Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №6 (2001) Страница 11

Фронтовики, запечатленные на снимке, уже ушли из жизни.

Фото Н. Крюкова

* * *

И еще информация из газеты "Родина", еще одна трагически-героическая судьба фронтовика - очередной "камешек" в "мозаику войны".

Очень важную и нужную мысль высказал в февральском номере "Нашего современника" за этот год главный редактор журнала Станислав Куняев: "Нам нечего надеяться на официальных историков и продажных летописцев рыночной демократии, на прикормленную в различных "институтах" и "фондах" образованщину с академическими и докторскими званиями. Будем осмысливать свою историю и великую советскую цивилизацию сами".

Фотография в семейном альбоме

П ерелистывая страницы бабушкиного альбома, я увидел фотографию молодого красивого парня в форме военного летчика. Потом еще его фотографии, где он стоит в обнимку с другом. Над одной фотографией сверху подписано: "Сталинград. 1943", на второй: "Дрезден. 1944", потом - "Берлин. 1945", "Берлин. 1948".

- Кто это? - спросил я.

И бабушка рассказала мне о своем брате.

Михаил Алексеевич Дудин родился в 1924 году. Со школьной скамьи ушел на фронт. Здесь, в Иркутске, в Красных казармах, проучился шесть месяцев и в свои неполных 18 лет был направлен в летный полк штурманом.

В 1942 году ушел на фронт. Очень долго не было писем. Потом пришло письмо из госпиталя, в котором он сообщал, что был контужен. Подбили их самолет. Они долго шли по снегу, выбирались к своим, голодали, портянки примерзали к сапогам. Потом госпиталь, и снова - фронт. День Победы он встретил в Берлине. Война окончилась, живые стали возвращаться домой, а он вернулся только в 1948 году: восстанавливал Берлин. Вернулся и вместе с сестрой, которая младше его на девять лет, пошел в десятый класс. Он всегда говорил: "Самое страшное - это война, она отняла у нашего поколения все: юность, здоровье и мечту". И это правда.

Потом поступил в институт, но не смог учиться: страшные головные боли доводили чуть ли не до безумия. Окончил политехникум, двадцать девять лет отработал на комбинате. Умер в 1980 году. Ему было всего пятьдесят шесть лет.

Эта война отняла у него не только юность, но и жизнь.

На его могиле - памятник, на мраморной плите - самолет и две фотографии: одна - гражданская, а другая - военная, и даты: 1942-1948; 1924-1980.

У памятника останавливаются люди, смотрят и не понимают, что это все значит. Я тоже не понимал - теперь знаю... И буду помнить об этом всегда. А на фотографии в альбоме он красивый, молодой, улыбающийся, как будто хочет сказать: "Что приуныл? Ведь сейчас-то нет войны, мы все сделали, чтобы ее не было".

Андрей ИВАНОВ

* * *

Уважаемая редакция!

У всех нас, русских людей, есть свои воспоминания о Великой Отечественной войне. В этот юбилейный для начала этой войны год хочу предложить вам рассказ-воспоминание о некотором небольшом событии, произошедшем с одним человеком в те уже далекие, трудные годы.

И да пребудет милость Божия и Божее благословение со всеми вами, благоугождающими своему Отечеству трудами и заботами о его крепости и процветании.

С искренней признательностью и уважением

Чистов Виктор Владимирович

г. Москва

Маленькое чудо в декабре 1941 года

З акончилась Божественная литургия. Новые колокола Благовещенского храма качнули истринские берега, рассыпались праздничным звоном в снежных просторах, зычно аукнулись в сосновых лесах и сопредельных селах. Хорош зимний Никола на Руси! Любит и чтит православный люд святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, чудотворца. С надеждой взывает к нему: "О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш заступниче и везде в скорбех скорый помощниче!"

"И не напрасно взывает", - думал седой старик, неспешно спускаясь от храма к старому мосту через реку Истра и направляясь в сторону лешковского холма.

В начале подъема он приостановился и, задумчиво поглядев себе под ноги, на дорогу, обратился к синим, златозвездным куполам собора, широко перекрестившись и тихо обронив:

- Только и всех делов, кабы не так...

- Что не так, дед? - полюбопытствовал десятилетний внук, только что отстоявший вместе с ним литургию с молебном и теперь чинно вышагивающий рядом.

- Что не так-то? - добродушно улыбнулся дед. - А вот, - рука его емко очертила Божий храм, - если бы не он и не тот, которого мы нынче почитали в нем, не ходить бы нам с тобой о сию пору по этому вот склону, не поскрипывать чистым снежком под ногами.

- Почему?

