Майя Кучерская - Наплевать на дьявола: пощечина общественному вкусу Страница 10

Сопрягая на геликоптере

В Дели, где регулярно проходит книжная ярмарка и где Россия была на этот раз почетным гостем, есть улица имени Льва Толстого и огромное офисное здание Tolstoy House. Толстого здесь чтут. Попав сюда, понимаешь: и правильно. Не только потому, что Толстой написал Махатме Ганди письмо и сам изучал индуизм. Главное – Толстой про Индию все понял. И даже до того, как увлекся Востоком. Помните Пьера Безухова в плену? Там Пьер узнал утешительную истину: «на свете нет ничего страшного». Он осознал также, что человек сотворен для счастья и еще – что «сопрягать надо».

Все это вслед за Пьером открываешь для себя, попав, нет, не в плен, а просто в Индию.

Веселый моторикша, усаживая нас в свою мелконькую колясочку, кричит: «Welcome to my helicopter!» – и что-то решительно дергает. Оглушительный рев, летим… Пристегните, пожалуйста, ремни. Какие уж там ремни. Утлая машинка больше всего, кажется, подходит для катания малышей по дорожкам парков, а не солидных русских журналистов. Но вскоре все эти лишние мысли выдувает пронзительный ветер, и ты понимаешь, что действительно сотворен для счастья. Оно в том, чтобы не думать.

Геликоптер вырывается на какую-то просторную закругляющуюся площадь. Мы ныряем в бушующее, орущее, бешено сигналящее море машин, подвижный автомузей – битые индийские «Амбассадоры», смахивающие на наши «Победы», юркие мотоциклы, мопеды, сверкающие, только что с конвейера «Лендроверы», зеленые вертолетики моторикш. Никто как будто не обращает ни на кого внимания, о сигнальных огнях все забыли, боковые зеркальца испуганно вжали уши: все равно собьют, и их здесь загибают. Единственный способ напомнить о себе – прогудеть погромче, но не предсмертный ли это крик? Нет, все мчатся себе и мчатся в миллиметре друг от друга, кружат в этой жуткой воронке, и никаких аварий. На свете нет ничего страшного.

У старого Дели мы наконец притормаживаем и въезжаем в него неторопливо, улочки здесь до того узкие, рикш (в основном теперь вело-) такая гуща, что быстрее, кажется, пойти пешком. Лавки тускло поблескивают серебряными украшениями, ряды для женихов и невест глуповато помахивают золотистыми ленточками, тянутся строгие прилавки с медными тазами и горшками, а вот и ароматные пряности, их продают из холщовых мешочков. Посреди всего этого изобилия то там, то сям возлежит огромный бык, рядом на земле дремлют люди. И вдруг… что это? Книжные ряды. Среди всей этой грязи, быков, горшков и бездомных самые настоящие книги на самом настоящем английском языке. И какие! Пособия по программированию, интернет-технологиям, менеджменту, толстенные учебники по медицине. Но кто их здесь купит?

Спящий в пыли как раз напротив прилавка с книгами по программированию человек мало похож на читателя. Но вот к прилавку подходят симпатичные юноши – явные студенты, о чем-то разговаривают с продавцами. Рядом бородач в чалме внимательно листает том «Software: Engineering Web Directory».

Рикша везет нас дальше. Он уже понял, что книги заинтересовали нас больше украшений и специй. И внезапно тормозит, кивает на арку. Мы послушно заходим.

Решетчатая дверь, портрет важного, седобородого человека, часы работы. Музей! Выходной – понедельник, то есть как раз сегодня. Мы разводим руками, но проводник только улыбается и кивает головой в сторону стены соседнего дома. От стены отделяется толстый, сонный человек и, гремя ключами, открывает нам дверь. Каменный двор, на стенах фотографии и столбики вязи – стихи. За одной из витрин – раскрашенная скульптура все того же солидного человека в чалме. «Мирза Галиб», – читаем мы. Судя по английскому тексту – это знаменитый поэт, писавший на урду и фарси и живший в ХIХ веке в Дели, видимо как раз здесь, в этом прохладном, каменном дворе, в этом доме. «Вы его читали?» – спрашиваю я сонного музейщика. «Нет!» – мотает он головой довольно добродушно. Не разобрал вопроса? Не понимает моего английского? «Вы не любите его стихи?» – настаиваю я, произнося слова как можно разборчивее. Но он снова мотает головой, говорит: «Нет!» и весело смеется.

И я умолкаю, потрясенная, умолкаю, внезапно поняв: не надо рефлексировать. Надо сопрягать.

