельнули, чтобы мне помочь? У меня должна душа за дело болеть, а вам лишь бы ваша бумажная волокита; в порядке была? И что я, для себя работаю, в свой карман деньги кладу? В общем, отгрызся, отделался устным нагоняем с условием, что больше кирпич на сторону не буду продавать.