Михаил Шишкин - Русская Швейцария Страница 90

Бриг же сам неживописен,

Ничего в нем нет, зи виссен,

Что могло бы эксите

Хоть эн пе курьезите.

С другой стороны, восторги русских путешественников от картины, открывающейся с Симплонского перевала, подытоживает Достоевский, проехавший здесь в Италию: «Самое пылкое воображение не представит себе, что это за живописная горная дорога».

Во времена Достоевского переезд через перевал уже представляет собой скорее туристический аттракцион, в то время как, например, для проехавшего здесь почти за полвека до этого Глинки путешествие по горам еще было связано с опасностью. Композитор направляется через Базель, Берн, Лозанну и Женеву в Италию со своим спутником – юным тенором Николаем Ивановым, который едет учиться у итальянских певцов. Отметим, что обратно на родину Иванов так и не вернется, будет с успехом выступать на оперных сценах Италии, в Париже, Лондоне и пользоваться там изрядной популярностью.

В записках Глинки находим описание, как путешественники в то время пересекали перевал. «Когда мы находились почти у вершины Симплона, кондуктор выпустил нас из дилижанса и позволил пройти пешком самую крутую часть пути». В дилижансе рядом с русскими сидел молодой англичанин, ехавший в Корфу. «Когда же мы находились на самой вершине и надлежало нам снова сесть в дилижанс, – продолжает Глинка, – англичанина не нашли. Начали искать и звать его и наконец увидели его сидящего спокойно на обломке утеса, отделенного глубокой трещиной от главной каменной массы, нависшей над ужасной пропастью. “Что вы делаете, сударь?” – воскликнул кондуктор. “Я испытываю ощущение опасности”, – хладно отвечал островитянин. “Но разве вы не видите, что рискуете скатиться в пропасть?” – сказал кондуктор. “Именно потому, что я рискую, я и испытываю реальное ощущение опасности”, – сказал англичанин и пошел на свое место». Может быть, не случайно, что именно англичане изобрели в этих горах альпинизм?

Красота Маттерхорна (Matterhorn), пирамидального символа Швейцарии, и Монте-Розы (Monte Rosa), которую Швейцарские Альпы делят с Итальянскими, заставила дрогнуть сердце даже далеко не сентиментального Герцена: «Я сошел с лошади и прилег на глыбу гранита, причаленную снежными волнами к берегу… Немая, неподвижная белизна, без всякого предела… легкий ветер приподнимал небольшую белую пыль, уносил ее, вертел… она падала, и снова всё приходило в покой, да раза два лавины, оторвавшись с глухим раскатом, скрывались вдали, цепляясь за утесы, разбиваясь о них и оставляя по себе облако снега… Странно чувствует себя человек в этой раме – гостем, лишним, посторонним – и, с другой стороны, свободнее дышит и, будто под цвет окружающему, становится бел и чист внутри… серьезен и полон какого-то благочестия!»

Закончим главу о Валлийских горах еще одним упоминанием Набокова (в эти места писатель приезжает несколько раз).

Лето 1962 года Набоков с Верой проводит в Церматте (Zermatt), в отеле «Мон-Сервэн» (“Hôtel Mon Cervin”). Здесь догоняет его успех только что вышедшего «Бледного пламени» – писателя преследует по горам группа телевидения Би-би-си в стремлении снять его знаменитую охоту за бабочками на фоне Маттерхорна. В интервью английскому телевидению на вопрос, собирается ли он вернуться в Россию, Набоков отвечает: «Я никогда не вернусь, по той простой причине, что вся та Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь. Я никогда не сдамся».

XII. За рвом «Рёштиграбен». На западе Швейцарии

«Я стояла на деревянной скамеечке, сжав руки, закрыв глаза… Нет разницы – православная церковь, берег Ганга или католический собор, люди везде молят о любви, о помощи ближним и покое. Я благодарила за всё, что давалось мне, и просила милости и щедрости к детям. Никогда еще, никогда я не молилась так горячо, как в это пасхальное воскресенье во Фрибурге».

С.И. Аллилуева. «Только один год»

Рёшти – национальное швейцарское блюдо, распространенное в немецкой части страны. «Рёштиграбен» – ироническое название невидимой границы, отделяющей франкоязычные кантоны от тех, где говорят по-немецки. Разницу ментальностей, обычаев, самой атмосферы жизни давно подметили русские путешественники, пересекавшие этот своеобразный «ров». Так, например, в сатирической книге Николая Лейкина «Наши за границей», имевшей в дореволюционной России колоссальный успех, эти особенности отмечает пара из России, которая едет на поезде из Женевы в Цюрих. Жена, выйдя на станции за продуктами, обращает внимание на то, что все теперь говорят по-немецки.

