Михаил Шишкин - Русская Швейцария Страница 73

О состоянии русских воинов Луссер пишет: «Солдаты так были измучены голодом, что они не брезговали даже самыми отвратительными вещами, даже брали кожи из дубильни, резали их и ели. От множества бивуачных костров казалось, что Альтдорф снова горит».

Полководец решает вести своих «чудо-богатырей» в обход, через горы.

Из Альтдорфа Суворов, за отсутствием дороги берегом Фирвальдштетского озера, направляется на Швиц через перевал Кинциг (Kinzigpass). Об этом событии на перевале напоминает бронзовая доска с крестом на скале: «В память о переходе русских войск под водительством генералиссимуса Суворова осенью 1799 года». (В этой надписи, как и на большинстве других памятных досок, как уже отмечалось выше, неточность в указании звания полководца – в сентябре 1799 года во время Швейцарской кампании Суворов еще генерал-фельдмаршал. Звание генералиссимуса он получит от Павла позже – М.Ш. )

Перейдя хребет Росшток (Rosstock), армия спускается в долину Муотаталь (Muotathal), в которой вместо предполагаемых частей союзников-австрийцев русские с удивлением обнаруживают не менее изумленных французов. Дорога на Швиц и оттуда на Цюрих, куда направлялся Суворов для соединения с частями Римского-Корсакова, оказывается закрыта.

Армия становится лагерем в главном местечке одноименной долины – в Муотатале (Muotathal), расположившись по берегам Муоты вокруг женского францисканского монастыря Святого Иосифа, в здании которого устраивается фельдмаршал.

Состояние войск оставляет желать лучшего. Гренадерский капитан Грязев вел на протяжении всей заграничной кампании дневник – «Мой журнал». На страницах его, посвященных швейцарскому походу, читаем: «Начиная от Беллинцоны чувствовали мы большой недостаток в продовольствии пищею, и в особенности после сражения на горе С.-Готарде недостаток сей сделался еще ощутительнее, но здесь оказался оный в совершенстве. Наши сухари, навьюченные с мешками на казачьих лошадей, все без изъятия пропали, первое потому, что большая их часть состояла из белых и пресных, которые от ненастной погоды размокли и сгнили, а наконец, потому, что лошади, растеряв подковы и обломав по каменным горам свои копыта, разбивались, падали и умирали от бескормицы, так что ни один вьюк не мог дойти до Мутенталя… Мы копали в долинах какие-то коренья и ели, да для лакомства давали нам молодого белого или зеленого швейцарского сыру по фунту в сутки на человека, который нашим русским совсем был не по вкусу, и многие из гренадер его не ели; со всем тем, во всё время нашего пребывания в Швейцарии сыр составлял единственную пищу; мяса было так бедно, что необходимость заставляла употреблять в пищу такие части, на которые бы в другое время и смотреть было отвратительно; даже и самая кожа рогатой скотины не была изъята из сего употребления; ее нарезывали небольшими кусками, опаливали на огне шерсть, обернувши на шомпол, и таким образом обжаривая воображением, ели полусырую».

Здесь, в Муотатале, Суворов узнает о разгроме русских войск под Цюрихом. 29 сентября в самой просторной комнате монастыря, которая служила приемной настоятельницы, русские высшие офицеры держат военный совет. Весь план кампании с бегством Корсакова за Рейн разрушился как карточный домик, положение армии Суворова кажется катастрофическим – оба выхода из долины находятся в руках французов. Согласно апокрифическим запискам очевидца, Суворов заявляет: «Теперь мы среди гор, окружены неприятелем, превосходным в силах. Что предпринять нам? Идти назад – постыдно: никогда еще не отступал я. Идти вперед к Швицу – невозможно: у Массены свыше 60 000, у нас же нет и двадцати. К тому же мы без провианта, без патронов, без артиллерии… Помощи нам ждать не от кого… Мы на краю гибели!..» Багратион вспоминал, что со словами: «Но мы русские! Спасите честь и достояние России и ее самодержца!» – Суворов встал перед своими подчиненными на колени. «Мы остолбенели, – продолжает Багратион, – и все невольно двинулись поднять старца героя… Но Константин Павлович первым быстро поднял его, обнимал, целовал его плеча и руки, и слезы из глаз его лились. У Александра Васильевича слезы падали крупными каплями. У меня происходило необычайное, никогда не бывавшее волнение в крови». Суворов произносит решающие слова: «Теперь одна остается надежда на всемогущего Бога да на храбрость и самоотвержение моих войск! Мы русские! С нами Бог!..»

Фельдмаршал решает идти не на Швиц, а в обратном направлении, на восток – пробиваться с боями на Гларус (Glarus). Армия начинает движение на перевал Прагель (Pragelpass), в то время как со стороны Швица Суворова преследует генерал Мортье, которому предстоит стать в свое время военным губернатором Москвы. В арьергарде Розенберга сражается полк под командованием Милорадовича, так что на Бородинском поле предстоит встреча старым знакомым. В боях 1 октября в долине Муоты достается французам. Они теряют около тысячи человек ранеными и убитыми, еще столько же попадает в плен. Русские части преследуют французов почти до Швица, а один отряд достигает даже Бруннена (Brunnen), расположенного на берегу озера. Русских погибает около пятисот человек.

