Геннадий Андреев - Горькие воды Страница 7

— Этим мы и жили месяца три. Кирпич штука дефицитная, его с руками рвут. Продашь какой-нибудь артели кустарей вагончик-другой, не по твердой цене, а по себестоимости, раздашь рабочим по десятке, они и терпят. А там опять два-три вагона хлоп на сторону — еще неделю живем.

— Тянули так, тянули, и погорели: сукин сын банковский инспектор пронюхал, проверил на станции отправку по железнодорожным документам, сличил с вашими счетами через банк и выяснил: около сотни вагонов, мы на сторону махнули. Скандал! Беззаконие, вопиющее нарушение финансовой дисциплины! Заварилась каша, дело прокурору передали, управляющий банком меня в райком на расправу тянет, райком за партизанщину кроет — с меня только перья летят! Ну, да не на смирного напали: я тоже такой хай поднял, что не поймешь, кто виноват. Сколько раз, говорю, я к вам обращался, вы мне помогли? Я как рыба об лед бился, изо всех сил производство тянул — вы хоть пальцем шевельнули, чтобы мне помочь? У меня должна душа за дело болеть, а вам лишь бы ваша бумажная волокита; в порядке была? И что я, для себя работаю, в свой карман деньги кладу? В общем, отгрызся, отделался устным нагоняем с условием, что больше кирпич на сторону не буду продавать.

— Дело замяли, а денег нет и нет. К рабочим в барак хоть охрану ставь, бегут. А как им не бежать, если жрать нечего?

— Как мы крутились еще три месяца, сам хорошо не знаю. Выклянчишь в Главке тысячу-другую, привезешь на завод — они как в прорву уходят. Поеду в банк, схвачусь с управляющим не на жизнь, а на смерть — еще тысченку выцарапаю. Сами у себя кирпич воровали: пригонишь из Москвы ночью пару автомашин, тишком погрузишь. — и айда, чтобы ни один глаз не видел.

— Извелся я с такими делами в конец. Ночей не сплю, о заводе думаю, бессонница напала, а засну, какая-то чертовщина мерещится. Аппетит потерял, хожу, как в тумане. Еду как-то в Москве в такси: и чувствую вдруг, мутит меня. Тошнота, голова закружилась, слабость в теле, — ну, думаю, заболел, свалюсь. Этого еще не хватало! Главное, в животе что-то тянет, ноет, такая пакость, терпежу нет. Что за штука, отчего? Вспоминаю, — э, да я, пожалуй, уже три дня, как в уборную не ходил. Ну, факт, заболел! Надо к врачу. Говорю шоферу: заворачивай, друг, к какому-нибудь доктору по внутренним, нехорошо мне, заболел.

— Заехали к доктору. Объяснил ему, что живот болит. Разделся — осмотрел он меня, ощупал, выслушал и спрашивает: вы сегодня обедали? Нет, говорю, не успел. И аппетита у меня нет, не хочу. А вчера обедали? Припомнил я — нет, тоже не обедал. А позавчера? Я разозлился: что вы меня об обедах спрашиваете, если у меня сейчас живот болит? Можете вылечить, лечите, нет, я к другому врачу пойду. А он хохочет: вы, говорит, здоровы, как бык, только вы последние дни, наверно, одним чаем питались, от этого вся ваша болезнь. У вас желудок пустой, только и всего. Идите пообедайте поплотнее, сразу выздоровеете. Может, смеется, у вас денег на обед нет, одолжить вам?

— От него я прямо в Наркомат поехал. Или снимайте, говорю, или через месяц вам придется меня в сумасшедший дом отправлять. Они, черти, тоже смеются: кирпичный завод, это вам, говорят, не шутка, у нас на нем ни один директор больше полгода не выдерживает. Освободили меня, месяц я отдыхал, потом сюда назначили.

Истории непоседовской болезни мы оба посмеялись.

— Чёрт с ним, с кирпичным заводом, — заключил Непоседов рассказ. — Что было, то прошло. Теперь другое дело: этот завод — картина! Тут такое дело можно развернуть — закачаешься! — Непоседов опять оживился, глаза его засверкали. — Первоклассная механизация, новые- быстроходные рамы; тут мы покажем, почем сотня гребешков! Есть одна заковыка, да справимся. Я только две недели, как приехал, завтра покажу вам завод и — засучивайте рукава! Тут, дорогой, скучать будет некогда, это вам не степной куток.