«Глафира Семеновна, заметив изменение языка при покупке съестных предметов, начала будить мужа.

– Можешь ты думать, опять Неметчина началась, – говорила она, расталкивая его. – Повсюду немецкий язык и самые серьезные рожи. Пока был французский язык, рожи были веселые, а как заговорили по-немецки – всё нахмурилось».

Город, лежащий на самой границе двух языков и вобравший в себя особенности двух культур, – Фрибур (Fribourg), или, по-немецки, Фрайбург (Freiburg). «В маленьком средневековом городке время остановилось. Сбрасываемая в минуты пыль секунд превращалась в часы, недели, месяцы и годы, земля совершала свой путь вокруг солнца по заданной орбите, но в этом крошечном городке даже его песочные здания много веков прочно стояли на своем месте и никто, кроме меня, не царапал ногтями стены, высчитывая потенциальную затрату времен на разрушение целого города. Строили его, используя молассы утесов вдоль опоясывающей город реки Сарины, строили вольные каменщики, воздавая хвалу Великому Архитектору вселенной, но, быть может, уже тогда некоторые из них называли этим именем Великого Разрушителя, во всяком случае он участвует в истории города, теша жителей чернокнижьем, соблазнительными происшествиями, являясь то под личиной мелкого беса, то как Советник и Протектор мэтр Леонар; и лишь раз в год – Люцифером на черной мессе своих адептов. Город-сон, город-наваждение, несокрушимый бастион католицизма – 50 монастырей, церквей и часовен, 10 источников и 29 фонтанов. И множество котов с наглыми, внимательными глазами. Но, может быть, это ведьмы обернулись днем котами, а ночью поднимаются к месяцу на метелках, спеша на шабаш?» Эти замечательные строки, передающие своеобразную атмосферу одного из самых красивых городов Швейцарии, взяты из книги воспоминаний писательницы и художницы Валерии Даувальдер «Жизнь – любовь», русской швейцарки, эмигрировавшей в юности из России и много лет прожившей во Фрибуре. Фрибур прежде всего известен своим собором Св. Николая. Сюда специально приезжали послушать знаменитый орган.

В Фрибурге есть мост висящий

И орган один, гремящий

Так прекрасно, что слеза

Навернется на глаза,

И мороз пойдет по коже,

Как послушаешь… —

восхищается г-жа Курдюкова.

В 1821 году посещает Фрибур во время своего путешествия по Швейцарии Василий Жуковский. «Дорога от Веве до Фрейбурга чрезвычайно гориста, – описывает поэт свои впечатления, – и легко можно слететь в глубокую пропасть с повозкою и лошадьми. Я не мог порядочно осмотреть Фрейбурга, видел только кафедральную церковь, самую высокую в Швейцарии, и Муртенскую липу, посаженную в день победы над Карлом Смелым; глаза мои, разболевшиеся от зноя, помешали мне бродить по улицам».

Ф.И. Тютчев

Венчаться в этот город приезжает из Турина в июле 1839 года овдовевший Тютчев со своей невестой Эрнестиной. Ввиду различия вероисповеданий необходимо было заключить брак и по католическому обряду. Однако русский дипломат не получает разрешения от фрибурского епископа. Обвенчаются они по православному обряду при русской миссии в Берне, а по католическому – в Германии, в Констанце.

Поэт будет во Фрибуре еще неоднократно. В 1862 году, путешествуя с Денисьевой и детьми от нее по этим местам, Тютчев напишет дочери Дарье: «…Во Фрибурге орган, слышанный мною 22 года назад, преисполнил меня такой грустью, какую не выразить ни единым человеческим словом. Ах, дочь моя, и зачем только люди доживают до старости…»

Гражданином кантона Фрибур был Александр Герцен. Почему он натурализовался именно в Швейцарии, писатель объясняет так: «…Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы в Европе никакой, ни даже английской; поступить добровольно в подданство чье бы то ни было было для меня противно. Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного состояния в свободные хлебопашцы. Для этого предстояли две страны: Америка и Швейцария». Герцен признается далее: «Американская жизнь мне антипатична». Для него Америка – это «страна забвения родины». Забывать родину Герцен не собирался, напротив, в его планы входило будить Россию «Колоколом». «Итак, оставалось вступить в союз с свободными людьми Гельветической конфедерации».

Приезжая во Фрибур, Герцен останавливался в гостинице «Церингер Хоф» (“Zäringer Hof”), существующей и поныне (“Auberge de Zaehringen”, rue de Zaehringen, 13). Здесь же останавливался, кстати, и Бакунин. В этой гостинице 1 августа 1852 года Герцен пишет свое завещание, которое заверено в качестве свидетеля хозяином отеля, и оставляет его у фрибурского нотариуса.