Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны Страница 8

Все было покончено в несколько минут. Я наблюдал за обоими и не видел разницы. Это военное снаряжение начало мне казаться таким случайным, не настоящим. Пожалуй, чуть ли не маскарадным.

Что он будет делать на войне – человек, поглощенный “судебной защитой”? Завтра он отправится навстречу своей судьбе, а сейчас не может ни о чем думать, кроме этих процессуальных нарушений.

Пункты и статьи сыпались градом. Картина была самая мирная.

А затем мы отправились в разные стороны. Скрылся адвокат с портфелем. Я долго смотрел, оглядываясь, как исчезает в толпе адвокат с револьвером.

Он шел спокойно и подносил от времени до времени руку к козырьку. На следующий день я позвонил ему по телефону и узнал, что он действительно отправился на войну.

И все-таки я продолжал не верить…

Теперь же я поверил. В газетах мелькнула телеграмма о подвиге прапорщика – вот этого самого адвоката с револьвером.

К. Петров-Водкин. Голова офицера. Этюд

Подвиг был совершен исключительный. Спокойствие не покинуло его на войне.

Там, во время случайной встречи, на перекрестке, в городе, он думал только о своих подзащитных.

На передовой позиции он тоже думал о подзащитных – простите за невольную остроту. Думал о родине как настоящий воин.

Ни на минуту не теряя самообладания.

Защищенная орудиями позиция была главной целью неприятельской канонады. Снаряды сыпались на нее как… ну, как пункты и статьи во время того вспомнившегося мне сейчас разговора.

Одна из гранат не разорвалась. И, не обращая внимания на пальбу, прапорщик бросился к гранате.

Чтобы взглянуть на дистанционную трубку.

Благодаря этому мы узнали, с какого расстояния стреляют немцы.

Какой это великолепный подвиг! Какая выдержка и осмысленная смелость!

Без жеста и без красивой позы. Только дело – дело прежде всего.

Мы встретимся с ним после войны. В кулуарах суда. И я боюсь, что снова его не узнаю. Он будет во фраке.

А я не могу теперь представить его иначе как офицером; он преобразился в моем сознании. Вместо адвоката с револьвером я увижу офицера с портфелем.

И боюсь, что не узнаю его…»

В другом очерке – «Фланер», опубликованном в «Голосе Москвы», – с не меньшим пафосом утверждалась мысль о благотворном влиянии войны на некоторые испорченные натуры. Герой публикации, лицеист Коко, представитель «золотой молодежи», в мирное время вел рассеянный образ жизни. Вставал он поздно, убивая время, слонялся по Кузнецкому мосту или по бульварам, чтобы вечером привычно закончить день в каком-нибудь увеселительном заведении. Но вот началась война, и Коко как бы проснулся от спячки – пошел на фронт добровольцем и с честью погиб за Отечество.

Положительным героем для газетчиков стал и бывший футурист, участник многих скандалов художник М. Ф. Ларионов. Появление на улицах с раскрашенными лицами и другие эпатажные выходки – все осталось в прошлом. Теперь у него другой антураж: фронт, артиллерийская батарея, бои с германцами, контузия. Его соратник по художественному авангарду Г. Б. Якулов тоже оказался не лыком шит – командовал ротой, был награжден Георгиевским крестом.

Чем не примеры для подражания? И молодежь, вдохновленная этими и многими другими примерами, неиссякаемым потоком шла в военные училища.

«Это не узость, тетя, это не квасной патриотизм, – писал родственнице с фронта прапорщик А. Н. Жиглинский, – ведь я пошел не за правительство ставить на кон смерти свою, за маму, за тебя, за “малую” Родину, за всех родных и друзей, и я горд тем, что могу быть полезен вам и России, что не даром я родился и не даром мать моя отдала мою жизнь, – я и сам за ее покой и счастье готов отдать свою жизнь». Автор этих строк оставил учебу на юридическом факультете Московского университета и, окончив военное училище, стал артиллеристом.

В пояснение к этой фотографии журнал «Искры» (1914. № 41. С. 326) писал:

«Осведомившись об утверждении положения Совета министров о привлечении в войска молодых людей, пользующихся отсрочками для окончания курса высших учебных заведений, московские студенты всех заведений 10-го октября устроили многолюдную патриотическую манифестацию и просили градоначальника повергнуть к стопам Его Величества чувства бесконечной любви и беспредельной преданности и горячую благодарность за дарованную студенчеству высокую милость – немедленно стать в ряды армии. Подобные же манифестации студенчества состоялись в Петрограде, Киеве, Риге, Новочеркасске и других университетских центрах России».

Александровское военное училище на Знаменке

Москвичи, пожелавшие идти на фронт офицерами, могли получить хорошее военное образование в родном городе. В Москве располагалось два военных училища: Александровское, на Знаменке, и Алексеевское, в Лефортово. Оба училища, основанные в 60-х годах XIX века, к началу Первой мировой войны имели сложившиеся традиции и по праву гордились многими из своих выпускников.

