Путинизм. Россия и ее будущее с Западом - Уолтер Лакер Страница 11

Они стали друзьями, и после своего возвращения в Москву Горбачев настоял на возвращении Яковлева в советскую столицу и в Центральный комитет. Ему предложили должность главы Института Маркса-Энгельса-Ленина, и Яковлев согласился. Это точно не было самой важной политической должностью, и позиция Яковлева по отношению к официальной партийной идеологии была уже тогда отрицательной. Отношение других советских лидеров тоже вовсе не было преисполнено большим энтузиазмом — они просто игнорировали это. В их речах трудно было бы найти какую-то положительную ссылку на марксизм-ленинизм; они просто не упоминали его. Но Яковлев пошел значительно дальше, и его позиция была позицией полного антагонизма, даже ненависти. Он расценивал марксизм-ленинизм как религию ненависти, не имевшую никакого отношения к науке.

Как мог человек с такими убеждениями выжить в Политбюро? Яковлев позже в первые годы перестройки рассказывал, что он не мог еще говорить полную правду; нужно было притворяться и лгать. Другие же, так или иначе, просто не обращали на это внимания. Политика партийного руководства основывалась не на глубоких идеологических убеждениях, а на интересах номенклатуры: они были дураками и циниками. Яковлев называл советский режим только тоталитарным — в западных университетах это утверждение принесло бы ему большие проблемы. Он и некоторые из его ближайших друзей представили Горбачеву детальный план того, как осуществить реальные перемены. Но Горбачев, уже тогда признавая, что только маленькая революция внутри партии могла бы принести настоящие изменения, возразил, сказав, что для этого еще не пришло время.

Яковлев вышел из коммунистической партии в 1991 году и вместе с Эдуардом Шеварднадзе, тогдашним министром иностранных дел, основал социал-демократическую партию как конкурента большевикам. Партия просуществовала несколько лет, но не была успешной. Закрепившийся аппарат коммунистической партии был все еще довольно силен, и если они не особо волновались о судьбе марксизма-ленинизма, то были справедливо обеспокоены своим положением в обществе и своей властью. Кроме того, энергичные выступления Яковлева против шовинизма не прибавляли ему популярности. После 1993 года (он умер в 2005 году) Яковлев уже не играл существенной политической роли, но занимался академическими исследованиями. Он нажил себе много врагов и подвергался нападкам не только как враг партии и страны, но некоторые даже утверждали, что он, мол, был шпионом. Но фронтовые заслуги Яковлева сделали его почти неуязвимым. Среди партийного руководства того времени он был фактически единственным, кто не только сражался за свою страну, но почти заплатил за нее своей жизнью. На его похоронах не появился ни один из лидеров современной России, в чем не было ничего удивительного. Он был резким критиком отхода от демократии при Борисе Ельцине и особенно при Владимире Путине.

Существуют различные версии начала перестройки и гласности. Согласно одной из них, Юрий Андропов был убежден в необходимости срочных экономических реформ. Но Андропов фактически ничего уже не мог делать к тому времени, и следующая инициатива появилась только после того, как Горбачев пришел к власти — первым его законом в мае 1985 года стал указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом.

В 1986 году особо активной деятельности не было, частично из-за излишней осторожности, но также и потому, что планы по осуществлению перестройки еще не были готовы. Но тем временем экономическая ситуация ухудшилась, главным образом, в результате снижения цены на нефть, и немедленные перемены стали обязательными. В то же самое время внутренние политические конфликты (такие, как столкновения между Арменией и Азербайджаном) ухудшили ситуацию. С помощью ряда законов, начиная с лета 1987 года, руководство страны начало демонтировать советскую экономическую систему.

Еще раньше многие противники реформ были удалены из Политбюро и других ведущих партийных органов. Скоро оказалось, однако, что реформы гласности протолкнуть было намного легче, чем экономическую и социальную перестройку. Гласность просто означала ограничение свободы действия цензуры — чтобы дать разрешение издать «Доктора Живаго» Пастернака и другие произведения, которые были подвергнуты цензуре или запрещены, и прекратить глушить иностранные радиостанции, вещающие на русском языке.

Политика гласности также нашла своих противников, таких как преподавательница техникума Нина Андреева, которая в статье «Не могу поступаться принципами», занявшей целую страницу в ежедневной газете «Советская Россия», защищала старую систему.

Но в целом, у гласности была подавляющая поддержка населения — со стороны левых и либеральных сил, потому что она давала им намного больше свободы распространять свои идеи, и со стороны националистического правого лагеря — по тем же самым причинам.

Но вскоре оказалось, что перестройка означала не только большую свободу публиковать романы, но также и действия — в экономике, во внутренней политической жизни, во внешней политике — конец Холодной войны. Было трудно найти хоть одну область, не затронутую перестройкой. Это включало и отношения с сателлитами — коммунистическими странами Восточной Европы и Балкан. Опыт прошлого показал, что удержание власти коммунистическими правительствами не было уверенным, и было сомнительно, что эти режимы выживут без сильной поддержки со стороны Москвы (и если бы они действительно выжили, всегда была опасность, что они будут ненадежны). Нужно ли было продолжать следовать старой политике, означавшей, что в чрезвычайном случае военная интервенция могла бы считаться само собой разумеющейся? Горбачев и другие советские лидеры не испытывали такого желания. В конце концов, и в самом Советском Союзе был националистический фермент. Несмотря на все усилия за многие десятилетия, националистические страсти в нерусских республиках не были искоренены; напротив, с укреплением великорусского национализма с 1930-х годов, у национализма в нерусских республиках появился новый стимул. Это происходило в прошлом, и это снова начало происходить в конце 1980-х, впервые и наиболее остро между Азербайджаном и Арменией.

Если Андропов думал, что можно было бы провести широкомасштабные реформы, оставив неприкосновенной политическую систему и другие проблемы, то эти предположения никогда не были проверены на практике. Горбачев, кажется, разделял некоторые из таких иллюзий, но ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что такой оптимизм не был оправдан. Эти годы, между 1986 и 1990, были годами оптимизма, несмотря на мрачную экономическую ситуацию, но не потому, что большие перемены к лучшему уже произошли, а потому что, наконец, появились обещания улучшения, признаки того, что была готовность что-то сделать.

Вскоре оказалось, что из всех проблем, с которыми столкнулись новые правители, экономика была самой трудной и сложной. Переход к плановой экономике в 1920-х годах не был легким, но он не был полностью беспрецедентным; многие страны были вынуждены принять меры в этом направлении в военное время. Но отход от плановой экономики к рыночной экономике был тогда еще