А Ингер - Оливер Голдсмит

Ингер А Г

Оливер Голдсмит

А.Ингер

Оливер Голдсмит

(1728-1774)

Если бы английским литераторам, современникам Оливера Голдсмита, дано было узнать, что 250-летие со дня рождения их незадачливого собрата по перу будет отмечено в далекой России выходом книги его сочинений, они бы, без сомнения, немало тому подивились. Ведь настоящее признание пришло к нему, в сущности, только после его безвременной кончины; лишь тогда современники стали сознавать, каким глубоким, тонким, изящным и удивительно разносторонним талантом он обладал и сколь многим обязана ему английская литература.

В латинской эпитафии, которую сочинил глава английского литературного Олимпа, выдающийся лексикограф и критик доктор Сэмюел Джонсон, среди прочего говорилось, что Голдсмит "...вряд ли оставил какой-либо род литературы незатронутым и украшал все, что затрагивал". Слова эти в высшей степени справедливы. Голдсмит и в самом деле обнаружил едва ли не одинаковую одаренность в драме, лирике, эпосе и журналистике.

Он оставил прекрасные образцы чрезвычайно популярного в ту пору жанра короткого журнального очерка - эссе, хотя обращался к нему только в начале своего творческого пути. Именно в этом не скованном никакими правилами жанре, в котором так свободно проявляются индивидуальные склонности и вкусы автора, а мысли поясняются примерами из жизни, истории и литературы и где так необходима краткость, невымученность и афористическая отточенность языка, сложился стиль прозы Голдсмита, гибкой и артистичной. Из 123-х таких очерков составилась его первая значительная книга - "Гражданин мира, или Письма китайца" (1762), замысел которой сродни "Персидским письмам" Монтескье.

В конце жизни он попробовал свои силы в комедии и успел написать лишь две пьесы, но одна из них - "Ночь ошибок" - по справедливости считается наряду со "Школой злословия" Шеридана лучшей английской комедией XVIII века. Его поэтическое наследие очень невелико (благодаря этой книге советские читатели впервые получают возможность так полно с ним познакомиться), но поэма "Покинутая деревня" была вскоре причислена к классике, а без некоторых его стихотворений до сих пор не обходятся антологии и хрестоматии английской поэзии. Наконец, он написал только один роман, но это - "Векфилдский священник". А ведь, кроме того, его перу принадлежат биографии, исторические труды, рецензии и обзоры литературных новинок и многое другое.

Доктор Джонсон заметил как-то, что это было "растение, которое слишком поздно расцвело". Однако подобное случалось и с другими, но о Голдсмите нельзя сказать избитой, но столь необходимой художнику фразы: однажды утром он проснулся знаменитым. После публикации поэмы "Путник" (1764) к нему пришла известность, многие находили его талантливым, и произведения его перепечатывались, и притом не однажды, но тот же "Векфилдский священник" четыре года пролежал у издателя, прежде чем тот отважился его напечатать, а "Ночь ошибок" почиталась некоторыми литераторами чересчур низменной и вульгарной. Мнение этих людей выразил без обиняков Орас Уолпол, объявивший, что муза Голдсмита, по-видимому, "притащилась с Саутверкского рынка и извозила свой подол в грязи до самых колен".

Но если пренебрежительное и даже презрительное отношение аристократа Уолпола вполне понятно, то куда труднее понять, как тот же Джонсон мог считать, что у Голдсмита не было определенных установившихся суждений ни об одном предмете и что "когда он не держал в руке пера, то не было на свете человека глупее его, а когда он писал, то не было - умнее". Джонсону вторит известный английский портретист того времени и один из друзей Голдсмита сэр Джошуа Рейнолдс, уверявший, что писатель был невежествен и пускался в рассуждения о вещах, в которых мало смыслил, что, находясь в обществе, он во что бы то ни стало стремился обратить на себя внимание и готов был ради этого чуть ли не стоять на голове. Чего же тогда было ожидать от людей не столь проницательных?

Чудачества и в самом деле случались, и слабости, и мотовство при постоянной нищете. Он мог на минуту дать волю пришедшей в голову фантазии, не по средствам и вычурно вырядиться или проявить неожиданную для такого скромного и застенчивого человека заносчивость и дерзость в обращении именно с высокомерными людьми. Но стоит заглянуть в его письма - и тогда начинаешь понимать, что это было следствием тщетных попыток приспособиться к окружающей среде, жить как все, что Голдсмиту постоянно приходилось насиловать себя и что его эскапады - не что иное, как попытки спасти свое человеческое достоинство.