Внук недоверчиво посмотрел на часто любившего пошутить деда. Но на сей раз, похоже, дед не шутил.

- Так ведь не было бы нас: ни меня, ни, соответственно, твоего отца, ни тебя - все бы вместе со мной и кончилось, вот здесь, на этом самом месте, так и не начавшись.

Внук задумался, внимательно разглядывая оснеженную землю под ногами, словно пытаясь высмотреть в ней что-то особенное. Потом тихо попросил:

- Дед, а дед, расскажи.

- Что ж рассказывать? Невеликое событие в масштабах всей жизни на земле, - улыбнулся дед.

- Раз мы живы, значит, великое, - убежденно сказал внук.

- Ну, коли так, слушай...

Минометные батареи немцев, расположенные уже в деревне Красновидово, работали как хорошо отлаженные часы. Каждые десять-пятнадцать минут нахабинская дорога через лешковский холм, где стояли в обороне наши воинские части, покрывалась черным кустарником сплошных разрывов. Омерзительный вой, заканчивающийся оглушительными хлопками разрывающихся мин, леденил сердце, заставляя непроизвольно приседать на корточки. Ужасно хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать его. В такие минуты я усиленно пытался представлять себе всех вместе взятых киношных героев, каких только знал, которые бесстрашно гарцевали на поле брани, не кланяясь вражеским осколкам и пулям. Мне тогда было, как теперь тебе, десять лет. На недостаток фантазии и воображения я не жаловался. Но все было тщетно - преодолеть страх до конца мне при всем желании так и не удавалось. Каждый раз приходилось бояться и сигать, как зайцу, через опасный, хорошо пристрелянный участок дороги. Узкий мост. По обеим сторонам река Истра. И вот здесь-то и требовалось перетаскивать санки с зерном. За один рейс я мог взять только один мешок - на большее силенок не хватало. Было голодно. Ели мерзлую конину, отпиливая ножовкой ляжки убитых в поле лошадей и потом сутками распаривая задубелое мясо в печках. Пшеница, да и рожь тоже, по тем временам выходила дороже золота. Ожидая со дня на день прихода немцев в Павловскую Слободу, торопились вывезти в соседние деревни, что подальше, самое ценное, необходимое. Зерна было ни много ни мало - пять мешков, все наши запасы на неограниченный срок. В ближайшую хорошую продовольственную перспективу никто не верил. До того ли было? Москву бы отстоять... Вот и держались из последних сил за то, что имели, чтобы с голоду не помереть окончательно. Я во всем семействе старший - мужик. Отец - прадед твой - ушел на фронт в самых первых числах войны. Потом последнюю весточку получили от него из-под Ржева. Мать - хворая, бабка - старая, братья - мал мала меньше. В общем, как ни крути, я крайний - хозяин, одним словом. Кровь из носу, пять раз надо пересечь проклятое место хотя бы в одну сторону. Обратно, без груза, было проще - по пересеченной местности аллюром.

Так вот, этот храм Благовещения Пресвятой Богородицы был последним пристанищем перед смертельно опасным броском. Здесь, под его стенами, я и прочий люд, эвакуирующий глубже в тыл свое добро, делали решительную передышку, собираясь с духом и силами. Дальше приходилось мчаться без всякой для себя пощады. Церковь эта тогда была уже недействующей, обветшалой. Потом и колокольню взорвали под предлогом опасного ориентира для немецкой авиации, направляющейся бомбить Москву.

В тот день рядом со мной остановились мужчина с женщиной средних лет и, как сейчас помню, затеяли между собой разговор о чудесах.

- Ну какие в наши дни чудеса? - рассуждала женщина. - Вон немец прет, скоро в Москве будет. Кучу народа побили. У меня в деревне Юрьево сестру фрицы пристрелили. Вот и все чудеса. Какому Богу до нас нынче дело? Церкву вот запустили, разрушили... А по всей Россеи-матушке сколько наковыряли, напохабили? Истово люд Божий - взашей, правильных попов - на Соловки! А теперь чудес подавай? Я нынче так думаю: ежели Гитлер нас всех не прибьет - то и чудо будет. А чтоб святые промеж нас ходили, как древле...

- Не было того, однако, и древле, - морщился мужик. - Выдумки всё. Чтоб проще помирать было. Вот хоть давай мальца этого спросим...

Тут он обратился ко мне:

- А, парень, страшно помирать-то?

- Страшно, - ответил я.

- А вот ежели бы вроде как понарошку: ну, будто спишь, сон видишь - это жизнь, а проснулся, штаны надел и пошагал - это то, что почитают за смерть. Тогда как? Страшно?