Коты в порфирах

Уже вторую неделю самой обсуждаемой в блогах остается новость о летающих котах. Как всем уже и так, вероятно, известно, в ночь на 26 марта жители окрестностей Белорусского вокзала проснулись от шума урагана, выглянули в распахнутые ветром окна и увидели такое…

«С дикими завываниями они проносились над землей, отчаянно цепляясь за заборы или деревья». «Порыв ветра буквально разметал кошачью статью и понес самых легких ее членов по улице, приподнимая и подкидывая. Коты в полете орали, их собратья, оставшиеся на земле, отвечали воем на каждый удар стихии», – возбужденно сообщало одно из новостных агентств.

Пораженный сотрудник другого немедленно погрузился в расчеты и выяснил, что «для полета плоского прямоугольного кота массой 3 килограмма площадью 500 кв. см с углом атаки в 10–15 градусов необходим порыв ветра скоростью больше 35 метров в секунду». Фотографии летающих котов густо заполнили Интернет. Новость цитировалась и обсуждалась на все голоса и лады, авторы хором изощрялись в остроумии, а сочинитель заметки о прямоугольном коте был обвинен в пристрастии к наркотическим веществам и негуманном отношении к животным…

В первую минуту при взгляде на блоговскую вакханалию закрадывается подозрение: а не повредились ли все эти первоапрельские котоманы в рассудке? Не вынес ли тот же чудо-ветер, что поднял на воздух котов, из их блоггерских голов последний моцк?

Но это только на первый взгляд. На второй становится ясно: о нет! все не так просто. Подшути стихия над любым другим зверем, над крысами, кроликами, обезьянами, да мало ли кем, случился бы не более чем очередной курьез. Но коты… коты нам не чужие. И дело не только в том, что, когда их чешешь за ухом, они уютно урчат, а когда не чешешь – аккуратно и быстро снимают котлету с вилки зазевавшегося соседа за столом, после чего мягко повисают на занавесках и с них пружинят на шкаф. Нет, дело вовсе не в этой удивительной смеси пластики, обаяния и нахальства. Коты прочно прописались в культуре. На вопрос каких котов, кошек и котят в мировой литературе вы знаете, каждый из нас легко выстроит хоровод: гофмановский Мурр, булгаковский Бегемот, Матроскин… А Базилио из «Буратино»! А Чеширский кот из «Алисы»! А кошка, которая гуляла сама по себе, не говоря уж о хитрюге в сапогах. Но помимо этих расхаживающих по поверхности нашего сознания антропоморфных персонажей есть и череда безымянных кошек – из серии «Села кошка у окошка». Кошка, глядящая в окно, – неотъемлемая часть среднерусского поэтического пейзажа. Жуковский, Фет, Цветаева, Саша Черный, Блок, Хармс, Бродский и, конечно же, Маршак – все они много и хорошо писали о кошках.

Никаких сомнений: лишь благодаря этой плотной мифологической порфире, развевающейся за спиной кота, все так дружно и взялись представлять себе этих изумленных, летящих, выпустивших когти, с перекошенными, так и хочется сказать, лицами, усатых, полосатых – в общем, этих тварей, представлять их, улыбаясь и испытывая к ним сочувствие и жалость. Словом, переживая тот самый катарсис, какой бывает лишь при соприкосновении с настоящим искусством.

Кошачья история великолепно иллюстрирует еще и это: механизм превращения жизни в высокое искусство. Обнаруживает, какой именно объект может обернуться картинкой и зажить в рамке. Объект необычный и вместе с тем освоенный: тот, что обладает давней культурной репутацией и предысторией, которые, собственно, оживляют и наполняют его бытие смыслом. В образе летающих котов все это сошлось. А потому им удалось подарить нам встречу с прекрасным и чувство детской благодарнос-ти. За то, что хоть чем-то нас еще можно разволновать, удивить и порадовать.

Сохраняйте квитанции

За последний месяц мне пришлось побывать сразу в двух русских городах. Один на севере – Мышкин. Другой на юге – Таганрог. В обоих очень внимательно относятся к своей истории. Внимательно, но не похоже.

В Таганроге родился Чехов. «С Чеховым нам повезло!» – смеется одна из организаторов Чеховского книжного фестиваля, на который, собственно, и позвали гостей из Москвы. А в день нашего отъезда Чеховский книжный плавно сменился Чеховским же театральным фестивалем.

Всем, кто приезжает в Таганрог, показывают флигелек, в котором писатель родился. А потом и большой дом, в котором он вырос. Еще Чехов учился в гимназии. Она теперь тоже его музей. Ходил в театр. Теперь это театр имени Чехова. Вот лестница – по ней юный Чехов спускался к набережной удить рыбу. А вот библиотека имени угадайте кого – в нее Чехов всю жизнь присылал книги.

Так и представляешь себе памятник Антону Павловичу, изображенному в виде бездонного колодца, к которому выстроились в очередь актеры, учителя, библиотекари, писатели, городское начальство… И всех Антон Павлович поит, всем подает. Кому кружку, кому ведерко, а кому и бочку. Повезло Таганрогу!