Александровское училище окончили известные военачальники Д. С. Шуваев, А. Е. Эверт, В. Н. Клембовский, Н. Н. Духонин, Н. Н. Юденич, С. С. Каменев, М. Н. Тухачевский. В истории русской культуры заметный след оставили бывшие александровцы: писатель А. И. Куприн, библиограф С. Р. Минцлов, архитектор И. И. Рерберг.

На почетной мраморной доске в Алексеевском училище среди юнкеров, окончивших первыми по успехам, золотом была выбита фамилия Л. В. Собинова – звезды русского оперного искусства. Не меньше прославили училище бывшие воспитанники, сделавшие успешную военную карьеру: генералы М. В. Алексеев, В. А. Черемисов, М. Д. Бонч-Бруевич. Советскими маршалами стали Б. М. Шапошников и А. М. Василевский.

До мировой войны по Положению, принятому в 1894 году, юнкерами-александровцами становились исключительно воспитанники кадетских корпусов, алексеевцами – «штатские», т. е. молодые люди с аттестатами гимназий, реальных училищ, духовных семинарий, а также выпускники высших учебных заведений. В результате между юнкерами московских училищ возникло устойчивое противостояние, и этот исторически сложившийся антагонизм не давал возникнуть даже видимости дружбы.

Александровцы, в подавляющем большинстве дворяне по происхождению, свысока посматривали на разночинцев-алексеевцев, называя их «алексопупами». Последние старались нанести «александронам» (ответное прозвище) удары по самолюбию победами в различных состязаниях. Например, алексеевцы постоянно первенствовали в соревнованиях по стрельбе и возвращались триумфаторами в лагерь на Ходынском поле под оркестр Александровского училища. А однажды «александроны» были посрамлены в присутствии военного министра генерала Куропаткина. Вот как описывал этот случай Б. М. Шапошников:

«Вскоре военный министр прибыл с большой свитой, поздоровался с нами и затем вызвал батальон юнкеров Александровского училища на батальонное строевое учение. Александровцы начали учение, но видно было со стороны, что идут они плохо, в довершение всего при повороте кругом несколько юнкеров, не расслышав, очевидно, команды, столкнулись с повернувшимися уже и от столкновения попадали. Учение было вскоре окончено. Куропаткин подъехал к батальону и что-то с жаром долго говорил.

Пришла наша очередь. Мы приняли команду «смирно» и застыли. Куропаткин подъехал, слез с коня и начал обходить фронт, осматривая и равнение, и умение держать винтовку, и правильность пригонки снаряжения. Вид его был сердитый. Сделав одно лишь замечание, Куропаткин приказал начать ротное строевое учение. Рота двинулась и на ходу отлично сделала все перестроения, не сбиваясь с ноги. Вдруг Куропаткин остановил роту, приказал офицерам выйти из строя, на взводы стать портупей-юнкерам, а ротой командовать фельдфебелю 1-й роты – тоже юнкеру. Теперь мы еще больше подтянулись, и дальнейшее учение прошло еще лучше.

Рота была остановлена. Подошел Куропаткин и начал нас благодарить, заявив, что он никак не ожидал, что из нас, штатских людей, могут выработаться такие строевики, и, обращаясь к начальнику Александровского училища генералу Лаймингу, заявил: “А вам, генерал, имея бывших кадетов, стыдно так их распускать”. Особо поблагодарил военный министр нашего фельдфебеля, командовавшего ротой. Окрыленные успехом смотра, мы двинулись в лагерь, до которого был час ходьбы. (…)

А в это время, опередив нас, Куропаткин сам поехал в наш лагерь, обошел его и вызвал на полевую гимнастику оставшихся вне расчета юнкеров 4-й роты. “Шкалики” всегда были хорошими гимнастами, а здесь превзошли себя, перепрыгивая, как мячи, через канавы и заборы. И здесь смотр прошел удачно.

К нашему возвращению в лагерь начальство уже уехало, а мы в награду получили трехдневный отпуск. Существовавший и ранее антагонизм между нашим и Александровским училищем возрос еще больше».

Для поступления в училища молодые люди представляли в канцелярию аттестат о полном среднем образовании и подписку о непринадлежности к какой-либо политической партии с обязательством впредь ни в одну не вступать. «Принимали нас по конкурсу аттестатов, – приводит П. А. Нечаев[6] свидетельство юнкера довоенного времени, – и конкурсная отметка была 4 по пятибалльной системе. Со мной поступило 5 с высшим образованием, 42 с золотыми и серебряными медалями, много студентов, а мы, все остальные, с аттестатами зрелости». Одно время в Александровском училище существовал прием на вакантные места через экзамены, но к началу XX века эта практика была полностью прекращена.