При внимательном взгляде на портрет писателя кисти Рейнолдса нельзя не заметить, что художник тщетно старался придать его фигуре импозантность, как он это делал обычно, и сообщить лицу выражение степенной и в то же время поэтической задумчивости - отсутствие светского лоска и тем более "породы" сразу же бросается в глаза. Однако за этой неказистой внешностью скрывался человек с очень определенной жизненной позицией и чрезвычайно ясными этическими и эстетическими взглядами, приобретенными не в часы академических занятий, а в буквальном смысле слова выстраданными за годы голодной бродяжнической юности и столь же голодные годы изнуряющей литературной поденщины.

Сын бедного многодетного священника из ирландской деревушки, Голдсмит отнюдь не был баловнем судьбы. Учился он сначала в сельской школе, а потом в колледже Св. Троицы в Дублине. Учился плохо, и его считали тупицей. Фантазер и непоседа, робкий и впечатлительный, он тяготился царившими там серостью и мертвечиной, а также грубостью и жестокостью своих наставников. Не имея средств, чтобы платить за обучение, он, согласно правилам, должен был прислуживать богатым студентам, снося при этом их насмешки и презрение; не удивительно, что он мечтал бежать оттуда хоть в Америку. После того, как он с грехом пополам закончил колледж, родственники несколько раз собирали для него деньги, пытаясь определить его к какому-нибудь месту, или отправляли учиться, но, не добравшись до цели и промотав деньги, он возвращался обратно без вещей и без лошади. Постепенно за ним утвердилась репутация непутевого сумасброда, а о его "чудачествах" и "странностях" стали складываться легенды, тогда как он просто не умел жить как все, сообразуясь с велениями здравого смысла. Благоразумие никогда не принадлежало к числу его добродетелей - ведь он был поэт.

А жил он в прозаическую и суровую эпоху, получившую название "промышленного переворота". На глазах исчезала сельская Англия: менялся пейзаж страны и вместо живописных, хотя и убогих хижин арендаторов и батраков возникали казарменного вида фабричные постройки и дымили фабричные трубы. Исчезал устойчивый, давний крестьянский жизненный уклад, который хотя и был связан с повседневным тяжелым трудом и не всегда обеспечивал даже самые насущные нужды, но все же создавал иллюзию известной самостоятельности. Крестьянин жил на земле отцов и дедов, он был звеном в этой непрерывной череде и умирал с сознанием, что прожил жизнь в соответствии с заветами предков. И пусть это был застойный, замкнутый мирок с ограниченными представлениями, но человек ощущал себя членом определенной группы - сельской общины с ее традициями. Здесь вся его жизнь была на виду, он мог пользоваться здесь уважением и сознавать свою индивидуальную значимость в этом устойчивом микромире.

Согнанный с родного надела, он превращался в фабричного paбочего. В тяжелом крестьянском труде была своя поэзия - она проистекала из связи этого труда с природой, со сменой времен года и календарной обрядностью. Теперь эта живая связь была разрушена, как и связь с общиной, с соседями, из которых добрая половина состояла с ним в близком или дальнем родстве. Утратив свой угол, утратив все прежние связи, человек превращался в песчинку, в придаток ненавистного ткацкого станка, а то и просто в бездомного, преследуемого законом бродягу. И как всегда бывает в периоды огромных общественных катаклизмов, чувство бездомности, затерянности и беззащитности стало уделом широких масс английского народа.

Это чувство бездомности и затерянности было в высшей степени близким и понятным Голдсмиту. Его молодые годы были бродяжническими и бесприютными. Покинув родину в 24 года, он, по выражению одного из его героев, чувствовал себя в суровом мире, словно римский гладиатор, выпущенный на арену без доспехов. Он взялся было изучать медицину, сначала в Эдинбурге, а потом в Голландии, в Лейдене, но, так и не доучившись, отправился странствовать по Европе, в Париж через Фландрию, а затем на юг Франции, в Швейцарию и Италию. Он путешествовал не в карете, а пешком, с котомкой за плечами и с флейтой. Играя на крестьянских праздниках, он зарабатывал себе на хлеб, а иногда принимал участие в ученых диспутах при университетах: за это кормили и давали ночлег. Он много повидал и мог сравнивать жизнь разных народов, их нравы. Тогда-то и возник у него замысел его первой поэмы "Путник".