— А как с сырьем? — спросил я, вспомнив конфузный конец нашей прежней деятельности. Непоседов пренебрежительно махнул рукой:

— Сырья здесь завались! Мы ж в лесном районе, в самой середке лесозаготовок. О сырье голова не заболит…

Забыв о том, что привез меня отдыхать, Непоседов принес карту области и принялся показывать, какие районы снабжают нас сырьем и тяготеют к нам. Мы просидели с ним до полуночи, строя планы будущей работы.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ЗАЕМ У ЛЕСА

Наша лесная промышленность до революции не плохо справлялась со своими задачами. Бурный рост промышленности в последние десятилетия прошлого века и в начале нынешнего требовал много строительных материалов — лесное дело полностью удовлетворяло эту потребность. И промышленность, и жилищное строительство, и другие гражданские нужды России никогда не испытывали недостатка в лесных строительных, топливных и прочих материалах. Вместе с тем Россия была и одним из главных лесных экспортеров на мировом рынке.

Всё это достигалось без каких-либо исключительных мер, без «авралов», «наступлений», «мобилизаций», «механизаций» и, конечно, без миллионных жертв людьми — без всего, что так характерно для большевистского времени. И без хищничества, без бесхозяйственности и разбазаривания лесных ресурсов страны. В последние десятилетия перед революцией были проведены работы по таксации, — учету, — леса, организовано правильное лесопользование и рубка, как правило, велась с таким расчетом, чтобы не нарушать постоянного возобновления лесных запасов.

Вероятно, и даже несомненно, что в лесном деле были и недостатки и безобразия: где и когда их не было? Была и «эксплоатация рабочих капиталистами». Но они не идут ни в какое сравнение с тем, что получилось в лесу после вторжения в него большевиков. Лет через двадцать после захвата власти «самым справедливым народным правительством» мне довелось попасть в места основных лесозаготовок страны — на севере, затем в верховья Волги и на её притоки Вятку, Керженец, Унжу, Шексну, Мологу. Не столько по рассказам лесовиков, сколько по их домам и но остаткам в этих домах от прежней жизни я видел, что жить так, как жили они раньше, лесовики не будут еще много и много лет. И пожалуй, что до революции, несмотря на их будто бы бесправное состояние, они были действительными хозяевами своего дела, а потому и хозяевами страны. Ори «народном правительстве» они превратились в нищих батраков социалистического государства.

Большевизм причинил неисчислимый вред нашему лесному хозяйству, а в лесные работы внес хаос, который не преодолен до сих пор. Со времени перехода к «плановому хозяйству» не было еще года, чтобы лесная промышленность выполнила данный ей план; с тех же пор не прекращался в стране и жесточайший голод на лесные материалы.

В первые годы революции лесные работы прекратились почти совершенно. Начала возрождаться, лесная промышленность только после объявления НЭПа, в 1922-23 годах. Возрождалась она быстро, не столько государственная, сколько на кооперативных началах. Как-то «сама собой» возникла большая Организация «Всеколес» (Всероссийский Кооперативный Лесной Союз), объединившая множество лесозаготовительных артелей и кустарей и арендовавшая не мало лесопильных заводов; создались «трудовые артели» из бывших рабочих и служащих, тоже взявшие в аренду у государства заводы, своими силами отремонтировавшие их и пустившие в ход. За 2–3 года эти артели разбогатели: лес был нужен, а дело в артелях вели опытные служащие. Рядом с ними работали государственные лесные тресты.

Примерно до 1928 года лесные работы велись нормально, с соблюдением правил лесопользования и традиций лесной промышленности. Но к 1928 году лесная промышленность еще далеко не достигла дореволюционного уровня.

В 1927 году был принят первый пятилетний план и приступлено к «строительству социализма»-. Выслав Троцкого заграницу, Сталин взял у него идею ускоренной индустриализации — она требовала не только резкого увеличения производства строительных материалов, но и громадных средств для приобретения заграницей оборудования. Валюты не было — у Троцкого же Сталин взял и идею «займа у леса»: путем чрезвычайного усиления лесозаготовок и вывоза заграницу леса большевики хотели получить необходимую им валюту.

Одновременно началась социализация: кооперативные артели были ликвидированы, часть оставшихся мелких кустарных артелей фактически тоже перестала быть кооперативной, так как она попала под полный контроль правительства. Всеколес был ликвидирован, его фонды перешли к государственной промышленности, — последняя одна должна была выполнять пятилетний план и производить «заем у леса».

Планы большевиков с самого начала натолкнулись на непреодолимые нормальными путями трудности. Ликвидация артелей и проведение коллективизации и раскулачивания, которым лесные деревни подверглись наравне со всем сельским населением), вызвали отлив рабочих из леса. Ощущался острый недостаток рабочих: «заем у леса» некому было производить.