В Люцерне, в музее Глетчергартен (Gletschergarten-Museum), как уже упоминалось выше, находится рельеф, изображающий бои 1 октября 1799 года в Муотатале. Поле, вернее сказать, ущелье битвы искусно реконструировано швейцарцем Нидеростом (Niederost), наблюдавшим юношей за кровавыми событиями. Уроженец Швица, дослужившийся позднее до капитана на французской службе, оставил после себя своеобразное документальное свидетельство очевидца: четырехметровое по размерам изображение событий соответствует виду со стороны улицы, ведущей на Прагель, напротив церкви Муотаталя. Рельеф некогда путешествовал с большим успехом по европейским столицам, и интересно, что русские делали попытки приобрести его для музея Суворова, но рельеф нашел свое постоянное место в Люцерне.

Описание тех дней сохранились и в «Протоколлуме», хронике, которую с 1705 года по сей день ведут монахини в Муотатале. События непосредственно после боев 1 октября записывает сестра Вальдбурга Mop (Waldburga Mohr): «Русские привели много пленных, среди них одного генерала, его адъютанта, командира батальона, адъютанта майора, нескольких капитанов и лейтенантов, всего 14 офицеров и около 1500–1600 простых солдат, русские у всех отняли ботинки и сапоги, шляпы, шейные платки, носовые платки и всё имущество, офицерам мы дали чулки, платки – что могли: но при этом мы должны были бояться казаков, которые этого не потерпели бы, что мы хотели что-то дать этим французам, пленные офицеры были в комнате матери Штубен, генерал и его адъютант не были заперты. С ними вместе ел граф фон Розенберг и его адъютант, остальные офицеры одни в комнате матери Штубен. Сестры могли им прислуживать, перед их дверью стоял русский часовой…» Военнопленных солдат на ночь запирают в церковь. Им, по свидетельству монахини, вообще ничего не дают. Офицеры получают кофе. «Утром всех повели на Гларус под охраной русского батальона».

Монастырь и сегодня выглядит так же, как в те далекие годы. О пребывании здесь русского генерал-фельдмаршала говорит памятная доска: «Генералиссимус Суворов. 28–30 сентября 1799 года».

На современном здании школы также можно увидеть мемориальную надпись: «В память о пребывании генералиссимуса Суворова в Муотатале осенью 1799 года». На этом месте якобы был дом, в котором размещался штаб армии.

Вернемся в Альтдорф. Посещение этого городка в 1821 году наводит Василия Жуковского на мысли, вовсе не связанные с героизмом русских «освободителей». «Место, где жил Вильгельм Телль, означено часовнею, – записывает поэт. – Этот обычай, строить вместо великолепных памятников скромные алтари благодарности Богу на местах славы отечественной, трогает и возвышает душу… На вершине Риги стоит простой деревянный крест, и маленькая часовня Телля таится между огромными утесами: но они не исчезают посреди этих громад, ибо говорят не о бедном могуществе человека, здесь столь ничтожном, но о величии души человеческой, о вере, которая возносит ее туда, куда не могут достигнуть горы своими вершинами».

Из Альтдорфа Жуковский совершает пешую прогулку в соседний Бюрглен (Bürglen), через который проходили некогда русские войска и где поэт встречает живых свидетелей суворовской эпопеи, в частности, знакомится с художником Триннером, помнившим полководца: «Старик был веселый, – сказал мне Триннер, – он свистел, и пел, и смеялся, и прыгал, как ребенок».

Озеро в Швейцарии. Офорт работы В.А. Жуковского

Во время своего путешествия по Альпам Жуковский много рисует. Позже он напишет в письме А.П. Зонтаг: Швейцария «сделала меня художником». В горах им было подготовлено около 80 эскизов, 23 из которых он гравировал. Вообще мысль о домике на берегу Фирвальдштетского озера, наверно, приходила многим русским путешественникам, побывавшим в этом безмятежном краю. Еще Константин Аксаков, приехавший в Швейцарию в 1838 году после окончания университета, мечтал остаться здесь навсегда и найти себе приют в скромном домишке. Один из героев «Доктора Живаго» мечтает в объятой смутой России: «Забраться бы в Швейцарию, в глушь лесного кантона. Мир и ясность над озером, небо и горы, и звучный, всему вторящий, настороженный воздух». Среди тех, кто осуществит это желание, – Сергей Рахманинов, обосновавшийся на берегу озера Четырех кантонов, но о его вилле Сенар чуть позже. Обязательными достопримечательностями на озере являются Луг Рютли (Rütli) и капелла Телля. Главная национальная святыня Швейцарии представляет из себя луг, на котором некогда был заключен союз первых кантонов, превратившийся со временем в Швейцарскую Конфедерацию. Комментарий Василия Жуковского, севшего в Бруннау на лодку и подплывшего к Рютли, «покрытой зеленом дерном площадке»: «На ней нет памятника; но свобода Швейцарии еще существует». Интересно, что Герцен назвал Воробьевы горы, место юношеской клятвы посвятить жизнь освобождению народа, своим Рютли.

Часовня Телля тоже не вызывает у путешественников из России особенных эмоций. Герцен в письме Огареву 18 июля 1868 года ограничивается лишь коротким замечанием: «Мы с Лизой были на пароходе под дождем и осматривали Tell’s Platz…»